Ст. Иванович. Погибель

[Португейс С.О.] Погибель / Ст. Иванович. // Современные записки. 1921. Кн. VII. С. 286–325.

Голод и эпидемии в нынешней советской России.


Стр. 286



ПОГИБЕЛЬ.



С этим стихийным бедствием, которое обрушилось на Россию, как исполинский смерч или ураган, не под силу бороться стране, отдавшей всю мощь своего народа и все экономические ресурсы на алтарь социальной революции.

(«Правда», № 27. Прага)



Что такое голод? И есть ли в России то, что именуется этим ходовым словом? Нет ли тут какого-нибудь недоразумения? То ли сказано слово, которое покрывает суть происходящих в России явлений?

Можно нагромоздить подобных вопросов целый ряд. Но я вижу, что уже вышеприведенные вызывают недоумение, а может быть, и раздражение читателя. Чего тут мудрить и вопросы ставить, когда и так все ясно! В России — неслыханный неурожай, обезумевшее население бежит куда глаза глядят, усеивая дороги трупами людей и скота, питаясь падалью, корой, листвой, сусликами, саранчой, погибая от холеры и цинги. Тронулись миллионы, «пошли розно», покинув родные места, дорогие могилы и превращая путь своего голодного скитальчества в одно сплошное кладбище... Как же тут спрашивать да мудрить: что такое голод, есть ли в России голод?

Да простит, однако, мне читатель мое утверждение: в России голода нет. Есть смерть, есть гибель, есть ужас, ужас без конца, есть страдания и муки, выразить и описать которые беден язык человеческий, но нет того, что именовалось в России до сих пор голодом.



Стр. 287



Ибо голод — это, благодаря нашей безрадостной истории, вполне определенное социально-экономическое явление, обладающее рядом стойких признаков, отсутствие которых или значительной их части лишает нас права применять в том, или ином случае этот термин. Ибо, повторяю, в России «голод» — это не слово просто в ряду других слов нашей обыденной речи, а социально-экономический термин.

Первое условие его применения к данному явлению — это локализация последнего в пространстве и во времени. Для того чтобы осенью 1921 года заговорить о голоде, нужно, чтобы этот год существенно отличался от предыдущих годов, отличался так, чтобы была твердая уверенность, что недоедание или... неядение, влекущие за собою голодную смерть, цингу, тиф, холеру и т. п., относятся именно к этому году, а не к предыдущим и будущим.

Далее, в России для применения термина «голод» требуется, чтобы голодал мужик, чтобы голодала деревня, а горожанин, город вообще не голодали, питаясь, может быть, чуть хуже обычного, но не так, чтобы по-мужицкому, по-рассейскому, пухли бы, ели бы черт знает какую гадость вместо хлеба и падали бы замертво от истощения.

Есть еще одно обязательное условие для законного употребления слова «голод». Требуется, чтобы мужик, всероссийский Калистрат, дожидался урожаю с полосыньки, обязательно посеянной, и чтобы его, хотя и обманутые, надежды имели хотя бы такое простое основание, что полосынька та как-никак засеяна.

Кроме всего этого, всякий хороший русский голод должен обязательно быть неожиданным, обнаружиться «вдруг», так, чтобы тяжесть преодоления его печальных проявлений и последствий имела бы разумные основания в том обстоятельстве, что вот хлеб был, хлеб продавали, покупали, вывозили, привозили, земля избыточествовала, крестьянин трудился, правительство брало с него налоги, но вдруг — именно «вдруг» —господин Урожай куда-то уехал, вместо него, откуда ни возьмись, прет на страну проходимец — Неурожай.

Вот все это называлось до сих пор в России голодом.



Стр. 288



Он имел в России слишком прочную репутацию и слишком ясные черты, чтобы выдать за него то, что происходит сейчас в России.

Ни одной этой черты мы не найдем, в том чудовище, которое теперь царствует в России. Ни одного, необходимого признака! Голод 1921 года ничем, кроме, разве, размерами, не отличается от голода 1920 г. и от голода 1922 г., а может быть, и голода 1923 года, и дай Бог, чтобы на этом дело закончилось. Голодает не мужик, не деревня, а вся Россия, причем в неслыханном искажении всего того, что знала Россия до сих пор, город начал голодать куда раньше, чем мужик, и не мужик стучался Христа ради в окно к горожанину, а горожанин пускал последние штаны эдакой казавшейся ему сытой шельме из деревни.

Далее. Калистрат дожидался урожая с явно непостоянной полосыньки, хотя правительство кнутом и кнутовищем лупило его по чем попало: сей, кулак несчастный, спасай республику!

И, так как он все-таки не сеял или сеял из-под палки; и так как не было у него ни навозу, ни орудий, ни скота, ни работников, ни семян хороших, ни запасов, ни продовольственных магазинов; и так как его обобрали до нитки, скормили весь хлеб армии солдат и армии чиновников; и так как никакой купли, никакой продажи, никакого вывоза и никакого привоза не было — то голод явился не вдруг, как полагается, а приехал этот самый проходимец, как важный барин, которого все ждали, телеграммы от него получали. Таким образом, и этот неотъемлемый признак голода отсутствует.

И вот почему я и говорю: в стране не голод, не тот голод, какой мы знаем по 70 и 90 годам, — в стране смерть, разрушение, гибель. Не «голод в России, а Россия в голоде. Она в голоде так же, как она в холоде, в рубищах, в язвах, в темноте, в темном подвале и в темном провале коммунистической тюрьмы. И нет катастрофы, и лживо от начала до конца это слово, пристегнутое к засухе 1921 г., а есть смерть. Смерть — не катастрофа. И не всякая катастрофа — смерть.



Стр. 289



В России нет голода — в России ужас всеобъемлющий, мать всех ужасов в России — большевизм. Голод не самостоятельное явление народно-хозяйственной жизни, голод только одна из змей, вьющихся из головы Медузы Горгоны. В России нет голода — в России ужас неизмеримо иной — большевизм. Голод — только одна змея. А их много, много — больших и меньших.

Я думаю, мне не нужно подробно доказывать, что тут не только спор о словах. Здесь спор о направлении общественно-политической мысли. Большевикам до зарезу нужно вдвинуть страшную картину всероссийской погибели в традиционные рамки исконных российских голодовок. Этот режим коммунистического рая так низко пал в своей практике и в своей идеологии, что ему уже достаточно для своего оправдания убедить других в том, что в России «голод», всего только голод в стиле и характере голодовок эпохи самодержавия, что ничего рокового для режима в этом нет, ибо вот и ваша хваленая буржуазная Россия, та, которую вы хотите вновь воздвигнуть, имела такие же голодовки. И если мы замечаем, что общественное сознание антибольшевистского лагеря воспринимает нынешнюю погибель в том же стиле, то против этой вопиющей неправды и вреднейшей иллюзии нельзя не протестовать со всей страстью, невольно рождающейся при виде гибели великой страны.

Нет, муки и страдания, выпадавшие на долю русского голодавшего крестьянства, при самодержавии, — это недостижимый для большевиков идеал социально-экономического и чисто физического благополучия народных масс. И голод 1891 г. — это игрушка в сравнении с т. н. «голодом» 1921—1922 г. г. Потому что тогда были голодающие деревни, но были и сытые города. Тогда были бедные, но были и богатые, были просящие, но были и дающие. Теперь равенство: всеобщая, прямая, равная и явная нищета при наличии привилегированных кучек, только подчеркивающих жизнью своею эту всеобщую гибель, но нисколько не умаляющих ее. Теперь вся Россия — одна гигантская попрошайка, стоящая у порога культурного мира с протянутой рукой и с торбой, исписанной серпом, для которого нет жатвы, и молотом,



Стр. 290



для которого нет наковальни. И кругом Гурки, Гурки, коммунистические Гурки, перед которыми Гурки дворянские — щенки и молокососы.





***

Нету сил человеческих, чтобы описать, собрать воедино стоны родимой земли, терзаемой Медузой. Когда погружается в этот океан скорби, то скоро цепенеешь и хочется бежать без оглядки от этих мучительных кошмаров. Страшно глядеть в лицо Медузы. Невыносимо.

Нижеследующие строки — только обрывки, только клочья всероссийской гибели...



***



«Питер может научить, как надо голодать. Ведь бороться с голодом не значит получать продукты. Нужно суметь сохранить жизнь при минимальном потреблении продуктов, уметь выдержать неблагоприятные условия и остаться целым».

(Калинин. «Красн. Газ.» 4.VIII).



«Деревня живет светло и хорошо... Одета, обута... Повальное увлечение кролиководством, козоводством, свиноводством и разведением домашней птицы. Кроличье мясо стало любимым блюдом».

Так писал большевистский «Новый Мир» в середине июля, когда газетные столбцы всякой — и большевистской и небольшевистской — прессы полны были описаний голодного российского кошмара. 12 августа московские «Известия» поместили подробный отчет своего корреспондента, объехавшего Самарскую, Симбирскую губ., Татарскую республику и Чувашскую область. «Мы не встретили, — сообщал он, — ни одного случая смерти исключительно от голода». Этот господин видел только смерть от «внутренних заболеваний». «Есть массовые случаи смерти на почве желудочных заболеваний, очевидно, являющихся следствием питания суррогатами, — догадливо сообщали «Известия». А на другой день 13 августа «Труд» писал о немецких поселе-



Стр. 291



ниях на Волге: «За последнее время умерли от голода свыше 4 тысяч человек».

Впрочем, смерть от желудочных заболеваний — не единственная форма голодной смерти. «Крестьяне, преждевременно закрывая растопленные печи, умирают в наполнившихся угаром хатах». Этот вид самоубийства, знакомый нам по трагическому финалу четы Лафарг и Золя в рафинированном центре европейской культуры, практикуется, по словам бюллетеня всерос. ком. «Помощь», в... татарских деревнях Петровского у. Саратовской губ.

Я пытался составить карту кушаний, потребляемых в русской деревне, которая «живет светло и хорошо, одета и обута». Кроме упомянутого выше «кроличьего мяса», ставшего «любимым блюдом» крестьян, я нашел еще целый ряд других блюд. Вот их, думаю, не совсем полный список.


Beгemapиaнcкие блюда.

1) Лебеда.

2) Желуди.

3) Конский щавель.

4) Мох.

5) Мякина.

6) Опилки — березовые.

7) Опилки — осиновые.

8) Липовая кора.

9) Листья ежевики, смородины.

10) Липовый лист.

11) Таволжанный цвет.

12) Корень лесного коноплянника.

13) Хренная... мука. 
14) Трава — несъедобная.

15) Трава — съедобная.

16) Цветы.

17) Дикая морковка.

18) Льняное семя.

19) Мельничная пыль.

20) Сусак (хлебный корень).

21) Дубовая кора.

22) Липовый цвет.

23) Солома с крыш.

24) Незрелая рожь.

25) Незрелая пшеница.

26) Просо.

27) Береста.

Мясные блюда.

28) Суслики.

29) Кошки.

30) Собаки. 
31) Кости молотые.

32) Крысы.

33) Падаль.





Стр. 292


34) Грачи. 

35) Шкуры (вареные).

36) Ремни.

37) Лягушки. 
38) Раковины.

39) Черепахи.

40) Саранча.



«Минеральные» блюда.

41) Глина.

42) Торфяной камень.

43) Грязь. 
44) Ил.

45) Мусор.




Все эти наименования извлечены мною из различных донесений советских газет. Не нужно, однако, думать, что весь этот богатый ассортимент блюд добывается в порядке подножного корма. Ничего подобного! Я не знаю, почем продается падаль, мусор, грязь. Но вот ряд найденных мною цен на следующие продукты:



Лебеда ........………………. 3750 р. фунт (Сарат. губ.)

Желуди. ........………………. 300 р. ..…—……—.

Лесной коноплянник…….. 1500 р. ..…—…… (Самар. губ.)

Желудевая мука ...……….. 3000 р. .….—……—

Ил ..........…………………… 350 р. …..—……—

Глина ......…………………… 50 р. …..—……—

Глина с окисью железа …... 150 р. .….—……—



Некоторые блюда стали наиболее любимыми. Желуди и конский щавель — в наибольшем почете.

Из Бузулукского уезда сообщают, что жители с. Жилинки ходят за желудями верст за 20—30. Составляются разные комбинированные кушанья. «Если достанут хоть горсть муки, то добавляют к ней разную шелуху, древесную кору, мох, опилки, мякину, желуди, лебеду и проч. («Беднота» 2—VII). Щавель парят и прессуют. «В Веневском у. Тульской губ. (благополучной!) едят хлеб, 4/5 которого — березовые и осиновые опилки». «Из липовых листьев пекут пироги. Местами крестьяне потребляют вместо хлеба хрен, корни которого трутся, три раза обвариваются кипятком, сушатся, и из полученной массы пекутся хлеба. Получается очень белое и пышное тесто. Конечно, о пита-



Стр. 293



тельности его говорить не приходится», — меланхолически заключают «Известия» (23—VII). В той же Самарской губернии идет... уничтожение сусликов. Уничтожение идет успешно, но суслики совершенно не сдаются в склады райпродкома, так как мясо и шкурка поедаются крестьянами, причем из шкуры сусликов население умудряется делать «холодное», которое употребляется в пищу. («Изв.»23—VII). Такое же «холодное» готовится в Маралах, Бузулукск. у., из прошлогодних кож.... Крестьяне Симбирского у. изобрели особый суррогат питания под названием «футруга», в состав которой входят ботва, свекла и листья капусты. Взамен муки приготовляется суррогат дубовой коры или липового цвета, из чего пекутся лепешки коричневого и черного цвета. («Изв.», № 175).

Неспелый колос едят и в другом конце России, в благополучной Смоленской губ., и Вяземская газета «Товарищ» предупреждает крестьян: «Не следует забывать, что рожь еще не готова, и в таком состоянии она теряет ⅔ веса. Так от голода не спастись». Газета не сообщает иного средства спасения от голода.

Тот самый господин, который не видел голодной смерти, а только смерть от желудочных заболеваний, удостоверяет, что с мая, а в некоторых случаях уже с апреля-месяца население стало питаться суррогатами, причем примесь составляла от 25 до 50 %, а в иных случаях и все 100 %. «Смесью хлеба с суррогатами питалось свыше 40 % земледельческого населения». И, так как наука в Совдепии процветает, то Самарский отдел здравоохранения образовал особую комиссию по изучению суррогатного питания.

Не дожидаясь итогов суррогатной науки, население преждевременно погибает. «Потребление суррогатов вызывает массовые желудочные заболевания и голодные смерти. Так, например, в Балашовском уезде зарегистрировано 33.483 случая заболеваний и 309 голодных смертей, в Ставропольском — 358 голодных смертей. В перспективе — полное разложение крестьянского хозяйства и физическое вымирание населения». («Нов. Путь» 20—VIII). «Народ стал страшен на вид и ничего не де-



Стр. 294



лает. Люди голодные и больные, и у них не хватает сил, чтобы производить работу», — пишет в «Бедноте» (№ 970) крестьянин Симбирской губ. Захаров. «Да и как работать, если я сам, приехав в отпуск, питаюсь вареной травой? Также и другие. Оттого нет ни у кого силы», — сообщает красноармеец Чернов из села Старые Челны Казанск. губ. «Народ ходит, как мертвый. Если не будет помощи никакой от государства, то село наше Поселки численностью в 2.500 душ будет обречено на смерть» — пишет в № «Бедноты» от 2—VII крестьянин Саратовской губ. К. Маслов. Из Саранского у. Пензенской губ. крестьянин Смуругов там же сообщает, что население неделями ничего, кроме коневика, не видит. «Люди совершенно ослабели. Некоторые не могут пройти саженей 20, падают, как от ветра». Крестьянин той же Пензенской губ. М. Титов рассказывает: «Первое, что мне представилось по приезде из Красной Армии, — это изможденные, голодные крестьяне. Встречаю знакомых и не узнаю. Люди — как тени». По советской сводке от 25—VII, в немецкой коммуне «жестокий голод начался уже зимой, были случаи голодной смерти. Есть селения с населением в 8.000, из коих 4.200 лежат опухшие от голода. Число смертей в день в селах достигает 60 человек. К 10-му июля из области в 39.000 душ умерло около пяти тысяч». При вскрытии трупов в желудках находят одну траву.

«Беднота» указывает на то, что уже теперь тысячи людей не смогли бы жевать хлеб, если бы даже получили его, потому что от цинги они потеряли свои зубы. Вырвавшийся из Камышина колонист, описывая в «Свободе» (24—VIII) свои впечатления, замечает: «Я думал, что голод в такой острой форме — только в Саратовской и Самарской губерниях, и думал, что, когда попаду в Область Войска Донского, можно все достать, но жестоко ошибся. Там — тот же голод, те же опухшие от голода люди. Я никогда в жизни не видал умирающих от голода людей. Теперь я их увидел сотни, тысячи; сперва у них начинают пухнуть ноги и руки, потом — шея и щеки, люди голодающие теряют рассудок, когда получают пищу — едят жадно, и не знают меры, и едят до смерти».



Стр. 295



Корреспондент «Chicago Tribune» Ллойд Гибон передает подробности, от которых волосы дыбом встают. «Крестьяне ежедневно умирают тысячами. Мне случалось видеть, как они медленно угасали в своих разваливающихся избах или падали в сожженных полях, где они искали каких-нибудь корней или зерен. По пристаням Волги я видел, как они ползли с берегов и жалостно махали проходящим пароходам, прося помощи, или же умоляли взять на борт и увезти от этих страшных песчаных берегов, покрытых свежими крестами... Мы нагоняли целые караваны, устало тянувшиеся по дороге и сопровождаемые вороньем, ждущим добычи».

«Не могу забыть одной татарской деревни вблизи устья Камы, д. Епанчино, — пишет корреспондент «Известий», — на кладбище много свежих могил, копают несколько новых, и в домах почти повсеместно — больные и несколько мертвецов...». На почве голода развиваются болезни: отеки, цинга, случаи голодной смерти. Так, по данным медицинских участков, в Елабужском кантоне по одному участку зарегистрировано 77 случаев отеков на почве голода, 33 случая цинги; в Чистопольском кантоне по пяти участкам: отеков — 4.232, цинги — 357, случаев голодной смерти — 111 (Изв.» 17—VIII).

Нужно ли говорить о том, что все эти цифровые показания охватывают ничтожную часть действительного числа «желудочных заболеваний» и случаев голодной смерти.

Впрочем, и этот термин «голодная смерть» потерял в России свои точные границы. Там, где гибель и смерть принимают тысячи обликов, становятся рядовым, массовым и будничным явлением; там, где смерть вас подстерегает на каждом шагу, а голод — удел 99 из 100; там — что такое «голодная смерть»? «Ведь бороться с голодом не значит получать продукты» — говорил Калинин. Ведь голод в Совдепии — не болезнь, а закон бытия.



***



Стр. 296



Мы создадим на земле

цветущий сад.

(Троцкий)



Холеру называют спутником голода. Этим ее лишают самостоятельного значения. Но это в России неверно. Холера имеет самостоятельное бытие. Она не спутник голода, а спутник большевизма, как и сам голод — спутник большевизма. Они — брат и сестра от одних и тех же родителей.

О холере мы также имеем ряд казенных цифр. Цифры эти — того же качества, что все советские цифры, относящиеся к голоду: вольно и невольно преуменьшенные. Всего с начала этого года по конец августа было зарегистрировано 112.582 заболевания. Наркомздрав отмечает, что «во многих районах холера носит ясно выраженный городской характер», и в этом замечании кроется жестокий приговор всей пресловутой советской статистике. Ибо совершенно очевидно, что «ясно выраженный городской характер» носит не холера, а сама статистика и регистрация, только в городах улавливающая случаи заболеваний и смертей. Когда данные этой хромающей на обе ноги регистрации попадают в «статистику», здесь начинают составлять таблицы и приходят к глубокомысленным выводам о городском характере эпидемии, совершенно упуская из виду, что данных о деревне просто нет.

Во всяком случае, эти 112 тыс. случаев свидетельствуют о том, что холера захватила и города и здесь свирепствует во всю. Даже такой сугубо советский человек, как знаменитый чекист Лацис, приводя в № 147 «Известий» цифровые данные по г. Астрахани замечает: «это официально зарегистрировано, а сколько умирает так, в закоулках?». «Так» и не в закоулках только, а на широких и людных дорогах умирают несметные толпы, и вся эта статистика — одно сплошное издевательство над жизнью и над... смертью. Холерой поражена вся Россия — от Одессы до Архангельска, от Тифлиса до Вятки, от Витебска до Екатеринбурга и далее — до Ташкента. Всюду по всем водным линиям и ж.-д. путям разбросаны гнезда и очаги гибели, и нет холеры в зараженных районах только там, 



Стр. 297



где стоят заколоченные деревни с остатками беспомощных стариков и старух, умирающих «так» от голода и «желудочных заболеваний».

Но они — умные, они — опытные и гениальные провидцы.



«Еще с февраля-месяца мы предупреждали о вероятности развития холеры у нас, наметили план предупредительных мер, призывали энергично и последовательно проводить их, не ожидая, пока пожар разгорится, а предупреждая его. Весною мы провозгласили «неделю водоснабжения» и «очистки», давши детальнейшие инструкции о проведении их.

Что же мы имеем теперь?

Холера уже разразилась крупной эпидемией. Ростов, Поволжье, Воронеж, Орел пылают, отдельные очаги разгораются в самых разнообразных местностях республики. Санитарное состояние страны — самое тревожное; грязь в городах такова, что даже в засуху имеющие галоши обыватели ходят по улицам в галошах; канализация, водоснабжение разрушены. А главное, массовое передвижение населения, как бы по злому плану, разносит заразу из одного очага в другой на тысячи и десятки тысяч верст. Голодающее население Поволжья двинулось на юг, сея по пути заразу и смерть. В Поволжье встают картины голода и холеры 91-92 гг., а кто пережил эти годы (не говоря уже о тех, кто принимал участие в борьбе), у того и сейчас кровь леденеет в жилах при одном воспоминании».

(«Известия», 5.VII)



И, после того как они так все гениально предвидели, они, в самый разгар эпидемии, с деланной наивностью опытного пройдохи пишут: «Причинами вспышки холерной эпидемии являются необычайно раннее и жаркое лето, способствующее всегда усилению холеры, массовое движение населения из голодных районов, в частности, с Волги и, наконец, демобилизация армии». («Изв». 29/VI) «Отмечено, — глубокомысленно сообщает Наркомздрав, — что пути сообщения — хороший проводник заразы». Что же делать? Как спастись от урагана? «Теперь уже нельзя скрывать, что холера проникла во все углы России, она вся ею заражена, и помочь мы уже не можем — поздно, ибо, главным образом, санитарные условия — ниже всякой критики. Канализации нет даже в столицах, все поломано, испорчено». Так пишет центральный орган правительства. «Все поломано, испорчено». Вся Россия поломана и



Стр. 298



испорчена. И мечутся безумцы среди развалин, и суматошными, «ударными» телодвижениями борются с эпидемией.

Семашко — хранитель здоровья российского — холерно чекиствует: «Требовать от каждого пассажира удостоверения о противохолерной прививке». От каждого! — «хотя бы едущего на крыше или на буфере», — выкрикивает он. Это ли не буйное умопомешательство? С крыш и буферов ж.-д. вагонов людей будут снимать не потому, что у них билетов нет, а — удостоверения о вакцинации. А затем плакаты. Плакаты — это другая форма российского безумия. «Не пейте сырой воды», «Делайте прививку». «Плакаты эти, — пишет хранитель российского здоровья, — должны настолько пестрить в глазах, чтобы во сне снились каждому обывателю». Едущие на буферах, на крышах, голодные, обезумевшие люди будут на станциях чинно сходить, прививаться, пить кипяченую воду и чинно же возвращаться на крыши и буфера, загипнотизированные и очарованные плакатными призывами: «Не пейте сырой воды».

«Мы давно это знаем, — замечает Лацис, — а все же многие пассажиры пьют сырую воду, и как не пить — жара, на солнце 40 градусов, а питаться приходится одной почти сушеной рыбой».

Эти плакаты исходят из предположения, что сырой-то воды — сколько угодно. Но ведь и это зачастую ложь. «Водопровод почти бездействует, — сообщает самарский «Коммунист». — Издаются приказы о чистоте города, о санитарном состоянии рынков и площадей, выставлении кадок с кипяченой водой и проч., но все это — только на бумаге, отзвонил по обязанности, т. е. напечатал приказ, — и довольно; но дела-то, настоящего живого дела — так и не видно».

Президиум московского совета призывает граждан «к самодеятельности в борьбе за воду». Для каждого гражданина города Москвы, по словам советской печати, установлена норма не более 5 ведер в сутки в среднем за месяц для канализационных владений и не более 3 ведер для неканализационных владений. Граждане... «хищнически расходующие воду, будут



Стр. 299



привлекаться к народному суду по обвинению в хищении народного достояния».

Прививайте себе антихолерную сыворотку и употребляйте не более 3-х ведер воды в сутки — вот пределы борьбы с холерой. Видно, вакцины в России много, нет только другого лекарственного вещества — Н2О, т. е. воды.

И много-много грязи и мусора. Из Москвы надлежало удалить 944,916 возов мусора и 990,445 бочек нечистот. Но их вывести нельзя. Можно будет вывезти, если пришлют автомобили. Откуда? «Из заграницы». В Петербурге предстояло вывезти 800.000 возов мусора и 900.000 бочек нечистот. С 20 по 27 августа состоялась «неделя очистки и ремонта». Задание не выполнили, и «неделю» продлили до 20 сентября. Так обстоит дело в столицах. А в провинции, надо думать, положение еще хуже. Про Астрахань Лацис пишет: «город представляет собою помойную, мусорную яму. Не мудрено: семь лет не чистился. Почти все улицы завалены мусором. В низменных частях города выступает подпочвенная вода и образовываются вонючие зазеленевшие лужи. Близ пристаней виднеются остатки уборных мест, теперь почти открытых и отравляющих береговую улицу. А там же, рядом, разместились уличные торговцы рыбой, леденцами. Мухи роями носятся, перелетая с мусора на товар, с товара на мусор. А изголодавшийся пассажир покупает все, что ему преподнесут. Мы обращаемся к члену чрезвычайной комиссии по борьбе с холерной эпидемией с вопросом: неужто нельзя хоть улицу в приличный вид привести? — Нет, — говорит он, — не удается. Ну, а мусор-то сжечь можно? — Пробовали: долго горит, мокрый. — Ну, а закопать в землю на дворах? — Да, это, пожалуй, можно».

Про Саратов сообщают: «в последние месяцы стояли небывалые жары, город, не чистившийся в течение трех лет, оказался обреченным на гибель вследствие ужасного зловония от растаявших нечистот, явившихся рассадником страшной эпидемии».

Самара не в лучшем положении. «Холерная эпидемия в Самаре делает одно завоевание за другим. Дыханием смерти



Стр. 300



веет на улицах. Горячий знойный ветер, перемешанный с пылью от высохших на улицах и дворах навозных куч, забирается в рот, легкие и глаза» («Коммунист»).

Но разве все это от «голода»? Большевизм окончательно доканал русские города, находившиеся и без того в ужасном состоянии. И «Правда» следующим образом рисует положение городов в Совдепии (2—VII):



«За время империалистической и особенно за время гражданской войны хозяйство наших городов непрерывно клонится к упадку. По причинам усилившихся пожаров, несвоевременного ремонта зданий, недостаточных санитарных наблюдений сокращение жилой площади по городам имеет еще и до сих пор все возрастающую тенденцию. Городские водопроводы начинают все меньше и меньше справляться со своими задачами; в одних случаях выключаются из снабжения водой целые сети, в других — вода подается только в определенные немногие часы, и в очень многих случаях половина поднятой в резервуары воды погибает по пути, уходя в землю из неисправных трубопроводов. Электрические станции, ассенизационные обозы, пожарные команды и прочие части городского хозяйства точно так же находятся в весьма незавидном состоянии. От многих городов через несколько лет останутся лишь развалины. Примерно, если в Козлове Тамбовской губ. и в дальнейшем будут выбывать так из строя здания, как они выбывали до сего времени, то через три—четыре года там не останется ни одного дома в центре, а ведь в таком положении находится не один только Козлов».



Там, где люди добывают воду с таким же трудом, как наши первобытные предки добывали огонь, — там низким издевательством над народом является эта претензия советских поприщиных на то, чтобы но ночам обывателю снились плакаты, плакаты, плакаты.

Нельзя ли дать населению чего-нибудь посущественнее? Нельзя ли дать ему самое простенькое лекарство? Семашко тут как тут дает ответ («Известия», № 147):



«Лекарственный голод достиг небывалой остроты — вместо предполагавшихся к ввозу 400.000 пудов медикаментов (сокращено по плану до 41.000 пуд.) до сих пор ввезено всего 15000 пудов. В отношении отдельных лекарственных средств это сокращение трагикомично: ввоз хинина в 1913 г. равнялся 4000 пудам, а Наркомздравом получено около



Стр. 301



180 пудов; йода ввозилось 5100 пудов, получено около 150 пудов и. т. д.».



Веселый человек г. Семашко. Для него лекарственный голод не только трагичен, но и комичен. В порядке этого комизма он сообщает французскому делегату коминтерна г. Моризе, что во всей сибирской России имеется всего 150 кило хинина. (См. «Вол. Рос.» 23/VIII). Народ по заслугам обессмертил имя этого веселого господина, назвав вошь, распространительницу тифа, «семашкой». «У меня семашки развелись», — так и говорят в России.

Семашко, может быть, и спас бы Россию от эпидемии, но ему мешают другие ведомства. Его жалобу стоит выслушать.



«Что у нас создался тревожный холерный фронт — это всем известно; что этот фронт делается с каждой неделей грознее, что холера начинает вспыхивать в самых разнообразных местах, — это известно тем, кто интересуется движением эпидемии. Но вот что не известно многим: что на этом фронте, прежде чем дойти до «неприятеля» — холерной запятой, приходится изранить руки и ноги о свои же колючие проволоки. Передо мною следующий документ: заявка Наркомздрава на ассигновку зам. заведующего институтом вакцин и сывороток проф. Любарскому двух милл. рублей на покупку опытных животных для питомника института. Кажется, ясно? Кажется, неоспоримо? Но это ясно непосвященному. На самом деле мы получили запретительный гриф контроля: ввиду непредставления сведений у кого, где, в каком количестве, по какой цене закупаются животные; основания на покупку (!); отказа от советских учреждений в отпуске животных и разрешения на покупку на вольном рынке — отказать. Поднялась беготня по «советским учреждениям». Наконец, было непререкаемо установлено, что «главморсвинки» не существует; нет также «главкролика» и «центрокрысы». Наркомзем дал визу: «за неимением отказать». Грозный контроль успокоился и согласился. Вы думаете, что этим кончилось? Вы не знаете советской конституции и практики: у нас существует теперь 2-ой государственный контроль — Наркомфин. Получилась виза заведующего отделом Наркомфина: «Необходимо дать сведения о том, где, по какой цене будут куплены животные, и если не через Наркомзем, то почему; сколько на покупку животных уже истрачено». Но ведь все эти сведения уже представлены контролю и лежат у него. Я знаю одно: отсутствие прививок сведет в могилу не один десяток тысяч людей, знаю также твердо, что при таких условиях вести борьбу с холерой невозможно»...

(«Известия», № 152)



Стр. 302



Если «сам» Семашко не может добиться толку, то легко понять, что выпадает на долю простых смертных, когда им приходится обращаться за лекарством к коммунистической власти. У нас под руками имеется рассказ одной русской женщины, возымевшей желание получить лекарство для дизентерийного больного. (См. «Русь» 30/VIII). Доктор прописал больному касторку, порошки с висмутом, салолом опиумом, висмут для клизмы и сухую чернику. Обойдя 8 аптек и проделав 15—16 верст, она достала только 5 гр. висмута. Пришлось купить «на вольном рынке», часть достала «по знакомству в Кремле». Больному, однако, стало хуже, и врач прописал спешное вспрыскивание антидифтерийной сыворотки. Сначала несчастная женщина пошла в бактериологический институт. Здесь ей сказали, что нужно иметь разрешение из особого отдела комиссариата Здравоохранения. День пропал. На другой – комиссариат здравоохранения послал ее в «Здравотдел». Но так как у нее началось сильное сердцебиение, то ее сначала отпаивали кофе, а затем сжалились и дали какую-то бумажку. Два с половиной часа она ходила с бумажкой по разным комнатам, расписывалась в журналах. Наконец ее послали на Петровку №1 в комнату 28-ю. В 28 комнате после долгих разговоров с озлобленными советскими барышнями («мы все теперь злы, как собаки») ее послали в комнату 37-ю. Здесь долго смотрели ее бумажку и послали в комнату №40. Отсюда ее послали в соседнюю комнату к секретарше. Здесь ей сказали, что уже поздно, что надо придти в другой раз. Но просительница убедила барышню, что откладывать опасно. Больной может умереть. После этого она побывала еще раз в 38 комнате, в 28, еще раз в 38-ой и еще раз в 28-ой. Всюду расписывалась, всюду ставили печати, пометки. Заносили в журнал. Но в 28-ой комнате уже окончательно было поздно. На другой день она опять пришла в 28 комнату. В этот день она побывала у четырех чиновников, 4 раза расписывалась и получила 2 квитанции. Отсюда она пошла на склад в переулок на Ильинку. Там она расписалась на трех квитанциях и через ½ часа получила сыворотку. На это дело ушло 4 дня, из них один день пал на торжество Коминтерна, когда все учреждения внезапно, без предупреждения, закрылись.



Стр. 303



«Сывороток всяких сколько угодно, — заканчивает она свой рассказ, — но редко у кого хватает терпения проделать всю процедуру. При мне один человек приехал за противохолерной сывороткой для Саратова, где сильная эпидемия холеры. Он ходил целую неделю и, когда, наконец, пришел на склад, то там ему сказали, что у него бумаги не в порядке, и чтобы он шел опять на Покровку. Он потерял терпение и решил вызвать вместо себя еще кого-нибудь. А Саратов останется еще недели 3 без сыворотки».