Марк Вишняк. На родине

Вишняк М.В. На родине / Марк Вишняк. // Современные записки. 1922. Кн. IX. С. 346–372. – Содерж.: I. Большевистская власть и Европа. – Уход России из Европы. – От старого Брест-Литовска к новому. – Итоги «нового курса» в экономике. – Деноминация советского строя. – Живой пес или мертвый лев? – II. Европа и большевистская власть. – Уход Европы из России. – Послевоенная дезорганизация и европейские противоречия. – От «санитарного кордона» к мирной конференции. – Экономическое восстановление. – Кейнс, Радек, Штиннес. – Возвращение в Россию. – III. Каннская революция. – Ее противоречия, лицемерие, непрактичность. – Интервенция без интервенции. – Соглашение без признания. – Позиция российской демократии. – Признание большевистской власти есть не признание русской революции, а ее отрицание! Непоколебленное убеждение!



Стр. 346



На Родине.



I. Большевистская власть и Европа. — Уход России из Европы.— От старого Брест-Литовска к новому. — Итоги «нового курса» в экономике. — Деноминация советского строя. — Живой пес или мертвый лев? — II. Европа и большевистская власть. — Уход Европы из России. — Послевоенная дезорганизация и Европейские противоречия. — От «санитарного кордона» к мирной конференции. — Экономическое восстановление. — Кейнс, Радек, Штиннес. — Возвращение в Россию. — III. Каннская резолюция — ее противоречия, лицемерие, непрактичность. — Интервенция без интервенции. — Соглашение без признания. — Позиция российской демократии. — Признание большевистской власти есть не признание русской революции, а ее отрицание! Непоколебленное убеждение!

––––



Новый год принес сенсацию: Ллойд Джордж с Брианом пригласили Ленина на свидание в Геную.

Что сулит это свидание? Европе? России? Большевикам? Пусть Бриан уже не едет в Геную!

Пусть программа Генуэзской конференции претерпит изменения!

Вопрос все же остается: как могло случиться, что не только Ленин стал искать Ллойд Джорджа, но и Бриан — Ленина?



I.



Брест-Литовский мир вывел Россию из сферы международного общения. Не достигнув сближения с центральноевропейскими государствами — оккупация Украины германо-австрийскими войсками вряд ли может быть названа «сбли-



Стр. 347



жением», — Брест-Литовский мир порвал связь России и с западноевропейскими странами. По представлению творцов «социалистического оазиса» в России, самый факт его существования должен был вызвать сочувственное ответное движение в других странах. Как известно, общая «детонация» не удалась. В том же частичном виде, в каком она произошла в сравнительно второстепенных, претерпевших поражение Баварии и Венгрии, — «детонация» только отягчила положение России под большевиками. После быстрой ликвидации баварского и венгерского очагов Россия была признана страдающей опасной, заразной и для Европы болезнью и окружена «санитарным кордоном». Выйдя раньше других из международной войны, Россия и после «замирения» Европы продолжала оставаться изолированной от Европы и лишенной внутреннего и внешнего мира.

Прогноз международных событий, определявший действия большевиков в России, не оправдался. Не только «детонация» не произошла, но и общий мир не был миром «в ничью», «без победителей и побежденных». Оказались налицо и победители, и побежденные. Мир был продиктован «карфагенский». В таких условиях большевикам приходилось думать уже не о распространении советской системы на другие государства Европы, а о том, как бы самим «продержаться» и сохранить режим «рабоче-крестьянской диктатуры», хотя бы в ущербленной России. Пришлось перейти от нападения к обороне, от стратегического наступления к дипломатической изворотливости, от революционно-коммунистической непримиримости к «буржуазно-соглашательским» экономическим уступкам. Наступление на Варшаву было последней по времени вспышкой наступательного большевизма. Кронштадтскими событиями определяется момент поворота большевиков в сторону приобщения России к буржуазно-капиталистическому обороту. Дни кронштадского восстания совпадают с заявлением Ленина на Х съезде коммунистической партии о том, что «международное положение отличается необыкновенной медленностью в развитии миpoвoгo революционного движения, и наша политика не может больше основываться на вере в его торже-



Стр. 348



ство». Провозглашается «новый курс» — ход назад, возвращение к старому докоммунистическому строю отношений: продналог, свободная торговля, частная аренда, концессии иностранцам, переход на «коммерческий расчет», «трестомания, подрядомания, тысячи других буржуазных маний», — как выразился недавно несколько неуважительно к тому, что он сам в течение года прославлял, Стеклов («Известия», № 281).

Внешняя политика медленнее, но тоже перестраивалась на новый лад. Она строится на том, чтобы так или иначе, формально или фактически, но связаться с буржуазной, капиталистической Европой, приобщиться, прильнуть к ее сосцам и оживить, продлить существование изнемогающей, обреченной на медленное умирание власти. Пробиваясь в Европу, большевики по обыкновению не задумывались над путями и средствами. Угрожая Европе, они наступают в Азии, на Ближнем и Среднем Востоке. Соблазняя Европу, они играют одновременно и на корыстных, и на гуманных чувствах. Добиваясь «под голодающих» кредитов для восстановления России, а попутно с кредитами и связанного с ними признания существующей 4 года власти, большевики не останавливались ни перед расточением остатков золотого запаса, ни перед посулами «жирных кусков» или признанием царских долгов. Правда, некоторое значение большевистским словам и обещаниям могла придавать лишь Европа. Сами большевики неоднократно заявляли, а устами Ленина на только что закончившемся IX съезде Советов лишь снова подтвердили: «Для нас признать долги не так трудно, мы проходили и не такие трудности... Мы перед формальностями останавливаться не будем, на то мы и революционеры» (см. речь Ленина в «Новом мире», № 5 за 1922 г.).

Новый курс во внутренней политике, насчитывающий уже годовую давность, не вызвал ни подъема производительных сил страны, ни смягчения взаимоотношений власти и народа. Все без исключения «реформы» не привели к желанному результату. Продукция страны не увеличилась. Увеличилось лишь число оборотов, совершаемых обращающимися в стране товарами. Производства нет, «процветает» лишь мелкая тор-



Стр. 349



говля и натуральный обмен. Из всех предложенных начиная с декабря 1920 г. концессий иностранцам — реализованы лишь две. Председатель ВСНX (Высш. совета народного хозяйства) Богданов имел все основания заявить на IX съезде Советов, что «…в области концессионного дела мы не продвинулись с прошлого года почти совершенно». Аренда не имеющих государственного значения предприятий, предоставленная отечественным капиталистам, насчитывает на протяжении всей России только сотни случаев. Из этих «случаев» большая половина падает на аренду сельских мельниц. Самая же реформа даже в высоко официальных большевистских изданиях именуется не иначе, как «арендным авантюризмом».



Орган сибирского губернского экономического совещания «Экономический путь» устанавливает, что «…арендный авантюризм есть явление двоякой формы, взятие предприятия в аренду с намеренным обманом или неоднократная неисправность арендатора, запутавшегося в исполнении взятых им на себя обязательств».

Отчет о деятельности бердичевского райсовнархоза (Киевской губернии) отмечает «…случаи, когда арендатор, только что взявший предприятие в аренду, неожиданно спасается бегством от непосильных условий аренды».

Отчет Петроградского УЭО (уездного экономического совещания) в СТО (совет труда и обороны) на 1 октября 1921 г. указывает: «…серьезных предложений, созидательного труда, хотя бы и на капиталистических началах, почти нет, все больше стремления урвать куш, воспользоваться еще почти полной неналаженностью налогового аппарата».

То же явление в Смоленской, Курской, Новороссийской губерниях (см. «Правда», № 278).



Не лучше результаты дало и применение «коммерческого расчета» в государственных предприятиях, сведение нескольких таких предприятий в «тресты». Конкурирующие закупки лишь усугубили неустойчивость цен и внесли полное расстройство в то, что в советской России называется вольным рынком. Но главное и определяющее существование большевистской власти — «продналог», с которым связывались такие радужные надежды год тому назад, — явно и, теперь можно сказать, бесповоротно провалился. 

Мне приходилось уже приводить слова официальных большевистских изданий и ораторов, сказанные ими в нача-



Стр. 350



ле продовольственной кампании нынешнего года: «соберем продналог, будем бороться дальше — значит, есть надежда на победу; не соберем, — забьется в агонии весь хозяйственный организм страны. Продналог нужно собрать в 100%...» (см. «Современные Записки», № 7, стр. 371.). Тогда же нетрудно было предвидеть, что никакие условия взимания «продналога» «…не дадут власти тех 100%, от которых (по ее же собственным словам) зависит ее дальнейшее существование», и что «…в декабре голод, конечно, примет ещё худшие, еще более неистовые формы, а в феврале будет еще хуже, чем в декабре» (там же, стр. 372 и 367).

Согласно декрету, сбор продналога должен был быть закончен к 15 декабря. Фактически поступления шли, однако, так неудовлетворительно, что особым приказом — так и сказано: приказом — за подписью Ленина и Брюханова срок взимания налога был продлен.



«Боевой нажим должен быть произведен в форме продовольственного двухнедельника, который должен начаться на местах не позднее 10 декабря... Тов. Ленин приказывает привести в полную готовность принудительный аппарат, увеличив особенно количество выездных сессий ревтриба (революционного трибунала), задачи которых особенно важны в связи с обложением скрытой пашни» («Известия», № 270).



Если иметь в виду, что количество скрытой крестьянами пашни достигает шести миллионов десятин, из которых, по данным комиссариата продовольствия на 10 января, власти удалось обнаружить 2,545 тыс. дес., станет очевидным, что для «боевого нажима» и жизнедеятельности «выездных сессий ревтриба» всеблагой «продналог» дал не меньше поводов и оснований, чем отвергнутая год тому назад во имя примирения с крестьянством, чудовищная «продразверстка». Прошли все сроки и отсрочки, и в самом конце декабря в своей программной речи IX съезду Советов Ленин снова, как до провала «продналога», твердит свое: «…крестьянство должно выполнить полностью продналог... Мы можем в нашем положении рассчитывать только на то, чтобы был выполнен весь наш план целиком, чтобы продналог был выполнен на 100 процентов». («Новый мир», № 5 за 1922 г.). А комиссар земледелия, докладывая съезду, что «сельское хо-



Стр. 351



зяйство стоит перед крахом», видит единственное средство для его устранения в традиционных «героических мерах».

О каких «H e r o i c a» можно говорить, когда транспорт, во главе которого уже давно стал «сам» Дзержинский, не в состоянии, по свидетельству прикомандированного к американской администрации помощи чекиста Эйдука, доставить на места даже продукты, уже поступившие на узловые пункты; когда сами же большевики вынуждены констатировать:



«В Самарской, Уфимской, Симбирской и Царицынской губерниях голодающие составляют от 60 до 80 проц. всего населения, — исчисляет в «Правде» член большевистского комитета помощи Винокуров. — Положение в голодающих губерниях ухудшается с каждым днем». «Известия» и «Правда» помещают страшные сообщения своих корреспондентов о поголовном уничтожении целых волостей. Опустошаются целые деревни и городки. Население умирает с тупым отчаянием. Установлены случаи людоедства.

Не менее ужасно положение в некоторых районах Украины: в Херсоне, Одессе и Екатеринославле».

«Мы стоим в настоящее время перед грозной опасностью эпидемии тифа, гораздо более сильной, нежели эпидемии 1919—1920 гг., — отмечает общегородская конференция врачей, созванная «профсоюзом всемедискантруда» в Москве. — мы сейчас имеем гораздо более высокий процент смертности, что объясняется, главным образом, голодом».

«Сыпной тиф, с которым, казалось, мы уже окончательно разделались, занесенный теперь с Поволжья, снова угрожающе развивается в Петрограде и губернии». (см. «Новый мир», № 13 от 15. I. 1922).

«В Царицынской губ... учащаются случаи с а м о у б и й с т в а с р е д и д е т е й на почве голода... В казанской губ. (деревня Пылинки) несколько детей бросились в колодезь вследствие холода» («Новый мир» от 5. I).

По сообщению петроградской «Правды» от 18. XII, в с. Мокша Самарской губ. имело место убийство восьмилетнего ребенка с целью антропофагии. То же в Андреевке, дер. Есиповке... То же в Пугачевe, Большове, Славянке, Благодаровке...



«В январе нам суждено быть свидетелями массовой голодной смерти, — удостоверяет председатель самгубисполкома, небезызвестный по взятию Зимнего дворца Антонов-Овсеенко. — Миллионы пудов хлеба нужны Самаре» ... («Известия» от 16 XII). А по данным Нансена, сообщенным на последнем заседании международной организации Кр. креста в Женеве, ближайшие же месяцы дадут от 12 до 15 миллионов человек, погибших от голода...



Стр. 352



Так вот, «миллионы пудов» нужны одной Самаре! А «Татреспублике»? А Крыму, Кавказу, а Центральной и Северной России?!. Где достать хлеба? Как его доставить? «Собственными средствами мы не в состоянии возродить страну», — категорически заявляет Красин лондонскому корреспонденту « L`information» (23 XII). И он прав. Остатки золотого запаса тают неудержимо. По вычислениям весьма заинтересованных и осведомленных англичан, из 150 милл. фунтов стерлингов, коими располагали большевики после октябрьского переворота, сейчас осталось всего 9 миллионов. Их хватит не дольше мая. О возможностях же внутрироссийского кредита дает некоторое представление справка В. Смирнова, устанавливающего в «Экономической жизни», что высота ссудного процента колеблется в России от ¾% до 2½% в д е н ь, т. е. достигает 270% годовых.

При таком крахе, глубоком и всестороннем, всей советской экономики — продовольствия, промышленности, финансов — единственный шанс, который остается у большевиков, это помощь со стороны, извне, сотрудничество Европы и кредиты Америки. И эта помощь нужна немедленно, без проволочек, в больших масштабах и на долгий срок. Никакими экономическими маневрами внутри России уже не спасти дела. И это отлично сознали сами большевики. В этом — объяснение того сосредоточенного упорства, с которым работает в нужном для нее направлении большевистская дипломатия: вместо «экспансии» на Востоке она ныне демонстрирует Западу миролюбие и кротость. В этом — объяснение и любых экономических уступок Европе, на которые готова пойти большевистская власть, лишь бы Европа и Америка согласились оплодотворить своим трудом и капиталом обреченный гибели, с каждым днем все больше увядающий «оазис».

В своей аудитории, на съезде оппозиционно настроенных (слева) профессиональных союзов, Ленин еще может позволить себе роскошь заверения: «Мы предпочтем скорее погибнуть, чем отступить от основ коммунистической програм-



Стр. 353



мы. Вы можете быть совершенно спокойны и относиться с доверием к нашей политике». Во вне, фасом к Европе, теперь звучат иные речи. Зиновьевский «Коминтерн» предпочитает или отмалчиваться, или говорить уже о необходимости «единого рабочего фронта» — конечно, не в Рoccии, a в Европе и Америке. Авансцену же занимают агенты «коминдела». Чичерин на всю Европу — через корреспондента «Berliner Tageblatt» Шеффера — и сетует, и зазывает: «Стол уже давно накрыт, но приглашенные не являются». Другой же, более умный агент, Радек, вместо упрощенного хлебосольного потчевания Россией силится реабилитировать самый большевизм в глазах европейских заимодавцев. Вслед за Лариным, он доказывает, что большевизм вообще не так «страшен», как его малевали раньше сами же большевики. Ленин первоначально вовсе не был «немедленным коммунистом». Он высказывался за рабочий контроль, но отнюдь не требовал отмены частной собственности. Только «…саботаж буржуазии привел к тому, что, против воли большевиков, рабочие на местах стихийно перешли от рабочего контроля к национализации фабрик и заводов» (берлинское «Rote Fahne» от 14 и 15 XII). Ту же идею развивает и европейский орган русских большевиков «Новый мир». Передовик в № 259 утверждает, что «…и без большевиков рабочие массы прошли бы тем же путем»; «…национализация была советской власти навязана саботажем цензовых элементов»; она стала «…единственным предохранительным средством как от полной бесхозяйственности и хаоса, так и от неорганизованных и анархических захватов рабочими отдельных предприятий».

Когда читаешь эти строки, невольно вспоминается последняя по времени финансовая реформа большевистской власти — деноминация. В условиях советского строя деноминация, или счетная девальвация, приравнивающая десять тысяч советских рублей к новой бумажно-денежной единице, не имеет, конечно, никакого практического значения. Зато символически она выходит далеко за пределы чисто счетных операций. Можно сказать, что весь так на-



Стр. 354



зываемый «новый курс», возвещенный год тому назад, был сплошной «деноминацией». Считать ли старый курс — коммунистическим, а новый — «государственно-капиталистическим»; или, по Радеку, — что «новый курс» и есть, собственно, подлинно большевистский, а старый, только случайно и по не зависящим от большевиков обстоятельствам был курсом коммунистическим; безразлично — по существу новый курс так же далек от удовлетворения нужд России, как и старый. Именно потому, что и в коммунистическом, и в капиталистическом варианте русский большевизм равен самому себе, он ни в том, ни в другом случае не вызвал — и не мог вызвать — ни подъема производительных сил, ни примирения власти и народа. Вопреки уверениям ясновидевших оптимистов, «новый курс» не примирил крестьянства с большевистской властью и не смягчил террористического режима. Для него так же характерны беспричинные вспышки ожесточенных расправ и казней, как и в период «старого» коммунистического режима. В отношении же антибольшевистского народа жгучая ненависть к фанатически жестокой и гибельной власти осложнилась безмерным презрением к лжепророкам революции и фальсификаторам социализма. Чувства обманутых энтузиастов из рабочих, вероятно, многим напоминают чувства петербургских рабочих к Гапону, после того как выяснилась причастность героя 9 января к Департаменту полиции... 

Большевистская власть прочно усвоила мудрость Екклезиаста: «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву»... Но, помимо голого инстинкта самосохранения, помимо соображений чисто хозяйственного бытия, — ей вовсе не так чужды и «буржуазные предрассудки» современного международного общения. У всех мещан во дворянстве — одна психология... К тому же, вопрос о международном признании большевистской власти является для нее не только вопросом необходимости, связанным с получением кредитов и вообще дальнейшим ее бытием, — он является и не последним вопросом морально-политического порядка. Признание большевиков, почитавших-



Стр. 355



ся не так давно «шайкой убийц и воров», как раз теми, кто сейчас приглашает их «как равный равного» сесть за общий стол на международной конференции, призванной восстанавливать экономическую жизнь Европы, не может не дать того высшего удовлетворения, которое дает капитуляция врага, публично отрекающегося от своих прежних утверждений по адресу противника. Имеются соображения и более высокого и далекого порядка. Если вся Европа идет на соглашение с большевистской властью, не очевидно ли, что у этой власти есть будущее? Не очевидно ли, что, по мнению Европы, только у этой власти и есть будущее в России? И не в интересах ли Европы в таком случае эту власть поддержать и укрепить?!.

Такое предположение может снова вселить веру в изверившихся и отчаявшихся; оно может придать новую силу тем, кто уже сам перестал считать себя жизнеспособным.



II.



Тяготение коммунистической власти к капиталистическому миру встретилось с обратным тяготением капиталистического мира к России как к источнику сырья и рынку для сбыта. Ибо если отрыв России от Европы самым пагубным образом отразился на России, — он не мог не отозваться болезненно и на экономическом положении Европы. И каждый новый год, протекавший после «увода» России из Европы, приносил с собою новый проект международного решения русского вопроса, точнее — проект нового отношения Европы к пребывающей под властью большевиков России.

«Санитарное окружение» большевистской России практически не столько ограждало Европу от большевистской заразы, сколько изолировало российское население от небольшевистской Европы. Другим практическим следствием того же плана искусственного «окружения» явилось благоприятствование Европы образованию самостоятельных государств-«лимитрофов» на окраинах былой Россия. Этот план находился в полном соответствии с общим разумом и искусством творцов Версальского мира.



Стр. 356



В своей получившей мировую известность книге об «экономических последствиях мира» Джон Мейнард Кейнс еще 2½ года тому назад писал: «Договор не содержит в себе ни одного мероприятия, могущего способствовать экономическому воссозданию Европы... Перед нами необычайный факт: основная экономическая проблема Европы, голодающей и разваливающейся на их (Совет Четырех) глазах, была единственным вопросом, к которому в Четырех нельзя было пробудить интереса». То, что проницательному экономисту было ясно еще до подписания Версальского договора и что побудило его отказаться от официального представительства британского министерства финансов на конференции, — в последующем приобретало все большее признание. Сами авторы договора не замедлили ощутить последствия того, что они обошлись с проблемой экономического восстановления Европы «…как с проблемой теологии, политики или выборных махинаций», по выражению Кейнса.

И месяца не прошло после ратификации Версальского трактата (в январе 1920 г.), как обнаружилось расхождение в его понимании и толковании даже в среде держав-победительниц. Каждая из них по-своему и для себя стала искать путей для возвращения в Россию. Установив фатальность неудач военной интервенции, осуществлявшейся великими и малыми державами на свой страх и риск разрозненно и независимо друг от друга, Британия, менее других связанная общими судьбами с Европейским континентом и быстрее других выработавшая в своем организме противоядие против большевистской «заразы», рискнула первая, не дожидаясь других, вернуться в Россию. Она решила пробраться туда без шума, почти тайком, прикрываясь, по возможности, чужим именем: через органы «санитарного кордона», создавшиеся на Балтийском море, и при посредстве политически нейтральной русской кооперации. Когда ни тот, ни другой путь не привели к ожидавшимся результатам, Британия, опять-таки первая, заключила формальный договор с советской Россией.

Франция пошла другим путем. Продолжая попытку возвращения в Россию с юга, она официально признала крым-



Стр. 357



ское правительство ген. Врангеля; вместе с тем в связи с польским наступлением на Киев новые перспективы открывались для нее и на западном направлении. Италия шла через Грузию, Япония — через Дальний Восток, Приморье и Забайкалье. Из великих держав-победительниц одна только Заатлантическая республика по ряду специальных причин, среди которых немалую роль играла и ее географическая отдаленность от Евразии, — осталась вне сферы этого неудержимого, почти стихийного тяготения к России. Здесь сказалась вся экономика и психология послевоенной Европы, оказавшейся гораздо ближе — материально и духовно — к истощенной, подпавшей под власть большевиков России, нежели к Соединенным Штатам, экономически и психически устоявшим в мировой войне и оставшимся верными былым традициям. Кейнс правильно характеризовал положение, говоря, что Россия лишь дальше ушла по тому пути, который открывается и перед Европой, — «не производящей, безработной, дезорганизованной, раздираемой внутренней борьбой и международной ненавистью, воюющей, умирающей с голоду, грабящей и лгущей», если она вовремя не поймет опасности и не изменит своей политической психологии.

Не найдя выхода ни в Версале, ни в последующих бесчисленных заседаниях Верховного совета, ни в Лиге Наций в Женеве, ни на конференции в Вашингтоне, — Европа снова оказывается перед такими же, если не теми же, трудностями, перед которыми она стояла три года тому назад. Снова обращаются взоры ее к загадочному Востоку, к стране с неограниченными возможностями, в прошлом и будущем сказочно богатой, а сейчас нищей и голодной, в надежде именно в России найти источник силы для экономического восстановления всей Европы и всего мира. По-прежнему Европу раздирают противоречивые, частью — противоположные интересы. Не приходится поэтому говорить о единстве целей, преследуемых различными европейскими государствами в их стремлении в Россию. Каждое из них по своему, но все они одинаково заинтересованы в России. И «интерес» к советской России тем острее, чем безопаснее для того или иного



Стр. 358



государства микроб большевизма. «Если большевистская пропаганда представляет некоторые опасности, то неудача в экономической реконструкции мира может вызвать подлинную катастрофу. Надо уметь выбирать». Автору этих слов, сказанных на Каннской конференции, — главе правительства, имеющего дело с высокоразвитым рабочим классом Британии, можно было «выбирать» без колебаний. И он это сделал еще задолго до приезда в Канн.

Раскритиковав Версальский договор и мрачными красками обрисовав настоящее и будущее Европы, Кейнс в заключительной главе своей книги наметил «средства борьбы со злом». Он насчитал четыре таких средства: «1. Пересмотр договора. 2. Ликвидацию международной задолженности. 3. Международный заем и реформу денежного обращения. 4. Взаимоотношения Центральной Европы и России». Непреодолимое сопротивление Франции и Бельгии делают неосуществимым и по сей день первое «средство борьбы со злом», воспринимаемое ныне как зло всеми. Реализация второго и третьего средств продолжает еще встречать препятствия со стороны Соединенных Штатов, единственно способных осуществить практически эти мероприятия. За вычетом других, изменение «взаимоотношений Центральной Европы и России» оказывалось единственно возможным средством борьбы с послевоенной разрухой. Устремляясь по линии наименьшего сопротивления, европейская дипломатия решила испробовать если не все четыре средства борьбы со злом сразу, то хотя бы одно четвертое. Она начала с конца, взяв последнее средство изолированно от других, ему предшествующих. Такой подход предопределял заранее неуспех предпринятого дела. Вне общего изменения всего «духа» послеверсальских международных отношений никакое изменение отношений между Центральной Европой и Россией само по себе, конечно, не в силах восстановить экономическую жизнь мира.

Отмечая резкий упадок производительности Европы, развал транспорта и денежного обращения и невозможность для нее получать в привычных размерах снабжение из-за



Стр. 359