Б. Шлецер. [Рец. на кн.:] Andler Ch. Les précurseurs de Nietzsche. Paris: Bossard, 1920

Б. Шлецер. [Рец. на кн.:] Andler Ch. Les précurseurs de Nietzsche. Paris: Bossard, 1920

Шлецер Б.Ф. [Рец. на кн.:] Andler Ch. Les précurseurs de Nietzsche. Paris: Bossard, 1920 / Б. Шлецер. // Современные записки. 1921. Кн. VI. Критика и библиография. С. 332–337.


Стр. 332



КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ.



Шарль Андлер. «Предшественники Ницше». — (Charles Andler. — Les Précurseurs de Nietzsche. Editions Bossard, Paris).



Книга эта составляет лишь первый том чрезвычайно обширной работы, посвященной Фридриху Ницше. Второй том — «Молодость Ницше» — вышел только на днях; остальные, как обещано, должны последовать в скором времени.

Автор, профессор Парижского университета, известный германист, посвятил книгу своим ученикам, «французским германистам, погибшим в великой войне за отечество и за человечество».

Огромный по размерам своим и по широте своего захвата труд Андлера, написанный ясным, образным языком, может сыграть большую роль в деле ознакомления французской публики с германской мыслью вообще и, в частности, с Ницше, о котором во время войны было написано столько глупостей, столько пошлостей, которого обратили даже в апостола пангерманизма, в проповедника самого грубого, элементарного эгоизма. Германскую мысль, германскую культуру в лице ее высших представителей автор, по-видимому, ценит и любит; он стремится понять ее изнутри, тем выгоднее отличаясь от большинства французских исследователей, которые к чуждой им культуре, будь то немецкой, английской, русской, — подходят со стороны, с каким-то высокомерным предубеждением.

По обширности и сложности своей задачи книга Андлера стоит отдельно не только среди французской или русской, но даже и немецкой литературы о Ницше: она стремится исчерпать свой предмет и прийти к окончательным выводам и результатам. Большие знания автора и любовь его к Ницше могли бы внушить читателю надежду на его успех, если бы с первых же страниц, с самого предисловия, не стало ясно, что для Андлера ницшеанство закрывает собою Hицше, что 



Стр. 333



предметом его исследования является не столько личность Ницше, сколько мышление его, что он изучает философию, систему Ницше почти так же, как он анализировал бы учение Канта.

Отдавая дань общепризнанному субъективизму ницшевской доктрины, Андлер пишет: «Ницше принес с собою новую манеру философствовать, наиболее свободную из всех до сих пор известных. Он различает метафизический смысл каждого мимолетного впечатления. Он выделяет свою философию из самой жизни. Его доктрина, прошедшая через различные фазисы, в каждом из них цельна, и если связь между различными ее моментами кажется отсутствующей, то зависит это от того, что мысль его отражает все изменчивые эмоции его страдальческой жизни. Она возносится над этой последней, как туманы над морем. Она рождается как ряд лирических эмоций, из которых размышление затем выделяет рациональное содержание».

В дальнейшем, однако, Андлер обращается с мышлением Ницше как если бы оно жило самостоятельно и развивалось из себя.

Но, как бы мы ни относились к творцу «Заратустры», мы должны признать, что философия Ницше внутренне, интимно, тесно связана с трагедией Ницше; в отрыве от нее поэтому не может быть изучена и объективной, «научной», так сказать, ценности не имеет. Напротив, падала она, эта мысль, и обесценивалась всякий раз, как Ницше пытался обосновать ее, доказывать и логически оправдать. Но Андлер смену идей в мышлении Ницше, смену его «систем» рассматривает в себе; она, эта смена, в его глазах является, по-видимому, результатом размышлений, выводов, чисто логических операций. Если Ницше перешел от одного строя мыслей к другому, то Андлер видит в этой перемене последствия критической работы философа. Возможна ли вообще в человеке автономная жизнь идей, может ли в нем происходить процесс чистого мышления — это вопрос, которого я здесь касаться не буду; но что мышление Ницше развивалось под сильнейшим давлением его чувств, эмоций, стремлений; что в воле его находится ключ к пониманию его мышления — это представляется несомненным. Учение о сверхчеловеке, учение о вечном возвращении, аристократическая доктрина Ницше, его антихристианство, его моральные, исторические, религиозные теории — лишь эпизоды жизни его духа и тела, плоды побед и поражений его воли; его болезней и выздоровлений.

Как личность Ницше — явление единственное, неповторимое; его переживания и его трагедия — нечто совершенно своеобразное; ценность их именно в этой единственности, в этом



Стр. 334



своеобразии. С этой точки Ницше не имел предшественников, и искать их — труд напрасный и бесполезный: ту или иную мысль могли высказать и до него Гете, Шиллер, Новалис; но Ницше не здесь, не в этой мысли, не в ряде этих мыслей, лишь на мгновение очертивших и зафиксировавших бурный поток его переживаний. Знание того, что учение о сверхчеловеке находится уже в зерне у Шопенгауэра или у Гете ни на шаг не подвинет нас в понимании самого Ницше.

Но если стать на точку зрения автора, если признать, что философию Ницше можно обсуждать точно так же, как и систему Аристотеля или Гегеля, то вполне естественным представляется стремление автора расширить круг своего исследования, найти и изучить предшественников или, точнее, предвестников Ницше, тех философов, поэтов, которых он читал, изучал, под влиянием которых он в тот или иной период находился, от которых он воспринял те или другие мысли.

Нет сомнения, что германское мышление, его стиль, его метод, его характер в сильнейшей мере повлияли на самого Андлера: отсюда склонность его рассматривать учение Ницше как момент движения человеческой, точнее — немецкой мысли, как звено в цепи диалектического развития, как систему, выросшую из сцепления и столкновения различных идей и способную в свою очередь вызвать новые идейные образования. Отсюда также проявляющееся уже в этом первом томе стремление сгладить противоречия и резкие перемены во взглядах Ницше, попытки свести их к второстепенным изменениям и дополнениям, вызванным естественным вполне ходом углубляющейся в свой предмет и развивающейся мысли. Таким образом, к нашему великому изумлению мышление Ницше оказывается, в конце концов, стройным и правильно логически построенным. Нет уже здесь разлада, нет противоречий, логических скачков, смелых, опасных взлетов и падений, но все более или менее гладко, благополучно, трещины замазаны и острые углы притуплены. Там, где мы привыкли находить лишь единство живое, психологическое, Шарль Андлер говорит о единстве логическом. Это не тот Ницше, во всяком случае, которого мы знали, не тот гениальный безумец, драму которого вскрыл пред нами Лев Шестов.

Вся великая смелость, вся свобода Ницше, по Андлеру, сводится к тому, что он заменил один вид рационализма другим, и бунт его, в конце концов, оказывается — во имя разума.

Вот как определяет автор философию Ницше: «великий соперник, против которого борется Ницше и которого он стремится превзойти, — это Платон. Он хочет основать новый



Стр. 335



платонизм, свободный от тех недостатков, которые со времен Платона опорачивают всякую философию».

«Ницше открыл, что, если вся умственная работа прошлого, разложив привычки, обычаи, всегда приводила к идеалистическому рационализму, каждая из этих новых философий, распространившись, становилась в свою очередь непроницаемым предрассудком и парализирующим обычаем... Сколько раз уже совершалось это окаменение идей! Все произведения Ницше опишут эту историю, и «Воля к Власти» резюмирует ее»... Платонизмом, т. е. идеалистическим рационализмом, было христианство; платонизмом — восставшая против христианства новая философия, начиная с Джордано Бруно; затем — эпоха Просвещения XVIII в., романтизм в XIX в. «Bce они начинали с расшатывания распространенных, общепринятых верований, обычаев, составляющих содержание знания, морали, религии людей, для того, чтобы путем анализа отыскать и установить между фрагментами, полученными в результате разложения, новую связь, имя которой — Разум». Такова же была, по Андлеру, и задача Ницше: перестроить действительность на новых, разумных основаниях.

Но почему именно «разумных»? Не стремился ли Ницше в своем порыве к свободе избавиться и от Разума, хотя бы и с прописной буквы? Об этом Андлер ничего не говорит, молчаливо признавая, очевидно, что других, кроме «разумных», оснований и не может быть. Прав он или нет — это другой вопрос, но, как характерно для той ученой университетской среды, к которой принадлежит Шарль Андлер, что для него здесь и проблемы нет никакой.

В общем, первая часть работы Андлера — отыскание предшественников Ницше — выполнена чрезвычайно добросовестно и умело, если только признать правильность его подхода к Ницше. Руководствовался он в своих изысканиях опубликованным каталогом библиотеки философа и списком книг, выданных ему базельским университетом. Непонятными поэтому представляются два допущенных автором пропуска: отсутствует среди «Предшественников» и «Предвестников» Достоевский и недостаточно представлены немецкие романтики (Новалис вовсе отсутствует). Последнее довольно странно, ибо на связь Ницше с ранним романтизмом уже давно и обстоятельно было указано. Что касается Достоевского, то неупоминание о нем можно объяснить, вероятно, ложным совершенно представлением, существующим во Франции об авторе «Братьев Карамазовых», которого с легкой руки Мельхиора де Вогюэ все еще считают здесь сладковатым моралистом и проповедником какой-то «религии жалости» (Religion de la Pitié).



Стр. 336



Очень метко определяет Андлер со своей точки зрения отношения между Ницше и его предшественниками: «описывать духовных предков Ницше — значит описывать его самого. Если бы он даже лишь по-новому выразил приобретенную от других мысль в самой мощной мелодии, которая когда-либо раздавалась на немецком языке, все же необходимо было бы составить перечень всех тем, полученных и варьированных им. Но здесь было больше. Эти знакомые голоса, которые мы различаем, проникая под перешептывающуюся сень ницшевских писаний, — то голоса его руководителей. Он следовал за ними, как следовал Зигфрид за вещей птицей в лесу. Он следовал за ними, за голосами, советовавшими ему осторожность, смелость, надежду, но до того лишь места, где ему в свою очередь предстояло встретить врага, на древке копья которого вырезаны руны обычая, закона, всех древних традиций. Если даже меч его и был выкован из старых обломков, он один владел тайной выковывать из них новое оружие. И если путеводные голоса привели его к роковому перекрестку, то ему пришлось одному поразить предназначенного врага. То было его собственное дело, его собственный беспримерный подвиг. И нужно будет узнать, удалось ли ему за этим перекрестком разбудить никогда еще не раскрывавшую своих вежд истину».

В первой части Андлер изучает немецких предвестников Ницше — Гете, Шиллера, Гельдерлинга, Клейста, Фихте, Шопенгауэра. Не говорю уже о Шопенгауэре, сыгравшем в мышлении Ницше столь значительную и общеизвестную роль, но сильным было влияние и Гельдерлинга, и Клейста. Однако в чем и как отразилось это влияние? Если судить по изложению автора, сближающего одни тексты с другими, то Ницше просто воспринял некоторые мысли Гельдерлинга, или Клейста, или Шиллера. Для Андлера, стремящегося рассмотреть мышление Ницше как таковое подобный прием вполне правилен, но он же обнаруживает ошибочность авторской позиции: одна и та же мысль звучит у Ницше и у Гельдерлинга совершенно иначе, ибо у первого она находится в иной связи, чем у второго; иначе, так сказать, оркестрована. Мысль — не предмет, не монета, которая переходит из рук в руки, не меняя своего достоинства. Поразившую его у Гельдерлинга мысль Ницше приобщает к своим, ассимилирует, видоизменяет; слова остались те же, но тон, тембр — иной. Ошибочность подобного сравнительного метода в особенности резко сказалась в главе об Эмерсоне: сопоставлением текстов Андлер создает впечатление, будто Ницше воспринял многие идеи Эмерсона. Отдельные, вырванные из произведений того и другого фразы действительно, как будто, подтверждают этот тезис; но стоит сопоставить эти



Стр. 337



произведения в целом, вспомнить общий облик обоих мыслителей — их темперамент, музыку их речи, — чтобы убедиться в основном их различии: Ницше мог питаться Эмерсоном одно время, но пищу эту он вполне переработал в себе.

Удачнее гораздо в этом отношении написана вторая часть книги, посвященная французским моралистам и психологам, которых Ницше так ценил, и любил, и постоянно перечитывал — Монтеню, Паскалю, Ларошфуко, Фонтнелю, Шамфору, Стендалю. Здесь автор не ограничивается сравнением текстов, но указывает на внутреннее созвучие, на глубокую гармонию между Ницше (второго периода) и названными писателями, типичными представителями той Франции, о которой Ницше говорил как о нации, «со вниманием следящей за ясностью и чистотой своего ума, заботящейся о том, чтобы не лгать самой себе, свободной от всякого идеалистического дальтонизма».

С их помощью он прошел настоящий курс лечения ума и чувств и освободился от своего раннего, наивного романтизма.

За последние годы, после краткого периода шумных восторгов и протестов, бунт Ницше казался забытым и окончательно похороненным. Поднятая им буря, по-видимому, прошла бесследно. Старая мораль натиск выдержала. Книга Андлера, — в которой, несмотря на ее академический характер и тон, раздается призыв к Ницше (правда, несколько «прибранному»), слышится надежда на Ницше, — не является ли признаком того, что кризис европейской мысли, предчувствовавшийся Ницше, ныне начинает осознаваться?



Б. Шлецер.