Ст. Иванович. Сумерки русской социал-демократии

[Португейс С.О.] Сумерки русской социал-демократии / Ст. Иванович. // Современные записки. 1921. Кн. VI. С. 112–145.

Социально-политическая идеология руководителей с.-д. партии. Упом.: Д.Ю. Далин, П.Б. Аксельрод.




Стр. 112



Сумерки русской социал-демократии.*



I.



Мучителен и долог будет путь возрождения России. После того, как будут преодолены факты, останется еще огромная работа преодоления идей и иллюзий. Вопреки Писареву, именно иллюзии остаются, а гибнут как раз факты. Понять это можно в свете той истины, какую высказал Шиллер: легко укладываются в голове мысли, но резко сталкиваются в пространстве вещи. Поэтому-то «вещи», факты, явления в результате столкновений гибнут, а иллюзии, «мысли», с этими погибшими вещами связанные, остаются, продолжают пребывать в «голове», могущей, несмотря на свой малый размер, вместить бездны самых разительных противоречий. 

В пространстве резко сталкиваются социализм и капита-



_________________________

*) Нынешняя русская социал-демократия не находится в таком положении, чтобы разнообразие борющихся в ней течений могло найти литературное отражение в разнообразии различных с.-д. органов. Поневоле оппозиции приходится прибегать для обсуждения явлений, происходящих в среде социал-демократии, к гостеприимству несоциал-демократических изданий, имеющих распространение в той же и родственной среде.

Редакция «Соврем. Записок» дает место статье о социально-политической идеологии нынешних руководителей с.-д. партии с тем большей охотой, что ей и до того приходилось касаться этой темы, имеющей большое значение не только с точки зрения интересов социал-демократии, но и интересов всей русской социалистической демократии в целом.

Ред.



Стр. 113



лизм, диктатура и свобода, протест и примирение, а в голове... в некоторых головах, по крайней мере, эти вещи уживаются довольно спокойно. Вот почему, после того как в России погибнет «факт», исчезнет большевизм, — идеологические построения, им порожденные, еще долго будут влиять или пытаться влиять на ход общественной жизни и тем самым до крайности затруднять переход от погибшего старого факта к утверждению нового. Преодолению идей и иллюзий придется посвятить много интеллектуальной энергии, ибо идеи и иллюзии гораздо ревностнее стремятся получить свое выражение и воплощение в фактах, чем факты — в идеях и иллюзиях.

К этой работе следует приступить уже сейчас, потому что подчас бывает гораздо легче побудить сторонников зла, чем в чем-либо их убедить. От эпохи большевизма останется огромное наследство идейного сумбура, ревнивых парадоксов и запальчиво-раздражительных софизмов. Побежденный как факт, большевизм, весьма возможно, будет гораздо более нынешнего соблазнять как идея и иллюзия. Если сейчас, вопреки ужасающему аромату чрезвычаек, провокаций, зверств, насилий, бездонной пошлости и мерзости его живого проявления, сильнейшим образом чувствуется его влияние на некоторые антибольшевистские социалистические течения, — то легко понять, что, после того как большевизм «преставится», как перестанут «бить в нос» его реально-чрезвычайные и чрезвычай-реальные проявления, идеологические его влияния могут стать весьма сильными. В особенности, если большевизм сойдет в царство теней в ореоле мученичества, а его победители не сумеют скоро создать в России сколько-нибудь сносные условия жизни.

Это не предположение только с нашей стороны. Это наблюдение, которое было доступно всякому, кто пережил даже самый сдержанный «белый» режим в местностях, освобожденных от большевизма. Любовь к дальним большевикам была всегда неизмеримо больше, чем любовь к ближним. Большевизм как идея и иллюзия был всегда в большем почете, чем как факт. Выражаясь ходячим жаргоном, «большевичили» куда



Стр. 114



сильнее после изгнания большевиков, чем после их прихода. Факты гибли, иллюзии расцветали.

Нам придется еще не раз встретиться с ними на путях возрождения России после падения большевизма. Необходимо дать себе в них полный отчет. Они не столь невинны и не столь невлиятельны, как принято думать. Они в значительной мере подчиняют себе в России те массы населения, которые более или менее сознательно выступают против ныне господствующей власти. Эти иллюзии и идеи известным образом систематизируются и обобщаются в видимо стройную теорию — тактическую и социально-политическую. Эта теория имеет много разновидностей. Нас здесь будет занимать исключительно одна из них — социал-демократическая. Нынешняя РСДРП, т.е. те официально признаваемые Центральным Комитетом группы работающих в России социал-демократов, разработала и продолжает разрабатывать особую теорию социализма и классовой борьбы, о какой не имеет представления тот читатель, какой знает только старые, прежние теории марксизма и соц.-демократии.

Перед нами новое учение о ходе общественного развития, о классовой борьбе, о тактике социализма, о демократии и о революции. За время торжества большевизма официальная социал-демократия проделала очень крутой и очень рискованный путь от старых принципов к новым. В результате социал-демократия, вернее будет сказать, то, что ныне именуется РСДРП, являет собою оригинальное сочетание идей и положений, выявление и анализ которых представляет большой не только теоретический, но и практический интерес.



II.



Решающую роль для всякой социалистической партии играет в настоящее время вопрос о «мировой социальной революции. Давление этого вопроса на социалистическую программу и тактику



Стр. 115



является прямо роковым. С первого взгляда трудно понять, почему это так. Многие склонны думать, что между сторонниками мнения об относительной близости социальной революции и противниками этого мнения разногласия не имеют принципиального характера, а проистекает из разной доли исторического нетерпения, из «пессимизма» одних и «оптимизма» других. Оптимистам и нетерпеливым кажется, что социальная революция, т.е. непосредственная борьба, «последний и решительный бой» пролетариата за власть близка; пессимистам и терпеливым кажется, что до этого еще очень далеко. Поэтому первые строят свою тактику на основе революции, вторые — на основе мирного развития.

Эта схема верна только в том отношении, что действительно — тактика пессимистов и оптимистов не может не быть глубоко различной. Но она крайне поверхностна в том отношении, что совершенно игнорирует вопрос о самом происхождении этого пессимизма или оптимизма. Между тем дело обстоит таким образом, что, независимо от пессимизма и оптимизма, источники их все равно по-разному определили бы тактику спорящих групп.

Вопрос идет вот о чем: от нищеты ли и разрухи или от богатства и полноты капиталистического общества оно перейдет к высшим социалистическим формам экономической и общественной жизни? Ответ на этот вопрос является решающим для всего миросозерцания социализма. Если от нищеты, то финальные предчувствия и построения, иначе говоря, тактика, рассчитанная на скорость социальной революции, должна неизбежно тяготеть над теми, кто дает такой ответ. Эта тактика тем понятнее и т.с. неотвратимее после такой катастрофы как мировая война. И т. к. капитализм вообще ненадолго избавляет человечество от всякого рода кризисов и потрясений, то тактика «перманентных революций», тактика социально-революционной экспансии окрашивает всю деятельность социалистов, видящих, не могущих не видеть в каждой очередной катастрофе «приближение конца», если не самый конец.



Стр. 116



Если исходить из термина «созревание капитализма», то нужно сказать, что в этих построениях, в этой постоянной финальной настороженности социализм является результатом гниения капитализма. Для этих построений достаточен один факт гибели капитализма, чтобы от него умозаключать к рождению социализма. Капитализм — не предпосылка социализма, а помеха ему. Когда капитализму худо — социализму хорошо. Когда капитализм болен — надо его добить, чтобы стал возможен социализм. Капитализм не способен справиться с созданной им разрухой, всеобщим обнищанием, следовательно... возможен социализм. Сила последнего — в слабости первого. Выбор один: или социализм, или капитализм. Не тот, так другой.

«Воля к социализму» широких масс играет в этом построении огромную роль. Эта воля постоянно присутствует, то ярко вспыхивая, то слабо мерцая, но всегда готовая воплотиться в новых формах жизни. Лишь бы сбросить помеху капитализма, воспользовавшись столь часто представляющимися случаями его кризиса, слабости, упадка, замешательства. Каждый этот случай стимулирует волю к социализму, подымает до крайнего напряжения финальные предчувствия и вновь и вновь укрепляет партии в их ставке на социальную революцию*).

«Оптимисты» редко расчленяют эти два понятия: социальная революция и социализм. Между тем, их необходимо расчленять, и русский опыт — достаточное в этом отношении предостережение. Несомненно, может наступить такое катастрофическое для капиталистического общества положение, при котором пролетариату удастся свергнуть политическое господство владеющих классов и захватить власть в свои руки. Это будет революцией, и будет социальной революцией, ибо власть перейдет в руки до сих пор социально угнетенного класса; но это не 



______________________

*) Есть некоторое довольно симптоматическое сходство между этими построениями и построениями раннего периода русского народничества, когда также полагали силу социализма в слабости русского капитализма. Капитализм тоже тогда рассматривали как помеху социализму. И теперь уже на долю многих марксистов выпала реабилитация этого строя идей.



Стр. 117



всегда обязательно будет социалистической революцией. Потому что можно свергнуть господство класса, но нельзя свергнуть господства тех социально-экономических тенденций, которые этот класс когда хорошо, а когда худо выражает. Можно свергнуть буржуазию, если она погрязла в преступлениях, глупа, бездарна, эгоистична до слепоты, неорганизованна, и притом еще барахтается беспомощно в кризисе и разрухе. Но, свергнув ее, придется то дело, которое она делала плохо, делать хорошо, если это, конечно, по силам тем, кто буржуазию заменит. От завоевания власти каким-нибудь классом до осуществления его специфически ему присущей идеи общественно-экономического устройства — дистанция иногда огромного размера, а для пролетариата именно эта огромная дистанция суждена в нынешних условиях мирового развития. 

Такова концепция социальной революции от нищеты, в самом общем ее виде, конечно. 



III.



Иначе мыслится социальная революция от богатства, от «исполнения» капитализма. Здесь логическое и политическое ударение состоит не в том, что уже невозможен капитализм, а в том, что уже возможен социализм. При этом, однако, следует избегать представления о том, что эта возможность выражается только в достаточной зрелости капитализма, в мощном развитии экономики, в колоссальном накоплении богатств и их централизации в немногих руках. 

Это условие необходимое, но отнюдь не достаточное. Необходима еще известная зрелость того класса, который претендует на руководство новым обществом. Между зрелостью капитализма и зрелостью пролетариата существует, конечно, прямая зависимость. Но социальное развитие редко, а может быть, и никогда не идет с той гармоничностью отдельных его явлений, при которой умозаключения от объективных факторов экономики к субъективным факторам ду-



Стр. 118



ха, вполне совпадали бы с действительностью. Поэтому зрелость пролетариата – это то, что должно быть в каждом отдельном случае показано или доказано независимо от констатирования зрелости для социализма капиталистического строя.

Социализм придет не раньше, чем исполнится капитализм, т.е. не раньше, чем в недрах его вырастут условия для ведения общественного хозяйства в интересах всего народа по воле этого народа. Раньше может придти власть рабочего класса, если он достаточно созрел культурно, организационно и политически. Но если он настолько созрел, то, придя раньше «исполнения» капитализма, он воспользуется властью не для свержения капитализма, а для дальнейшего развития его наиболее прогрессивных сторон. Такой случай нисколько не гипотетичен. Развитие демократии и парламентаризма может привести к образованию правительства социалистов при социалистическом большинстве в парламенте, и тогда власть социалистов, если это будут социалисты, а не большевики, станет во главе буржуазного по своей экономической структуре государства.

В Грузии с известными оговорками мы имели нечто подобное. В Новой Зеландии тоже был период, когда рабочие, правда, очень умеренные, стояли во главе буржуазного государства, которое под их властью, несомненно, быстро развивало в себе объективные возможности социализма. Если же социалисты, свободные от финальной мистики, приводятся превратностью революции к власти, то возможен случай, и пример его дает Германия, что они либо добровольно от нее отказываются, если они не уверены в своих силах и силах пролетариата, либо же стремятся поделить власть с буржуазными классами для того, чтобы субъективным перелетом идеологии своей партии не стать в противоречие с объективным недолетом экономического развития.

Социальная революция с этой точки зрения — меньше всего вопрос о завоевании власти и больше всего вопрос о возможностях осуществления социалистического хозяйства и социалистической общественности. Совершенно естественно, что в эпоху



Стр. 119



катастроф и кризисов, кто бы ни был их виновником, когда на общество в целом падают колоссальной сложности задачи при избыточной против мирного времени трудности их решения — в эту эпоху замешательства, когда легко только захватить власть и безмерно трудно употребить ее в целях социализма, совершенно естественно, что такое время «пессимисты» менее всего склонны утилизировать как эпоху социальной революции. Они более склонны идти к социализму от высшего пункта капитализма, от его конечных достижений, чем от того пункта, куда он откатился назад, хотя бы отсюда было ближе к захвату власти. К захвату власти, может быть, и ближе, но к социализму, во всяком случае, дальше, хотя бы даже этот захват и произошел. Русский пример, впрочем, показывает, как довременное овладение властью само по себе может решительно ослабить шансы социализма.

Социалисты этого типа не желают становиться наследниками капитализма путем умерщвления его в тот момент, когда он совершенно разорен, запутался в долгах, натворил массу бед и может оставить все хозяйство в исключительно расхлябанном состоянии. Они не желают за него отдуваться, хорошо понимая, насколько трудно будет это сделать. Они основательно опасаются, что «на другой день после социальной революции» к руководящим элементам нового общества будут предъявлены такие требования, которые немыслимо удовлетворять без принесения общих задач социалистического строительства в жертву жгучей злобе сегодняшнего темного, отчаянного и черного дня.

Таким образом, спор о том, близка ли или далека от нас социальная революция, — это спор не о гадательных сроках и вообще не о сроках; не спор темпераментов и разных степеней ясновидения, а глубокое расхождение двух радикально противоположных миросозерцаний, неизбежно связанных и с особой окраской всего мышления; в одном случае — «революционной» — оптимистической, в другом случае — «реформистской» — пессимистической. 



Стр. 120

IV.



Как же обстоит на этот счет дело в российской социал-демократии?*) Она всецело находится во власти оптимистической концепции. Она верит в близость социальной революции, она знает, что эта революция близка, и всякую противоположную тенденцию в объективном развитии она склонна рассматривать как временное поражение, как «передышку». Здесь никакого принципиального различия между нею и большевизмом нет. Есть разница только в темпе, только в словесном выражении той же ставки на мировую революцию. В № 6 «Соц. Вестника» — органа заграничной делегации РСДРП — мы находим статью Отто Бауэра под характерным заглавием «Передышка в развитии революции». Задача этой статьи доказать, что торжество капиталистов, обрадовавшихся заявлению Ленина о нескором пришествии социальной революции, — «торжество преждевременное». Нарисовав широкими мазками картину взбаламученной, барахтающейся в жестоких кризисах Европы, Бауэр восклицает: «Кто поверит, что такой мировой порядок может продолжаться долго? И каждый новый кризис, каждая новая катастрофа дает новый толчок социальной революции! 

Нет, капиталисты не имеют права торжествовать, социальная революция не умерла. Она только приостановила свой бег... Она переводит дух. Но час настанет, когда она снова ринется вперед». В этих повышенной страстности словах — весь дух оптимистической концепции социальной революции от бедности, голода, разорения. Весь дух... но только дух. Ибо несколькими строками ниже Бауэр с тем же пафосом, сравнивая социальную революцию пролета-



________________

*) Во избежание в дальнейшем недоразумений, считаю нужным подчеркнуть, что, говоря о русской социал-демократии, характеризуя ее сумерки, я имею в виду не всю массу соц.-дем. работников на местах и в эмиграции, а лишь официальные органы РСДРП и официальную идеологию. Несмотря на ряд репрессий со стороны ЦК, как внутри официальных рамок партии, так и вне их имеются группы работников, представляющих оппозицию. За последнее время эта оппозиция открылась, впрочем, и в официальных органах партии.



Стр. 121



риата с революцией буржуазной, говорит: «ход ее будет не менее длительным, не более равномерным, не менее переменчивым». Какова же была длительность буржуазной революции? Бауэр так отвечает на этот вопрос. «Буржуазная революция направляла Европу по своему пути от 1789 г. до 1871 г. В эти 80 лет она проделала разнообразнейшие фазы и принимала разнообразнейшие формы». Если в цепь буржуазной революции, сбитую Бауэром, включить еще буржуазные революции России и Азии, тянувшиеся до весны 1917 г., то придется эту цепь растянуть не на 80 лет, а на целых 126 лет. Такую же, по крайней мере, длительность, неравномерность и переменчивость он предвидит и для пролетарской революции. И все-таки, при этом, пусть даже в 80 лет, ужасающе длинном сроке он считает возможным патетически спрашивать: «кто поверит, что такой мировой порядок может держаться долго?». Как — «кто поверит»? Сам Бауэр в это верит. Стоит ли после этого пугать буржуазию «передышкой» и взвинчивать самого себя финальными предчувствиями и выкриками, пускаемыми в пространство 80, если не 126 лет? И возможно ли совместить такие вещи на протяжении всего только 32 строк? Да, «легко укладываются в голове мысли», и на бумаге слова, хотя бы и самые противоречивые мысли и самые противоречивые слова.

«Если классическая большевистская теория гласила, что мировая война неизбежно и немедленно превратится в мировую революцию, то в среде социал-демократии эта идея нашла распространение в несколько смягченной форме: революция еще не настала, но «мы живем в эпоху социальной революции».

Это не наша характеристика. Она принадлежит менее нас пристрастному автору — Д. Далину, члену ЦК РСДРП, и нашла она себе место в том же «Соц. Вестнике».

Д. Далину можно доверять в характеристике своей среды. Он выступил специально против выше цитированной статьи Бауэра, найдя в ней как раз эту смягченную большевистскую теорию. Его возражения характерны тем, что он всецело стоит на той же точке зрения происхождения социальной революции из нищеты, голода и разрухи, что и Бауэр, отличаясь от него только тем, что он



Стр. 122



не видит в Европе той бездны провала и тех катастроф, какие видит Бауэр. Они по-разному видят факты, но одержимы одной и той же концепцией.

Как же разрешает редакция «Соц. Вестника» возгоревшийся на его столбцах спор? Напечатав статью Бауэра без всяких редакционных оговорок, редакция снабдила статью Далина оговоркой такого рода. «Не из катастрофического, безнадежного ухудшения экономического состояния и невозможности для капитализма вести вообще национальное производство выводили марксисты наступление эпохи социальной революции, а лишь из невозможности для буржуазного общества при сохранении присущего ему соотношения социальных сил снова наладить относительно непрерывный ход производства на основе постепенного повышения благосостояния пролетариата и других некапиталистических классов». В этой туманной формуле вот что характерно. Характерно, во-первых, что она является оговоркой не к статье Бауэра, как раз выводящего «эпоху социальной революции» из безнадежного ухудшения экономического состояния, а к статье Далина, эту безнадежность отрицающего. Характерно, во-вторых, то, что она косвенно признает в прошлом при капитализме наличие постепенного повышения благосостояния пролетариата, когда марксизм это отрицал, констатируя процесс относительного обнищания пролетариата. И, наконец, характерно, в-третьих, то, что, признавая возможность для капитализма и сейчас еще «вести вообще национальное производство», «Соц. Вестник» в той же фразе отрицает возможность «снова наладить относительно непрерывный ход производства», правда, с прибавкой: «на основе постепенного повышения благосостояния». А что если и прежде не было этой основы? Ведь ее же отрицали. Что же — и тогда была эпоха «социальной революции»? Ясно, что, если «эпоху социальной революции» понимать так, как Бауэр, с гигантским аршином, отмахивающим сразу 80-100 лет, — то, конечно, «эпоха социальной революции» наступила с первым промышленным кризисом, первой капиталистической войной и первым шагом классовой борьбы современного пролетариата.

Мы сознательно так подробно остановились на этой концеп-



Стр. 123



ции социальной революции, чтобы показать, к каким тяжелым логическим и политическим расстройствам ведет неумеренное и неосторожное потребление большевистских специй. Мысль бьется в тисках, конвульсивно бьется от тяжелой пищи, а руки тянутся невольно все к той же «катастрофической» концепции.

И она побеждает целиком уже не в теоретических рассуждениях, а в практической политике. Там, в «серой теории», — 80 и 100 лет скитаний до «недолгого» краха капитализма; а здесь, на практике, — дело завтрашнего дня. «С октября 1918 г., при первых раскатах надвигающейся германской революции, русская социал-демократия не уставала доказывать, что единственная услуга, которую русский социализм может оказать международному пролетариату, заключается в том, чтобы... путем соглашения с крестьянством сделать из революционной России прочный базис мировой революции: политически, поскольку направлять ее (? – С.И.) судьбу будет союз пролетариата с демократическим крестьянством; экономически, — поскольку необъятные пространства России дадут ей возможность снабжать сырьем и продовольствием реорганизующуюся в социалистическом направлении Европу» («Соц. Вестник» № 6). «Соц. Вестник» с торжеством цитирует далее «Rote Fahne», где Радек повторяет эти же мысли о превращении России в «силовой центр европейской революции». Россия как интендантский склад мировой революции, как «прочный базис мировой революции», как «силовой центр»-согласитель: о таких вещах говорят не перед 80-ти или столетней прогулкой по эпохе мировой революции, а накануне самого ее взрыва. И «Соц. Вестник» чувствует этот канун. Он уже ее видит — «всемирную». Он обвиняет III Интернационал в том, что тот не мог стать руководителем «всемирной пролетарской революции, подготовляющейся и развивающейся на Западе». III Интернационал испортил все дело, «ибо русская революция, даже в той искаженной форме, которую ей придала большевистская диктатура, могла бы стать весьма ценным союзником для вступающего в фазу непосредственной борьбы за власть и за социализм международного пролетариата» («Соц. Вестник» №1). Вы видите, что здесь уж не «эпоха» фи-



Стр. 124



гурирует 100 лет ползущей улитой, а прямо «фаза непосредственной борьбы». То же ускорение дела мы видим и в резолюции делегации РСДРП на VIII Съезде советов. «В открывающуюся эпоху строительства (речь идет о мирном строительстве большевиков после победы «героической красной армии»), которому суждено протекать на фоне начинающейся мировой социальной революции» и т. д. («Соц. Вестник» №2). 

Таким образом, мировая социальная революция — то как «эпоха», то как «фаза», то только «начинающаяся», то уже «развивающаяся», то «подготовляющаяся», то «непосредственная», то все это вместе — окрашивает все миросозерцание нынешней соц.-дем. партии, поскольку за нее говорят ее официальные органы. Под гнетом этой идеи проходит вся ее деятельность, и, сходясь в этом отношении с большевиками, иногда отставая от них в их эсхатологии, а иногда и опережая их, с.-д. партия делает отсюда ряд практических выводов, имеющих для русского социализма и для дела политической эмансипации России не менее, если не более роковое значение, чем блуждание между фазами и фразами о мировой социальной революции.



V.



Если на Западе начинается, или развивается, или подготовляется социальная революция, то каковы задачи России? Какой должна быть Россия? И в чем социально-политический смысл ее нынешнего развития? Орган с.-д. признает, что в России существуют лишь «узкие границы для социализации народного хозяйства». Обобществление отдельных отраслей хозяйства возможно «лишь очень постепенное». Большевики, однако, не дали возможности «использовать и те скромные возможности развития к социализму, которые имелись налицо» («Соц. Вестник», № 2).

Итак, в России никакого социализма нет. Есть только скромные возможности развития к нему в виде лишь очень постепенного, в узких границах проводимого обобществления отдельных отраслей хозяйства. Большевики, однако, ис-



Стр. 125



портили и засорили и эти узкие тропинки, и орган с.-д. не может не констатировать стремление «громадного большинства производителей — от коммунизма к индивидуальному хозяйству».

Всякий человек, не зараженный финальными предчувствиями и ожиданиями, скажет, что эта совершенно правильная характеристика России не дает никакого права выдумывать для нее особые пути, кроме тех путей, какие социал-демократия ей предсказывала в результате ликвидации социальных и политических основ и надстроек российского самодержавия. Он скажет, что эти скромные возможности и узкие границы для осторожной национализации некоторых весьма немногих отраслей хозяйственной жизни имелись задолго до начинающейся или подготовляющейся мировой революции; что шире всего эти возможности были в странах, где пролетариат и социалисты менее всего склонны были к революции; что редко кто эту социально-реформистскую прозу выдавал за социально-революционную поэзию; что в этом направлении работали чисто буржуазные правительства, которые и сейчас делают для социальной революции, выражающейся в постепенной национализации отдельных отраслей промышленности или групп предприятий, гораздо больше, чем самые запойные игроки в мировую революцию. 

Не зараженный финальной мистикой политик должен будет признать, что, если при гораздо больших, чем в России, возможностях национализации на Западе там не били посуды, не трезвонили в колокола и делали самонужнейшее дело укрепления социальных и политических основ демократии и развития организационно-культурной мощи пролетариата и крестьянства, — то тем паче не подобает этот поэтический беспорядок мыслей и чувств у нас в России, покатившейся от и без того невысоких ступеней социального, экономического и гражданского развития далеко назад ко всяким видам варварства и «натурального» пошехонства. 

Но нет! Финальная мистика губит все проблески здравого смысла и начисто стирает плоды совершенно правильного



Стр. 126



анализа. Поэтический беспорядок мысли берет реванш у прозы объективного анализа, ибо... «российская революция развертывает свои трагические фазы на фоне сумерек международного капитализма и быстрого нарастания социально-экономических и психологических условий для победы социализма в передовых странах. Последнее открывает для России, преодолевшей большевистскую диктатуру, объективную возможность... удержав из социальных завоеваний большевистской революции максимум того, что позволяет общий уровень развития производительных сил... ускорить развитие отсталой страны к социализму. Основной предпосылкой такой революции является социалистическая победа пролетариата в передовых странах». («Соц. В.», № 2). Т.е., иначе говоря, Россия должна была бы стать обыкновенным буржуазно-демократическим государством, ибо, говорит та же статья, «в конечном счете должны побудить объективные тенденции хозяйственного развития». Но, так как надвигается, или уже развивается, или только подготовляется всемирная революция, то нам следует немного подождать с возвратом к буржуазному строю, с подчинением «объективной тенденции хозяйственного развития», покуда «социалистическая победа в передовых странах» не освободит нас от гнета нашей объективной тенденции и даст нам возможность, попридержавши «социальные завоевания большевистской революции», быстро скользнуть к социализму.

Конечно, немного подождать, усиленно отбиваясь от объективных тенденций, ничего не стоит. Зачем городить буржуазный огород, когда завтра все придется переменить и городить огород социалистический?

Когда же настанет это завтра и сколько же придется отбиваться от объективных тенденций? О. Бауэр отвечает, что лет 80-100. Далин вообще отказывается рассуждать на эту тему, а вся редакция «Соц. Вестника» в целом, как это видно в ее примечании к его статье, тоже, не определяя сроков, предвидит, что «капитализм сможет пережить и этот, и дальнейшие частные кризисы». Согласитесь, что при такой неопределенности представлений о том, когда и как наступит настоящий день, — 



Стр. 127



вся идеология бивуачного состояния и пребывания России «ни в тех и ни в сех» рушится самым плачевным образом.

Нельзя, сказавши России, жаждущей оформить свое социально-политическое бытие, «погоди минуточку», отправиться в дальние странствия неизвестно на какое время и совершенно забыть, что несчастная, голодная и иззябшая Россия стоит на ветру у скрещения мировых путей и, переминаясь с ноги на ногу, ждет не дождется аргонавтов, уехавших за золотым руном мировой революции.

Ни взад к капитализму нельзя, ни вперед к социализму! Направо пойдешь — смерть найдешь, налево пойдешь — голову разобьешь. Это не политика, это... поэтический беспорядок мыслей и чувств.



VI.



Интересней всего то, что, так низко расценивая социалистические возможности России в социально-экономической области, так неуверенно относясь к мировой революции, которая когда-то еще будет, нынешняя русская соц.-демократия уже совершенно без всякого страха и сомнения постулирует для России социалистическую власть. Политики, столь ясно подчеркивающие, что нет достаточных элементов для социализма в экономике, ничтоже сумняшеся провозглашают социализм в политике. Какова должна быть форма правления в России, кому должна принадлежать власть? Покуда ответ гласит «трудящимся» — до тех пор неясностью терминологии можно еще прикрыть слабость и шаткость позиции. Если «трудящиеся» — это то огромное большинство производителей, которое, по словам «Соц. Вестн.», стремится к индивидуальному хозяйству, то очевидно, что оно никакой социалистической власти не создаст, а утвердит власть средних и мелкобуржуазных элементов. От слова «трудящиеся» не станется. Но у «Соц. Вестн.» есть и другой ответ на этот вопрос.

Отстаивая необходимость соглашения с крестьянством и интеллигенцией, «Соц. Вестн.» видит перед собой «руководимое социалистическим пролетариатом государство», и государство это — Россия. Здесь марксистская слабость заставляет уже заме-



Стр. 128



нить расплывчатый термин «трудящиеся» более очерченным понятием: пролетариат.

Эта, говоря коротко, пролетарская власть «сможет путем одной экономической мощи без всякого насильственного вторжения в область частнокапиталистических отношений в деревне экономически подчинить себе и своим целям мелкобуржуазные сельские хозяйства, не задевая жизненных интересов крестьянства и не вызывая сопротивления с его стороны». Орган соц.-демократии полагает, что это — дело вполне возможное; что в стране, где огромное большинство производителей стремится к индивидуальному хозяйству и всецело стоит на почв частнокапиталистических отношений, широкие массы собственников выдержат политическое господство социалистического пролетариата, примут без сопротивления такой строй, при котором «элементы социализма, сосуществуя с элементами капитализма, политически и экономически доминируют и господствуют в данной стране, накладывая свой отпечаток на все хозяйство в целом и подчиняя его себе все больше и больше». Это очень отрадная картина: мужицкое царство с огромным большинством стоящего на почве частной собственности населения добровольно, без сопротивления подчиняется власти социалистического пролетариата, поставившего себе целью уничтожение частнокапиталистических отношений и активно проводящего политику социальной революции.

Но ведь это и есть большевистская утопия! И возможна она в устах соц.-демократов просто потому, что они, подобно большевикам, «преодолев демократию», не могут даже подумать о такой простой вещи, что громадное большинство производителей — это вместе с тем громадное большинство избирателей, которые, при демократическом образе правления, на основе всеобщего избирательного права и парламентаризма изберут такое правительство, которое будет соответствовать их социальным интересам, интересам частной собственности, а не интересам тоненькой в России пленки социалистического пролетариата, стремящегося без всяких для этого оснований «политически и экономически доминировать и господствовать».



Стр. 129



От этих иллюзий о политическом господстве пролетариата в России соц.-демократов могла бы избавить теория исторического материализма о зависимости политической надстройки от экономического базиса. Но если и это не помогло, если в вопросе о базисе и надстройке нынешние лидеры с.-д. захотели быть умнее своих отцов, то оставались ведь простые истины и законы демократии, которые для социал-демократии тем обязательнее, что она всегда и не без основания подчеркивала свое право на звание самой последовательной демократической партии. Будь этот демократизм еще и сейчас живой двигательной силой политического сознания, не превратись он в пустую словесную шелуху, он даже без теории о базисе и надстройке мог бы предостеречь от иллюзии социалистической власти социалистического пролетариата в стране, где он составляет ничтожнейшее меньшинство. Но, увы, дух демократии исчез из идеологии нынешней соц.-дем. партии, удержавшей эту демократию только в хвосте своего названия. И в этом отношении нынешние эпигоны захотели стать умнее пионеров.

У этих эпигонов мы находим наивную веру в то, что возможно партийным верхушкам пролетариата разработать такое соглашение с крестьянством, при котором последнее предоставит командующую, господствующую и доминирующую роль пролетариату. На тему о «соглашении с крестьянством», о «разделе власти с крестьянством» с.-д-тами было написано очень много. Этому соглашению было придано такое чудодейственное значение, что даже готовились простить большевикам их прегрешения под условием соглашения с крестьянством. «С первых дней октябрьского переворота русская соц.-демократия не переставала твердить, что вне этого пути для революции вообще нет спасения и что только встав на этот путь большевистская партия сможет искупить свой грех внесения гражданской войны в трудящиеся массы и оправдает до известной степени совершенный ею захват власти». Сопоставляя эти настойчивые призывы к соглашению, вплоть до готовности за это соглашение амнистировать величайших политических преступников в истории России, с теорией руководимого пролетариатом российского государства,



Стр. 130



невольно приходишь к мысли, что все это пресловутое соглашение похоже как две капли воды на социально-политический обход огромного большинства ничтожным меньшинством, захватившим в свои руки власть. Революция поставила ребром вопрос о власти народа, об устройстве его судьбы свободным волеизъявлением верховного народного представительства, совершенно суверенного в своих правах. Вместо этой революционной и демократической постановки вопроса нам предлагают «соглашение», «общественный договор» меньшинства с большинством на основе господства этого меньшинства. Вместо этого кучке узурпаторов, изнасиловавших народную волю, дается совет, оставаясь у власти, покрыть свое гнусное происхождение и гнусное существование уступками изнасилованной массе. И даже тогда, когда предвидится, что власть не поймет, не оценит благоразумный совет, не последует за ним и вследствие этого падет — даже тогда вопрос идет не о том, чтобы народ автономно и независимо от кого-либо проявил свои учредительные права, а о том, чтобы он вступил в соглашение с новым властвующим меньшинством, хотя бы и более разумным, чем прежнее, но все же не по всенародному полномочию «доминирующим и господствующим».

Результатом этого соглашения должно явиться для крестьянства «видное участие в правительстве» («Соц. В.», № 6). Но в чьих руках будут весы и меры, чтобы определить долю этого участия? И не странно ли, в самом деле, не смешно ли это, если не грустно, что в стране, где пролетариат составляет ничтожное меньшинство, где он при том неслыханно дезорганизован и обессилен т.н. «успехами революции», идеологи его снисходительно отпускают огромному большинству экономически господствующего населения «видное участие в правительстве»? Не целесообразнее ли было бы в интересах социал-демократии пролетариата подумать о том, как бы для них обеспечить хоть какое-нибудь участие, не то что видное, в правительстве; или даже не участие, а хотя бы возможность реального на него влияния? Неужели пролетариат может преодолеть свою численную и качественную слабость в российской экономике только потому, что он



Стр. 131



трагически расшибся от безумного прыжка в коммунизм? Неужели он может стать даятелем прав и автором соглашений только потому, что там, на Западе, лет через 80-100 наступит час торжества его старших и более опытных братьев?



VII.



К величайшей гордости «Соц. Вестника» большевики осуществили как раз те формы экономического соглашения с крестьянством, которые отстаивали с.-д. Однако с.-д. понимают, что из этого ровно ничего не может выйти, покуда не разрешен политический вопрос.

К чему же сводится его решение? Ответ на этот вопрос дает Д. Далин в интересной статье в № 10 «Соц. Вестн.». Он говорит, что «для процветания... всей массы товарного и промышленного производства» обязательно требуется «прочность и устойчивость экономического режима». В чем заключается эта прочность? Ответ Далина таков. «Если товарное хозяйство целиком покоится на праве частной собственности, то для развития его необходимо признание той суммы прав, которая связана с понятием собственности, и необходим отказ от того, чтобы прорывать эту сложную систему прав, нашедших себе выражение в т. наз. гражданском праве, судопроизводстве и проч. систематическими изъятиями, реквизициями, арестами, закрытиями».

Д. Далин, однако, понимает, что дело не только в декларации прав собственности, не только в ее признании, но и в такой организации власти, при которой массы населения, заинтересованные в охране частной собственности, пользовались бы реальной политической силой для осуществления этой охраны. «Постоянство, — пишет Далин, — и прочность экономического строя, необходимого для развития хозяйства России достижимы через подчинение власти тем массам населения, которые сейчас лишь на бумаге пользуются политическими правами». Все это очень хорошо. Но ведь «вся масса товарного и промышленного производства» опирается не только на те слои населения, которые поль-



Стр. 132



зуются правами на бумаге, но и на те, которые даже и на бумаге не пользуются правами. Ведь это огромные массы собственников, производителей, посредников, торговцев, мелких, средних и крупных, имеющихся в городе. Так вот — эти должны быть причастны власти или только те, кого большевики соблаговолили наделить, правда, чисто бумажными правами? Каким образом, вообще говоря, возможна прочность экономического строя, если доминируют и господствуют в политике те силы, которые враждебны силам, господствующим и доминирующим в экономике? Как примирить устойчивость и прочность всей массы товарного и промышленного производства с политическим господством класса, приходящего к власти затем, чтобы Россию превратить в «силовой центр» мировой социальной революции? Здесь «Соц. Вестник» впадает в безнадежное противоречие. Далин ищет путей утверждения и затвердения частнокапиталистического хозяйства, понимая, что «революция — даже и не усложненная утопизмом, нарушает нормальный ход экономики и отрицательно влияет на производство». Поэтому он требует от революции, достигшей своих главных целей, чтобы она сумела «вновь создать нормальные условия, соответствующие данному хозяйственному строю». Иначе говоря, он требует остановки на ступени товарного частнокапиталистического хозяйства, совершенно справедливо опасаясь, что, «если этого не сделают революционные силы, за них это сделают силы реакции». А Мартов и вообще «Соц. Вестн.» в целом остановки не хочет, он хочет гнать сейчас же политическую революцию далее к берегам социальной, и поэтому во главе власти он ставит не те классы, которые выражают «данный хозяйственный строй», а те, которые выражают строй, лишь имеющий придти, хотя бы и через 80-100 лет. И так велик идейный разброд, и так мысль безнадежно барахтается в противоречиях, и так сильна одержимость финальными концепциями, что редакция, печатая без всяких оговорок знаменательную статью Далина, не замечает даже, что своим предостережением о силах реакции он прямо обращается по адресу руководителей того органа, который напечатал его статью. Ведь именно руководители



Стр. 133



с.-д. партии борются с «реставрацией капитализма», ведь именно они, противясь буржуазно-демократическому завершению буржуазно-демократической революции, как будто сознательно вырывают это дело из рук познавшей ограниченность своих социальных задач демократии, чтобы в итоге оно попало в руки реакции. 



VIII.



Впрочем, является ли еще нынешняя официальная партия силой демократии? Не соскользнула ли она вольно или невольно на путь, демократии враждебный?

Мы в предыдущей главе несколько уж осветили этот вопрос. Нам нужно теперь войти в самую глубь тех враждебных демократии тенденций, которые, подчас в весьма ясной и даже вызывающей форме, сказываются в практической работе и в теоретических построениях нынешней официальной соц.-демократии. Первый вопрос, который при этом возникает, заключается в следующем: является ли еще нынешняя соц.-демократия сторонником народовластия? На этот вопрос, увы, приходится дать вполне отрицательный ответ. Социал-демократия сошла с почвы народовластия, сошла сознательно и определенно. В знаменитых «тезисах центрального комитета», не воспроизведенных, кажется, нигде типографским образом, но разосланных в начале прошлого года по всем местным организациям, прежде всего, было взято под сильное подозрение всеобщее избирательное право. Среди изнурительно-схоластического многословия «тезисов» это орудие демократии было признано устаревшим. Развивалась, правда с бесконечными, слишком типичными для меньшевизма оговорками и оговорками к оговоркам теория, если можно так выразиться, «трудовластия», долженствующего заменить народовластие. Суверенное право народа на политическое самоопределение методами всеобщего голосования было заменено отбором годных и негодных, производимым в интересах пролетариата какой-то силой, призванной отделять козлищ от овец.



Стр. 134



В повседневной агитации и пропаганде, в теоретических рассуждениях о лозунгах исчезла окончательно идея всенародного учредительного собрания. Пишущий эти строки имел незавидное удовольствие присутствовать при торжественном провале поправки, упоминавшей об Учредительном собрании. Это произошло на общем собрании как раз очень правой организации с.-д., которая за свою правизну была даже назначена центральным комитетом к роспуску. Даже эти убоялись... Максимальный демократизм партии дальше «свободных выборов в советы» не шел. Но и эти «свободные выборы» отнюдь не предполагались всеобщими. В практике соц.-дем. вы ни разу не могли найти требования всеобщего избирательного права хотя бы для местного самоуправления. Соц.-демократия всецело стала на почву ценза — правда, обратного тому, который иногда устанавливают буржуазные правительства.

Трудократия и трудовластие — вместо демократии и народовластия. Реакция российская и всесветная могла лишний раз убедиться в том, что ее принципы ущемления и попрания права, ее готтентотская мораль усвоены хорошо не только большевиками, но и их видными противниками — социалистами. Реакция росси