В. Руднев. К вопросу о судьбах русской промышленности

В. Руднев. К вопросу о судьбах русской промышленности

Руднев В.В. К вопросу о судьбах русской промышленности / В. Руднев. // Современные записки. 1921. Кн. VI. С. 284–312.

О проектах экономической политики демократической России. Разбор статей В.М. Чернова и А. Моисеева в «Воле России».


Стр. 284



К ВОПРОСУ О СУДЬБАХ РУССКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ.



Под знаком назревающего в России, небывалого еще по глубине и остроте кризиса происходит за границей ускоренный процесс общественного самоопределения и организации активных элементов сложной по своему составу, единственной в истории русской эмиграции.

Смысл происходящих в России событий не оставляет сомнений. Победа на фронте гражданской войны не открыла перед советской властью выхода из ею созданного тупика. В области народно-хозяйственной, основе бытия всякого общества, обнаруживается на этот раз окончательное банкротство системы, построенной на отрицании законов органического развития. Россия уже фактически вступила в стадию последней, еще невиданной по своим размерам катастрофы, угрожающей гибелью десяткам миллионов людей. Судорожные метания власти в поисках компромисса с частично восстановленным буржуазным строем не замедляют, а, как всякая запоздалая, робкая и половинчатая реформа, лишь ускоряют процесс стремительного распада. Вновь, как в марте и октябре 1917 г., Россия находится на повороте ее исторических путей.

Как ни мрачно и полно мучительных забот настоящее, мысль общественная неизбежно обращается к завтрашнему дню. Приближается ответственный час, когда для своего спасения русский народ получит возможность призвать себе на помощь все остатки своих когда-то организованных общественных сил. Готовы ли мы к историческому испытанию — встрече со своим собственным народом? Учла ли в изгнании каждая



Стр. 285



группа горький опыт перенесенных невзгод, взвесила ли собственную ответственность и ошибки, с какими положительными идеалами и действенной программой готовится она исполнить свой долг перед вновь обретаемой родиной?

В ряду проблем, стоящих в центре русского общественного внимания, одно из первых мест занимает вопрос о характере будущего хозяйственного строя, идущего в России на смену коммунизму. Роль чистого капитала и государства в руководстве хозяйственной жизнью, будущие взаимоотношения между трудом и капиталом, основы экономической программы демократической России — таковы темы, служащие предметом обсуждения торгово-промышленных, научных и политических организаций. Значительную роль в оформлении идеологии русского торгово-промышленного класса призван, по-видимому, сыграть недавно происходивший в Париже съезд торгово-промышленников. Вопросу о хозяйственном строе грядущей России посвящаются статьи и в социалистической прессе. Краткому разбору суждений обоих лагерей и посвящена настоящая заметка.



____ ____ ____



По отношению к майскому торгово-промышленному съезду естествен предварительный вопрос: каков действительный удельный вес собравшихся на съезде, имеют ли они, если не формальное, то моральное право говорить от имени всего русского торгово-промышленного класса?

С известными оговорками на этот вопрос можно, по-видимому, ответить утвердительно. Правда, на съезде не мог быть учтен имеющий большое значение голос части деятелей, оставшихся в России и сохранивших в качестве специалистов на советской службе непосредственную связь с промышленностью. Правда и то, с другой стороны, что, ввиду перехода в руки иностранцев немалого количества акций русских предприятий, некоторые из участников съезда являются по отношению к русскому народному хозяйству вдвойне бывшими людьми. Но за всем тем должно признать, что среди 37 участвовавших на съезде организаций основные производственные группы — нефтяная, горнопромышленная, металлургическая, текстильная, тран-



Стр. 286



спортная и др., а также финансовые круги представлены были достаточно авторитетно — настолько, во всяком случае, чтобы заявления съезда считать характерными для русского капитала.

Чтобы строить экономическую программу завтрашнего дня, необходимо исходить из фактически существующего положения. Объемистый том докладов различных секций съезда на основании анализа официальной советской статистики подводит еще раз итоги коммунистического хозяйства в России.

Производство не превышает в большинстве случаев 5-10 проц. довоенной нормы, опускаясь в отдельных отраслях до нуля. «Национализированная» промышленность приносит сотни миллиардов рублей дефициту. Никакие репрессии не в состоянии прекратить бегства рабочих с фабрик. Промышленные и культурные центры обречены на вымирание от безработицы, голода, холода, эпидемий. Разрушение производительных сил распространяется и на сельское хозяйство. Ничего не производящий для естественного товарообмена город неизбежно вступает на путь непосредственного грабежа, кровопролитной войны с крестьянством. Паралич железнодорожного и водного транспорта порывает связь и между отдельными областями. В итоге — экономическая, социальная и культурная реакция, возвращение к условиям натурального хозяйства в изолированных друг от друга районах прежде единой страны, всеобщее обнищание и все более ожесточенная, почти зоологическая война всех против всех в борьбе за абсолютно недостаточные хлеб и предметы первой необходимости.

Гибельный процесс разрушения зашел так далеко, что не может уже быть остановлен полумерами. Необходимо радикальное устранение вызвавших катастрофу причин — смена господствующей в настоящее время в России политической и экономической системы.

Должна быть устранена стоящая на пути всякого хозяйственного прогресса диктатура советской власти. «Россия может возродиться — гласит политическая декларация съезда, — лишь как государство демократическое, правовое, опирающееся на



Стр. 287



широкие массы крестьянства, торгово-промышленного и рабочего класса и поддерживаемое духовными силами интеллигенции».

В области экономической большевистскому принципу универсальной национализации съезд противополагает «последовательное утверждение начал частной собственности и экономической свободы». Тут же, впрочем, послушно следуя указке П. Б. Струве, съезд пользуется случаем, чтобы, поставив знак равенства между большевизмом и социализмом, потребовать «полного разрыва с политикой социалистических экспериментов» и провозгласить «несовместимость социалистических начал со свободою и прогрессом».

Оставляя в стороне полемический придаток резолюции, парфянскую стрелу по адресу социалистов, оставляя пока в стороне рассмотрение вопроса о возможности и желательности восстановления полностью буржуазно-капиталистических отношений в деревне — по отношению к промышленности можно признать выводы съезда достаточно обоснованными. Русскую промышленность погубил большевизм, прервавший, в угоду коммунистической утопии, ее естественное развитие на частнокапиталистической основе. Восстановление непрерывности искусственно нарушенного процесса диктуется необходимостью, денационализация промышленности, проводимая, разумеется, с должной осторожностью и в надлежащем темпе, будет первейшей задачей демократической власти. Неизбежность денационализации имеют мужество признать и более порядочные из большевиков, вроде А. И. Рыкова, который на съезде советов народного хозяйства в Москве, по времени совпавшем с парижским торгово-промышленным, заявил: «если какая-нибудь фабрика может работать у частного собственника, а стоит у нас, то было бы преступлением не отдать ее частному собственнику, когда мы не можем пустить ее в ход».

Но съезд не ограничился установлением общего положения о необходимости реорганизации промышленности на частнокапиталистической основе. Справедливо отвергая большевистский метод бюрократического подавления всякой хозяйственной инициативы и свободы, съезд впадает в обратную крайность, отрицая



Стр. 288



за будущей демократической властью всякое право вмешательства в сферу хозяйственной деятельности, требуя установления режима неограниченной экономической свободы. Возрождение народного хозяйства предоставляется таким образом «свободной игре экономических сил». «Ликвидация хаоса, вызванного большевизмом, и преодоление тех трудностей, с которыми связано восстановление и пуск в ход заводов и фабрик, не достижимы мероприятиями государства: они могут быть осуществлены лишь объединенными организованными усилиями самой промышленности». «Образование промышленных объединений должно происходить на почве свободного соглашения промышленных предприятий между собою, вне вмешательства государственной власти. Принудительное синдицирование и трестирование должны быть отвергнуты».

Такова психология русских торгово-промышленников. «Довольно полицейских оков и стеснительных пут, побольше доверия к промышленности!» восклицает П. А. Тикстон под шумные аплодисменты съезда. Трезвый и предостерегающий от чрезмерной переоценки своих сил голос Я. Д. Пряткина остается гласом вопиющего в пустыне.

Наблюдая съезд со стороны, трудно даже понять источник этого повышенного самочувствия, грозящего увлечь русских торгово-промышленников на явно утопический путь.

Русская промышленность выросла в атмосфере несколько даже искусственного поощрения и покровительства со стороны государства. Отчасти поэтому русский промышленный класс никогда и в прошлом не отличался особой независимостью, сплоченностью и выраженным классовым темпераментом. Ему ли теперь, разбитому, разоренному и ослабленному морально по плечу поднять на себя историческую ношу, под которой согнется даже «мир-велик человек», русский народ?

Даже режим экономической свободы, не ограниченной вмешательством государства, — в состоянии ли экономически разумно использовать его русские промышленники? Ставка на хищных и сильных, обогащающихся, но и оплодотворяющих на-



Стр. 289



родное хозяйство, — она требует своих отечественных Гуго Стиннесов. Где они? 

Но если всерьез говорить о «демократической» России, а не о торгово-промышленной олигархии худшего вида, то об установлении того или иного режима придется спросить и крестьян, и рабочих. И нельзя сомневаться в том, что они не поверят ни в спасительность свободной игры экономических сил, ни в возможность силами одной только частной инициативы возродить русскую промышленность.

Обратившись к опыту последних лет в Западной Европе, мы без труда найдем формы организации промышленности, далекие от обеих крайностей, — мертвящей бюрократизации хозяйственной деятельности и неограниченно свободной игры экономических сил; формы, сохраняющие и здоровый экономический стимул личной заинтересованности инициативы частного капитала, и регулирующие волю в интересах коллективности, государственной власти. Это — так называемое плановое хозяйство. Правда, при знаках всеобщего одобрения проф. В. Б. Эльяшевич категорически заявил на съезде: «во всех решительно союзных и враждебных странах опыт войны привел к отрицанию принципа регулировки, оказавшегося принципом анархии». 

При всем нашем уважении к ученому авторитету профессора, не можем скрыть недоумения, вызываемого категоричностью его утверждения. Принудительно образованные промышленные объединения с участием представителей правительства, а иногда и рабочих организаций сыграли исключительную роль во всех воюющих государствах во время войны. Только благодаря регулированию снабжения сырьем и топливом, а также производства и распределения могла быть поддержана на необходимом уровне экономическая жизнь в воюющих странах, несмотря на тяжкие внешние условия. Заслуга смешанных органов регулирования в этом отношении совершенно бесспорна.

Более того: поскольку специальные условия, вызвавшие органы регулирования к жизни, не сразу исчезли после окончания войны, вмешательство государственной власти в свободную иг-



Стр. 290



ру экономических сил в той или иной степени продолжается в ряде стран и до настоящего времени. Так, даже в стране классического фридредерства, Англии, государственному регулированию остаются подчинены такие основные отрасли народного хозяйства как угольная промышленность, железнодорожный транспорт. А в Германии руководить министерством реконструкции призывается известный экономист и промышленник Вальтер Ратенау, чьи идеи о принудительном плановом хозяйстве легли в основу организации германской промышленности во время войны.

И надо признать, что страны с глубоко потрясенными основами их народного хозяйства долгое время еще будут находиться в ненормальных условиях — особенно благодаря разрушению мирового кредита и товарообмена, вызывающих необходимость государственного регулирования хозяйственной жизни.

«Проблема, которую ставит перед нами будущее, — говорил министр народного хозяйства Рудольф Виссел в собрании германских промышленников в июне 1919 г., защищая необходимость сохранения и развития системы «планового хозяйства», — аналогична той, над разрешением которой мы были вынуждены работать во время войны. На место вражеской блокады встает в настоящее время обнищание Германии, граничащее в известной мере с банкротством».*)

Насколько же тяжелы будут условия, в которых придется приступить к восстановлению своего хозяйства России! Как нигде в мире, в ней велико несоответствие между грандиозностью предстоящей реконструкции и наличностью необходимых для нее элементов. Только осторожным и согласованным в общем экономическом плане подходом можно с наименьшей растратой драгоценных производительных сил надеяться подвинуть дело хозяйственного возрождения страны. Не должно быть стеснений для здоровой частной инициативы; наоборот, она должна всемерно поощряться. В основе торгово-промышленной деятельности должен лежать частнохозяйственный интерес, но, в



________________________

*) R. Wissel und W. von Mollendorf. Wirtschaftliche Selbstverwaltung.



Стр. 291



духе германского «Planwirtschaft», инициатива капитала должна быть использована в сознательно поставленном общенациональном экономическом плане, в интересах и под контролем коллективности.

Только общенародная власть призвана определить относительную важность, с точки зрения общенациональной, той или иной отрасли промышленности и в зависимости от этого обеспечить ее из скудных общих ресурсов притоком сырья, топлива, продовольствия, кредитом. Государством должно быть урегулировано пользование жел.-дор. подвижным составом, морским тоннажем, а также импортная и экспортная торговля; на нем же будет лежать забота об обеспечении продовольствием и предметами первой необходимости масс населения с пониженной покупательной способностью. Власть должна будет вносить планомерность в переселение и землеустройство, способствовать восстановлению животноводства, хлопководства; она же будет определять характер и местонахождение концессий иностранному капиталу.

Организация и объединение промышленности, необходимые для выполнения единого национального хозяйственного плана и целесообразного распределения падающих на отдельные предприятия заданий, не могут быть поставлены в зависимость от наличности тех или иных добровольных соглашений, а должны быть, в случае необходимости, осуществляемы и в принудительном порядке. 

Съезд единодушно и охотно усвоил авторитетно развитую проф. В. В. Эльяшевичем точку зрения о праве во имя «государственной необходимости» даже полностью отменить неприкосновенность частной собственности целого класса — поместной буржуазии. Будем надеяться, что примириться с некоторыми ограничениями во имя той же суверенности «польз и нужд государственных» в праве распоряжения собственностью заставит русскую промышленную буржуазию если не логика, то сама жизнь.



____ ____ ____



Нельзя, конечно, полагать, что при возвращении русского торгово-промышленного класса к прежней своей роли в народ-



Стр. 292



ном хозяйстве России произойдет лишь механическая реставрация существовавших до 25 октября или 27 февраля социальных отношений. Какова, прежде всего, судьба другого разгромленного революцией класса — земледельческого? Каковы те взаимоотношения, которые должен будет установить торгово-промышленный класс в новой обстановке с крестьянством и промышленным пролетариатом? 

От помещиков торгово-промышленный съезд отделался хотя и без большой ловкости, но весьма решительно. Исходя из принципа незыблемости частной собственности — а ведь в нем основа и пафос возрождающегося в России буржуазного правопорядка, — трудно было возражать представителю умершего класса В. И. Гурко, когда последний добивался применения того же принципа к буржуазии поместной, к «хлебным заводчикам». Но, как мы уже упоминали, — с помощью проф. В. Б. Эльяшевича установили «государственную необходимость» конфискации земель, избавившись, таким образом, от живого мертвеца, хотя и создав при этом небезопасный и для буржуазной собственности правовой прецедент. 

Про интеллигенцию можно было тоже не тратить много слов. Ей, «нашей жертвенной интеллигенции», было воздано должное, но при случае все же было указано, что пора ей, перестав «жить в мечтах», пойти на выучку к «людям практики», которые дадут ей «крепкую и твердую опору».

Эти эпизоды имеют, конечно, лишь второстепенное значение. Помещиков все равно не воскресить, а не выбросив мертвого груза за борт, можно лишь самим пойти ко дну. Интеллигенция же, вероятно, по-прежнему будет искать опору не только в буржуазии, но и у остальных производительных классов. Гораздо серьезнее и ответственнее те позиции, которые съезд наметил по отношению к крестьянству и рабочим. Ибо тут ошибочно намеченные пути способны немедленно же отразиться жесточайшим уроном на темпе хозяйственного возрождения страны.

Нужно ли доказывать, что характер взаимоотношений между возвращающимся капиталом и рабочими имеет совершенно



Стр. 293



исключительное значение не только с точки зрения восстановления производства, но и для введения России в русло мирного гражданского и культурного развития? Надо ли подчеркивать, насколько сложной, деликатной и жгучей проблемой явится для русских предпринимателей установление сравнительно спокойных и доверчивых отношений с рабочими, только что расставшимися с иллюзией о своей, рабочей, диктатуре и вынужденными мириться со строем, который не может ими не признаваться эксплуататорским? 

Разумеется, демагогически давать обещания без уверенности в их исполнимости или даже без намерения их выполнить — недостойно и бесполезно. Но, наряду со сдержанностью, со стороны промышленников необходима большая широта взглядов, готовность сделать большой и искренний шаг навстречу рабочим, сознавая не только экономическую, но и государственную важность установления «социального мира» на фабрике.

Приходится, к сожалению, констатировать, что на съезде отсутствовало понимание трагичности русского «рабочего вопроса» в современных условиях, — трагичности, быть может, и для многих из тех торгово-промышленников, которые слишком уж упрощенно представляют себе триумфальное возвращение на свои фабрики.

Декларация о том, что «в Россию надо идти с миром, убив в себе жажду мщения», — превосходна. Великолепен и чисто мининский жест видного промышленника, заявившего, что в своей готовности к самопожертвованию промышленники дойдут даже на участие рабочих в прибылях. (В сторону, для своих, при этом было успокоительно прибавлено, что дело, в сущности, идет лишь об особой форме заработной платы).

Но на съезде готовящихся к возвращению в Россию торгово-промышленников основы рабочей политики даже не были поставлены на обсуждение! Настолько, по-видимому, в их духе велика уверенность, что русские рабочие капитулируют «безусловно». В экономической резолюции рабочей политике отведено несколько строк, из которых можно понять, что промышленники в интересах рабочего класса считают необходимым:



Стр. 294



1) улучшение материальных условий его труда и быта, 2) развитие социального законодательства параллельно и в зависимости от подъема промышленности и 3) предоставление рабочим права профессионального объединения. То же самое, несколько пространнее, значится и в выводах представленного съезду доклада «Рабочая политика советской власти».

При чтении этой лаконической программы даже у непредубежденного читателя, далекого от желания видеть всюду «козни эксплуататоров», возникает ряд вопросов. Думается, что тем более русские рабочие, которые вряд ли имеют основания толковать в свою пользу всякие недомолвки в устах предпринимателя, предпочтут знать точно, в выражениях определенных и недвусмысленных, что им несет с собою реставрация капитализма. Вот, например, случайные два вопроса.

Вопрос первый. — Если развитие социального законодательства ставится в зависимость от восстановления промышленности — на что потребуется ведь не один десяток лет, — то какова судьба тех прав, которые были обеспечены рабочим по законодательству Врем. Правительства (напр., зак. 23.IV.1917 о раб. комитетах) и, главным образом, советской власти? Среди этих законов, из которых, вероятно, не все же остались на бумаге, есть ряд весьма ценных, не специфически большевистских, а свойственных большинству передовых стран законов, например, по социальному обеспечению и охране труда: страхование от увечий, болезней, страхование старости, запрещение ночной работы, ограничение женского и детского труда и пр.

Второй вопрос — о профессиональных союзах. Конечно, хорошо, что промышленники признают и за рабочими право союзов. Но что значат странные положения доклада о необходимости «обеспечения полного простора и могущественной охраны свободному приложению труда против всяких насилий и посягательств?» или о «предоставлении простора организации рабочих в свободные... от партийного терроризма союзы?»

Всякому сколько-нибудь знакомому с историей западно-европейского рабочего движения эти формулы говорят многое. Всегда они прикрывали не заботу о развитии профессионального дви-



Стр. 295



жения, а борьбу против него. Под этими лозунгами пускаются в ход предпринимателями в случае конфликта с рабочей организацией, для срыва стачки — неорганизованные и деклассированные рабочие, и полиция призывается охранять «свободу труда» штрейкбрехеров; с тою же целью в тылу своего противника промышленники финансируют образование «свободных», «независимых» (рабочие зовут их «желтыми») синдикатов.

Но это — случайные частности, сомнения по поводу отсутствующей рабочей программы. Гораздо более важен общий вопрос: может ли в России идти речь о полном восстановлении существовавших до революции в промышленности отношений между трудом и капиталом — когда во всем мире эти отношения начинают коренным образом меняться?

В силу многих причин, о которых здесь не место говорить, окончание мирового военного кризиса положило начало новой эпохе. Происходит трансформация прежних социально-экономических отношений, вырастает значение труда, общественный разум стремится ограничить слепую игру индивидуальных интересов, демократические принципы начинают переноситься в область отношений чисто экономических.

Быть может, еще невозможно отдать себе отчет в конечном результате движения, но, что весь мир стронулся со своих вековых устоев и устремился куда-то вперед и что нет возврата к старому, довоенному — сознание этого является почти всеобщим. Об этом свидетельствуют десятки выдающихся умов, которых менее всего можно было бы заподозрить во враждебности к существующему строю. Беру несколько примеров лишь из того, что случайно находится на моем столе, в глухой французской деревушке, где пишутся эти строки.

Вот что говорит Дж. Кейнс в своей известной книжке, посвященной Версальскому договору: «Силы XIX в. отжили свое время, они истощены. Экономические мотивы и идеалы этой эпохи нас более не удовлетворяют; мы должны найти новые пути, опять перенести недомогание и, в конце концов, муки рождения нового промышленного строя».

«Кризис, который мы переживаем в настоящее время, —



Стр. 296



пишет философ-промышленник Вальтер Ратенау в письме «К Германскому юношеству» (в июле 1918 г., до падения Империи!), — есть социальная революция». 

«Мы находимся,— говорит итальянский министр-президент Джолитти в палате депутатов (в сент. 1920 г.), защищая вносимый им Законопроект о рабочем контроле, — лицом к лицу с подлинной социальной трансформацией. Будущее Италии зависит главным образом от того, как будет разрешен великий социальный вопрос».

Наконец, во Франции проф. Габриель Сеай, указывая на обострение классовых противоречий, говорит: «Наш строй может выжить только в случае, если он эволюционирует и трансформируется». 

Конечно, это еще не конец капиталистического мира, ни тем менее торжество большевизма в Западной Европе. Это — социальная эволюция в направлении дальнейшей эмансипации труда и обобществления хозяйства. Наряду с дальнейшей демократизацией политического строя и усилением влияния в государственной жизни рабочего класса, не может в области хозяйственной оставаться анархически-свободная игра экономических сил, неограниченная эксплуатация экономически слабого сильным. Труд не должен быть более товаром, рабочий должен быть возвышен до положения участника производства.

До сих пор подобные вещи говорили социалисты, которые, как разъяснил П. В. Струве, есть то же самое, что и большевики, и идеи которых «несовместимы со свободой и прогрессом». Теперь эти принципы постепенно находят себе выражение в законодательстве целого ряда стран Зап. Европы.*) Разумеется, причина и источник всего этого сдвига — в нарастающем давлении рабочего класса.

Взаимное признание известной суммы принципов демократической рабочей политики будет тем мирным договором», который формально завершит эпоху гражданской войны классов в России. К выработке основ этого договора обеим сто-



________________________

*) Данные можно найти в моей статье «Демократизация промышленности». «Совр. Зап.», № 5. 



Стр. 297



ронам необходимо приступить теперь же, не поддаваясь тяжести воспоминаний об исторических обидах, не закрывая глаз на неизбежное противоречие интересов, но уверенно, все же, смотря вперед, на общую работу — восстановление и развитие самой базы существования обоих классов — производства. Тем и другим придется отказаться от дорогой им иллюзии — о возможности исключительной, неограниченной диктатуры одной стороны. Ни диктатуры пролетариата, ни безоговорочного возвращения к старому, к неограниченному самодержавию предпринимателя на фабрике капитала в промышленности — таков путь, на котором лишь возможны скорейшее восстановление и здоровое развитие русской промышленности. Передовые капиталистические страны Европы уже практически вступили на путь «демократизации» промышленности. Но там давно уже примирились с тем, что с социализмом, этой стихией рабочего класса, можно не соглашаться и бороться идейно, но бессмысленно его объявлять вне закона.

Неужели среди русских торгово-промышленников не найдется хотя бы меньшинства, способного понять уроки истории?



____________



Такой темы, как судьба буржуазно-капиталистического строя в деревне, — старой, но все-таки, по-видимому, вечно новой для России невозможно и даже опасно касаться мимоходом. Сделаем поэтому лишь самые необходимые замечания.

По отношению к крестьянству торгово-промышленный съезд занял позицию весьма предупредительную. В крестьянстве торгово-промышленный класс мечтает найти естественного союзника по укреплению начал буржуазного строя, защиты частной собственности и экономической свободы, ибо надежды в этом отношении на пролетариат и «неделовую» интеллигенцию не очень верны. 

Но для этого необходимо, прежде всего, чтобы крестьянин сам стал частным собственником, чтобы он преисполнился мистическим преклонением перед священным принципом неприкосновенности частной собственности на землю (в том числе и на отобранную им, в порядке, правда, «государствен-



Стр. 298



ной необходимости», от частного же собственника, крупного землевладельца). И тогда — твердый буржуазный правопорядок на основе собственности, опирающийся на стомиллионную массу консервативно-настроенного крестьянства, установлен отныне и на веки веков.

Весь этот круг идей, вся эта заветная мечта о крепком, хозяйственном, «столыпинском» мужике-собственнике как опоре «существующего строя» — не новы, они, в частности, давно уже культивируются в литературе П. Б. Струве, одним из идейных руководителей и настоящего торгово-промышленного съезда.

Но — реальна ли такая программа, не утопичны ли расчеты на ликвидацию общинного землевладения в России, по крайней мере, в течение ближайших десятилетий?

Признаюсь, высказывать подобное сомнение в настоящее время, рискуя вызвать по своему адресу почти всеобщее снисходительное недоумение, не так легко.

Гипотезы, привлекающие простотой своей логической структуры и избавляющие от докучливой необходимости разбираться в сложном, противоречивом и явно, к тому же, недостаточном фактическом материале, овладевают обычно общественным мнением с особой легкостью и силой. Что в России за пышным фасадом пролетарской диктатуры происходит самая подлинная буржуазная революция, за декорацией социализации земли скрывается стремительное образование мелкой земельной частной собственности, — это объяснение, особенно во второй его части, представляется всем истиной настолько самоочевидной, что доказывать ее излишне и почти что неприлично.

Это толкование en bloque смысла русской революции исповедуется ныне не только представителями буржуазной и марксистской интеллигенции, в традициях которой всегда было отыскивать «неопровержимые» доказательства происходящего наконец-то «окончательного» крушения общины — несмотря на различие «желаний», подсказывавших одну и ту же «мысль» у тех и других; но и в рядах прежних друзей общины, народнического направления, по вопросу о ближайшей судьбе общин-



Стр. 299



ного, уравнительного начала царит осторожное, подавленное молчание — если не прямое согласие с утверждениями противников общины. В утверждении, что общинное землевладение в России «окончательно» сменяется мелкой частной земельной собственностью, образовался своеобразный единый фронт от П. Б. Струве, П. Я. Рысса и с.-д. С. О. Загорского до А. Моисеева, социалиста, по-видимому, народнического направления, и с.-р. Б. Ф. Соколова.

Мы не собираемся поднимать пыль, лежащую на обширном архиве полемики за и против общинного землевладения. Упростим здесь радикально вопрос.

Во-первых — оставим в стороне спор о социальных и политических преимуществах той или иной системы землевладения; если угодно, даже согласимся на время, условно, с противниками общины, что индивидуальная крестьянская собственность есть единственная основа «свободы и прогресса», а нелепый, варварский общинный строй — причина всех несчастий России в прошлом.

Во-вторых — ввиду трудности знать точно о происходящем в русской деревне, закрытой от нас дымной завесой большевистского пожара, ограничимся лишь минимумом бесспорных, общепризнанных положений. Пусть это также будут только данные, признанные самими противниками общины, напр. П. Б. Струве в его докладе съезду «Положение сельского хозяйства и аграрный вопрос».

При этих условиях вопрос, который я позволяю себе поставить, сведется к следующему.

Если общинное землевладение продолжало существовать до революции 1917 г., несмотря на все неблагоприятные для него условия и вопреки отчаянному нажиму всемогущего самодержавия, если оно, таким образом, доказало, по крайней мере, право считаться не исторической случайностью, а экономической необходимостью, то какие стороны большевистской революции делают его экономически излишним, а потому и обреченным на отмирание в ближайшем будущем? Подчеркиваем еще раз, что при этом мы устраняем вопрос о характере этой необходимости, т.е.



Стр. 300



являются ли общинное землевладение и уравнительное землепользование необходимыми как органически-прогрессивная форма или же патологическим, но все же неизбежным последствием общих условий развития народного хозяйства России.

Как будто бы приводимые П. Б. Струве в его докладе факты противоречат его выводам. А факты эти таковы.

Во-первых, спор об экономических преимуществах мелкого и крупного сельского хозяйства, входивший непременным элементом в полемику об общине, ныне ликвидирован революцией в пользу крестьянского мелкого хозяйства: крестьянство в 32 губерниях советской России является обладателем 96,8 проц. всех земель сельскохозяйственного назначения. И, только что признав на съезде «историческую необходимость» ликвидации крупного землевладения, вновь вместе с 

П. Б. Струве бороться «против ограничения в праве распоряжения земельной собственностью», имея в виду образование «культурных хозяйств более или менее крупного размера», — значит, повторять бесконечную сказку про белого бычка, уже один раз дорого обошедшуюся русскому народу и государству.

Во-вторых, столь же решительно и надолго история поставила точку, прервав диспут марксистов с народниками на тему о том, происходит ли «дифференциация» в среде крестьянства, «концентрация» земельной собственности в руках выделяющейся из крестьянских рядов мелкой буржуазии. Орудием своим на этот раз история избрала большевистское «уравнение всех в бедности»; в результате — уничтожение верхушек, сколько-нибудь поднимающихся над уровнем общей массы, общее понижение благосостояние крестьянина-«середняка» и некоторое уменьшение категории беспосевных и безлошадных крестьян. Беру из доклада П. В. Струве интересные данные, приведенные комиссаром Теодоровичем на съезде советов в декабре 1920 г., по сводке 26 губ.



По числу десятин о/о хоз. 
По числу раб. лошадей о/о хоз.


Беспосевных. 
1-2 дес. 
До 6 дес. 
Крупн. кулацких. 
Безлошадных. 
Более 4 лошадей.

В 1917 г. 
12 
20 
68 

28 
2

В 1920 г. 

32 
59 
1 1/2 
25 
0,5






Стр. 301



Опять-таки, оставляю в стороне вопрос об оценке экономических последствий этого «всеобщего поравнения».

П. Б. Струве с полным основанием, отмечает всю важность этой второй внутриклассовой революции (в отличие от междуклассовой, отобрания земли у помещиков), «направленной против зачатков и зародышей нового буржуазно-крестьянского уклада, который пыталась оформить и насадить столыпинская реформа». Есть основания думать, что это уравнительно-передельное движение не ограничилось сметением с лица земли чахлого хуторского и отрубного наследия столыпинской реформы, но со стихийной силой охватило все крестьянское землевладение; в связи с разделом помещичьих земель уравнительные переделы происходят даже в общинах с замершей передельной функцией. Советская власть сочла себя даже вынужденной дважды, 30 апреля 1920 г. и в марте 1921 г., издать декреты с целью урегулирования беспорядочного стихийного передельного движения, воспретив «сельским объединениям» (почему не общинам? — В. Р.) полные переделы ранее истечения 9-летнеге срока с момента последнего передела.

В-третьих — основной фактор, с которым связана была та или иная форма землевладения и землепользования в России, — это соотношение сельского хозяйства с добывающей и обрабатывающей промышленностью. На земле в России, в силу относительно слабого развития промышленности, вынуждено было держаться большее количество населения, чем это требовалось технически. Если взять отношение количества лиц, связанных с сельским хозяйством, к единице обрабатываемой ими площади, — Россия одна из самых перенаселенных стран в Европе.

Общинный строй, уравнительное землепользование являлись экономической необходимостью как способ дать возможность «кормиться» у земли, хоть и небогато, но максимальному числу из обильного прироста населения, как своего рода грандиозный перестраховочный аппарат, обеспечивающий средний минимум существования не находящему себе приложения в промышленности излишку населения. С этой точки зрения, общинное земле-



Стр. 302



владение и уравнительное землепользование могли бы стать экономически ненужными лишь в том случае, если бы технически излишний избыток деревенского населения был поглощен или расцветом промышленности, индустриализацией России, или переходом к интенсивным, «трудоемким» формам земледелия. Но большевистская революция дала в своем результате разрушение промышленности и ее паралич на ближайшие годы, с одной стороны, и уничтожение животноводства, а также обеднение сельскохозяйственными машинами, с другой. Спрашивается: не закрыла ли она на многие годы те вышеназванные пути, которые могли бы сделать экономически излишней общину и уравнительное землепользование?

Торгово-промышленникам и идеологам правопорядка на основе стомиллионного консервативного крестьянства придется еще порядочно ждать превращения русского крестьянства в фанатиков собственности, которые, как разъяснил на съезде П. П. Рябушинский, строго погрозив пальцем в нашу сторону, «ничего общего не имеют с тем вымышленным существом, душой которого предполагают распоряжаться иные пресловутые народники».

Конечно, о претензии «распоряжаться душой» крестьянства прибавлено тут уж так, по традиции. Народники — только слуги народа, пусть не всегда, должно признать, справляющегося с выпадающими на их долю задачами.

Но, быть может, торгово-промышленникам было бы лучше призадумат