М. В.. [Рец. на кн.:] Kautsky K. Von der Demokratie zur Staats-Sklaverei. Eine Auseinandersetzung mit Trotzki. Berlin: Freiheit, 1921


[Вишняк М.В.] [Рец. на кн.:] Kautsky K. Von der Demokratie zur Staats-Sklaverei. Eine Auseinandersetzung mit Trotzki. Berlin: Freiheit, 1921 / М. В. // Современные записки. 1922. Кн. IX. Критика и библиография. С. 382–386.




Стр. 382 

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ.



К. KAUTSKY. VON DER DEMOKRATIE ZUR STAATS-SKLAVEREI. EINE AUSEINANDERSETZUNG MIT TROTZKI. Berlin, Verlag «Freiheit». 1921.



Написанная по частному поводу — для «выяснения отношений» с Троцким — работа К. Каутского касается некоторых основных проблем так называемого научного социализма и потому



Стр. 383



представляет гораздо более общий интерес, нежели только отповедь Троцкому на его «Анти-Каутский».

Книга преисполнена пиетета по отношению к Марксу; она изобилует обычными для марксизма трафаретами и шаблонами. Тем не менее она представляет авторитетный образец самокритики. С характерной для подлинного ученого и политического мыслителя независимостью суждений Каутский во многих случаях свидетельствует на страницах своей последней книги и против Маркса, и против былого... Каутского.

Каутский проводит различение между двумя Марксами: социалистически юным Марксом, периода влияния на него изучения французской революции, когда его воззрение во многих пунктах соприкасалось с якобинским и бланкистским (стр. 41), и Марксом социалистически зрелым, умудренным опытом жизни и результатами своих собственных научных изысканий. Но даже в 1850 г., «когда Маркс был еще близок к бланкистскому ходу идей и усматривал борьбу классов преимущественно в форме гражданской войны, он взывал к своим противникам в Коммунистическом союзе, «пучистам»: в то время как мы говорим рабочим — вам предстоит 15, 20, 25 лет гражданской войны и международной борьбы для того, чтобы не только изменить внешние отношения, но и себя самих и сделаться способными к политическому господству, — вы говорите наоборот: нам необходимо сейчас придти к господству — или нам нужно идти спать» (стр. 15).

По несколько упрощенной, на наш взгляд, интерпретации Каутского, «Маркс учит методу постановки и в революционное время только таких практических задач, которые разрешимы для данных средств и сил и которые таким образом дают возможность избежать поражений» (стр. 16). Существуют два пути развития рабочего движения. Путь органического развития и роста в меру развития объективных внешних условий и внутреннего роста самосознания и организованности рабочего класса; это путь английского и германского широкого и легального рабочего движения. И есть путь заговоров, путь якобинский и бланкистский, на который вступили с фатальными результатами и для себя, и для всего международного движения русские рабочие, увлекаемые большевиками. Противоречие европейского рабочего движения XIX века обнаруживается при сопоставлении английского чартизма с французским бланкизмом. В Англии — «смыкание всех рабочих, готовых бороться за свой класс, в единое крупное тело без различия в оттенках, которые их разделя-



Стр. 384



ют. Эти оттенки не уничтожаются единством организации, а выравниваются в своей среде, отнюдь не в противоположении одной организации другой... Во Франции, наоборот, мы встречаем заговор. Он не должен состоять из большого числа участников, иначе велика опасность к его обнаружению. Он может удаться только при неограниченном доверии сочленов к вождям» (стр. 75).

Каутский напоминает слова Розы Люксембург, написанные ее еще в 1904 в «Diе Nеue Zeit» по поводу ленинской брошюры: «Шаг вперед, два назад»: — «…мы говорим совершенно откровенно: порочные шаги, делаемые подлинным революционным рабочим движением, исторически неизмеримо более плодотворны и ценны, нежели непорочность наилучшего «Центрального комитета» (стр. 67). Соответственно с этим Каутский расценивает и нынешнее «революционное рабочее движение» в России. «Если в России большевизм представляет собою д и к т а т у р у над пролетариатом, то в Интернационале он является з а г о в о р о м против пролетариата. С заговорщичеством вновь возникает старая тактика «путчей», которая еще никогда так легкомысленно и неосторожно не использовала массы в качестве простого пушечного мяса, как теперь, под водительством Москвы... Девиз I и II Интернационалов — освобождение рабочего класса может быть делом только самого рабочего класса — ныне совершенно отвергается практикой III Интернационала, действующего согласно положению: освобождение всемирного рабочего класса может быть произведено только через диктатуру Центрального комитета коммунистической партии России» (стр. 70). «Не то ставим мы в упрек Ленину и его братии, что они считают капитализм неизбежным для того уровня развития, на котором стоит Россия, а то, что они только сейчас пришли к такому признанию после того, как почти четыре года с неослабной энергией шествовали в противоположном направлении, клеймя изменником и ренегатом всякого, кто до этого обладал правильным взглядом; для образованного социалиста было нетрудно иметь правильный взгляд, ибо марксисты десятилетиями раньше определяли грядущую русскую революцию как революцию буржуазную» (стр. 72).

Каутский напоминает, что для него, как и для всякого марксиста, демократия никогда не была принципом этического долженствования или «естественно-правовым» «категорическим императивом». «В нынешних экономических и технических условиях демократия — историческая необходимость, необходимость для пролетариата так же, как и для самого государства» (стр. 27). «За демократией стоит гораздо большая сила, нежели за



Стр. 385



социализмом» (стр. 34). «Чем более укреплялась социал-демократия в демократии и через демократию даже при неполной свободе, тем больше занимал нас вопрос о средствах защиты демократии. Эта проблема была для нас одной из самых важных уже за десять лет до войны. Не в вооруженном восстании, а в массовой забастовке видели мы лучшее средство. Мы считали, однако, и его действительным только там, где им пользуются в борьбе против правительства, применяющего насилие над демократией. Мы считали безрассудным применять его для низвержения правительства, опирающегося на выраженное большинство населения. Если же вздумали бы произвести опыт насильственного принуждения крестьянского большинства в аграрной стране при помощи массовой забастовки, то от такого опыта пришлось бы отказаться. Специфически пролетарские средства приспособлены к охране демократии, а не к насилию над нею» (стр. 32/3). 

Эту точку зрения Каутский противополагает утверждению Троцкого о том, что война «минировала» современный строй. «По сравнению с демократией, Троцкому представляется «варварская школа войны» лучшей воспитательницей пролетариата. К сожалению, однако, у войны имеются две различные формы — победа и поражение. Не война вызвала революцию, а поражение... Одновременно с тем война расщепила рабочий класс на враждебные фракции, понизила моральный, интеллектуальный и физический уровень многих его слоев, невероятно повысила преступность и ожесточение, слепую веру в насилие и бессмысленные иллюзии. В самом деле, видеть в войне социалистического воспитателя — идея достойная военного министра, но не социалиста» (стр. 29).

Каутский и сейчас продолжает держаться того мнения, что выдвинутое Марксом требование диктатуры лучше всего передается понятием «нераздельного господства (Alleinherrschaft), осуществляемого большинством в демократическом государстве» (стр. 39). Тем не менее, после опыта «диктатуры пролетариата», проделанного большевиками, «несмотря на то, что это выражение приняли Маркс и Энгельс», — Каутский находит, что это выражение «потеряло очень много». «Лозунг диктатуры пролетариата с самого начала страдал тем, что он имел несколько смыслов. Маркс и Энгельс никогда его не выдвигали, а употребляли его лишь между прочим. Его нет ни в одной из их программных работ, в том числе и в «Коммунистическом манифесте», хотя они ко времени его составления во многом стояли еще ближе к бланкистскому образу мыслей, чем то было позднее. В «Коммунистическом манифесте» они всегда говорят только о «господстве» (Herrschaft) про-



Стр. 386



летариата... Политические лозунги черпают свой смысл гораздо больше из истории, нежели из лексикона. История сделала выражение диктатуры пролетариата отличительным признаком большевизма. Оно в глазах масс также неразрывно связано с большевизмом, как и обозначение коммунизма. Маркс и Энгельс называли себя коммунистами. Тем не менее это наименование отклоняет ныне всякий — даже если он клянется Марксом,— кто признал вред большевистского воззрения. Также все основания у нас за то, чтобы отказаться от лозунга диктатуры пролетариата, который всегда был полон недоразумений и до 1917 г. играл роль только в полемической, а не агитационной литературе марксизма. Язык «Коммунистического манифеста», который говорит не о диктатуре, а о господстве» пролетариата на основе демократии, завоеванной путем революции, может и должен нас полностью удовлетворять» (стр. 83 и 84).

Если в ряде случаев в своей последней работе Каутский свидетельствует против Маркса — я бы сказал: в пользу Лассаля, — то в вопросе о диктатуре пролетариата Каутский свидетельствует против самого себя — в пользу Эд. Бернштейна... Уступая «диктатуру» и заменяя ее «господством», Каутский стремится сохранить букву, верность традиции и тексту «Коммунистического манифеста». Но по существу, в споре, имеющем свыше чем двадцатилетнюю давность, ортодокс Каутский вынужден был капитулировать перед ревизионистом Бернштейном.

И в этом не только литературно-научный, но и политический интерес книжки.



М. В.