Пр.-доц. Сергей Карцевский. [Рец.:] Юрий Никольский. Тургенев и Достоевский (История одной вражды). София, 1921. // Современные записки. 1921. Кн. V. С. 380–383.

Стр. 380

Юрий Никольский. — ТУРГЕНЕВ И ДОСТОЕВСКИЙ. (История одной вражды). София. 1921.

В текущем году исполняется 100 лет со дня рождения и 40 лет со дня смерти Ф. М. Достоевского. Судьба хотела, чтобы юбилейный год творца «Бесов» совпал с торжеством «бесов» в России. Развалившаяся страна и изгнанная интеллигенция не в силах почтить должным образом память пророка русской революции. Этим, конечно, объясняется, что юбилейная литература о Достоевском так немногочисленна.

Все, что мы можем отметить, это: Dostojewski gesсhildert bei seiner Tochter, A. Dostojewski, Berlin *), 1920; этюд Ю. Н. Никольского, о котором будет речь в данной заметке; печатающийся словарь к творениям Достоевского, составленный Митрополитом Антонием (Храповицким) и, наконец, Quelques lettres de Dostojewski et Turgenev, par A. Mazon в выходящем на днях в свет первом томе нового журнала Revue des études slaves. Вот и все, если не считать небольшого фельетона Н. Минского в «Последних Новостях», в одном из февральских номеров, где автор со слов Тургенева рассказывает о том, как Достоевский приходил к нему исповедоваться.

Тем большего внимания заслуживает любовно и интересно составленный очерк г. Ю. Никольского, где, наряду с обозрением всего фактического материала об отношениях Тургенева и Достоевского, дана попытка объяснения вражды этих замечательных людей.

_____________________

*) Книга была написана по-французски, но не нашла себе издателя во Франции и была переведена с рукописи на немецкий язык.

Стр. 381

Отношения эти уже многократно изучались. Был собран обширный фактический материал, сюда относящийся, и после работ Н. М. Гутьяра (И. С. Тургенев, Юрьев, 1907) и Ив. Иванова (И. С. Тургенев. Нежин, 1914) трудно было бы ожидать обнаружения новых значительных фактов.

Оставались неопубликованными письма Достоевского к Тургеневу от 1863—1867 гг., относящиеся к периоду наиболее дружественных отношений между обоими писателями. Их опубликования добивался в свое время О. Миллер, об их сокрытии сожалеет г. Ю. Никольский (стр. 16). От их появления ожидали многого, и интерес к ним был подогрет самим Тургеневым, заявлявшим в письме к Милютиной (1872 г.): «Я храню эти письма, и было бы забавно опубликовать их, но он (т.е. Достоевский) хорошо знает, что ничего подобного я не сделаю»...

Теперь благодаря г. А. Мазону письма эти вышли из-под спуда. В них есть кое-какие интересные суждения об эпохе и о литературе; много, как и всегда во всех письмах Достоевского, жалоб на безденежье и на неудачи; выпрашивания у Тургенева какого-нибудь произведения для журнала Достоевского «Эпоха» и в связи с тем заверения в дружбе и похвалы «Призракам», которые появились в 1–2 книжках «Эпохи» за 1864 г. Интересно сопоставить эти похвалы с иными суждениями о том же произведении в «Бесах», где Кармазинов читает свой рассказ «Merci», пародирующий, как известно, Тургеневские «Довольно» и «Призраков». Но все это ничего не изменяет в самой сути дела.

Ю. Никольский еще раз изложил все, что нам известно об отношениях Тургенева и Достоевского, и констатировал, что «смысл этих отношений понят не был. К ним подходили очень субъективно. Либо слишком доверялись Тургеневу и все сваливали на дурной характер Достоевского, либо давали одни только материалы».

Автор подошел к этим отношениям по-новому и, как нам кажется, с единственно правильной стороны. Для него вражда Т. и Д. есть конфликт двух натур, психологически совершенно чуждых друг другу и во многом, если не во всем, противоположных.

Подобный конфликт был неизбежен, как неизбежно было, напр., столкновение того же Тургенева с Толстым. Так же столкнулись бы когда-нибудь Толстой и Достоевский, если бы судьбе угодно было свести их и тем самым доставить нам печальнейшее зрелище вражды двух величайших русских людей.

При такой постановке задачи вопрос о формах конфликта, о мелких выпадах и выходках с той ли, с другой ли стороны принимает сравнительно второстепенное значение. Многое могло

Стр. 382

зависеть от случайных обстоятельств; кое-что — от общего тона тогдашних журнальных и литературных нравов, что оставляли многого желать; не нужно, конечно, упускать из виду и личные черты характера и воспитания как вялого, безвольного и скептического Тургенева, так и страстного, гневного, болезненного и пламенно верящего и верующего Достоевского.

Очерк Ю. Никольского нужно приветствовать именно за стремление перенести вопрос из круга интриг, сплетен, мелкой вражды и доносов в иную плоскость, где нет по существу ни правых, ни виновных, где, как в настоящей трагедии, завязка и развязка действия происходят за пределами человека.

«Он (т. е. Тургенев) слишком оскорбил меня своими убеждениями, заявляет Достоевский после баденского свидания. Туг ключ ко всей драме, начавшейся еще давно, в годы первых встреч молодых писателей, когда Тургенев язвил над «молодым пыщем», и последней сценой которой было письмо Тургенева к Салтыкову (1882 г.), где он писал о Достоевском: «и как подумаешь, что по этом нашем де Саде все российские архиереи совершали панихиды и даже предики читали о вселюбви этого всечеловека. — Поистине в странное живем мы время»...

Трагическая сущность Достоевского и его творения была совершенно чужда лирическому Тургеневу с его грустной резиньяцией и безволием. Ему эстетически нравятся некоторые сцены из «Записок из мертвого дома», нравится первая часть «Преступления и наказания», где нет «самоковыряния», как во второй. Ю. Никольский полагает, что первая половина романа потому и пришлась по вкусу Тургеневу, что там речь идет о человеке, потерявшем свою волю и захваченном неумолимыми чуждыми силами. Ведь и сущность Тургеневских героев тоже обычно безволие. Интересно отметить, что выполнение фигуры Кармазинова его сперва позабавило и эстетически же понравилось. Но потом он всполошился, струхнул: Достоевский «представил меня... тайно сочувствующим Нечаевской партии»... говорил он.

Те убеждения, которые так оскорбили Достоевского во время баденского свидания (1867 г.), а также и в 6 речах Потугина из «Дыма», сводятся к трем главным пунктам. Это Тургеневский атеизм, русофобство и германофильство.

Достоевскому, человеку «одной идеи», человеку пророческого пафоса не только непонятен, но и нестерпим был грустный агностицизм Тургенева и его историческое христианство. Непонятна ему была и та покорная грусть, с которой Тургенев прицепился к чужой стране, с которой связывало его давнее чувство благодарности за науку, и за воспитание, и за молодые

Стр. 383

годы. Я «баденский буржуа», говорил сам о себе Тургенев и побаивался жить в России, где рисковал нарваться на какое-нибудь оскорбительное одобрение со стороны какого-нибудь генерала; где и общее неустройство, даже грязь расстраивали его натуру, любившую опрятность; да и где, к тому же, он был бы так далек от другого тоже «чужого гнезда», семьи М-mе Viardot.

Достоевскому, прошедшему сквозь весь ужас николаевской каторги, нечего было бояться, что «Россия расплывется в грязи», ни ее «газообразности». Его огненная вера спасала его от подобных опасений.

Что же касается обвинений Тургенева в русофобстве, то, конечно, они не выдерживают серьезной критики. В словах Потугина больше горя, чем злобы. Но так любить, с оглядкой, наполовину, Достоевский не хотел и не умел. Он принимал всю Россию так, как она есть, — и если теперешняя Россия могла бы показаться Потугину «расплывшейся в грязи», исчезнувшей из мировой семьи без всяких следов, то едва ли бы так же взглянул на нее и Достоевский. Его глубочайшая вера в Россию и в Бога и тут спасла бы его от отчаяния.

Но тот же Достоевский, что был столь чужд психологически Тургеневу, высоко ценил его произведения и еще в дневнике писателя горячо рекомендует его молодежи, и ставит непосредственно после Пушкина и Гоголя. Рудин был один из любимых типов Достоевского, когда тот говорил о русском человеке как всемирном страннике.

В своей Пушкинской речи Достоевский назвал Лизу Калитину высшим типом русской женщины, и тронутый Тургенев послал ему со своего места воздушный поцелуй.

Интересен в книге анализ Кармазинова, этого гипертрофированного портрета Тургенева, и «Merci», где автор восходит к первоисточникам пародии и дает синтетическую картину того, чем «казался» Достоевскому Тургенев.

Пр.-доц. Сергей Карцевский.