Пр.-доц. Сергей Карцевский. [Рец. на кн.:] Творчество Тургенева: Сб. статей / Под ред. И.Н. Розанова и Ю.М. Соколова. М.: Задруга, 1920
Карцевский С.О. [Рец. на кн.:] Творчество Тургенева: Сб. статей / Под ред. И.Н. Розанова и Ю.М. Соколова. М.: Задруга, 1920 / Пр.-доц. Сергей Карцевский. // Современные записки. 1922. Кн. IX. Критика и библиография. С. 373–377.



Стр. 373

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ.



ТВОРЧЕСТВО ТУРГЕНЕВА. СБОРНИК СТАТЕЙ ПОД РЕДАКЦИЕЙ И. Н. РОЗАНОВА И Ю. М. СОКОЛОВА. «Задруга». Москва. 1920. Стр. 234. Цена 120 руб.



Общее устремление авторов сборника направлено прежде всего на выявление художественной стороны произведений Тургенева (В. М. Фишер: Повесть и роман у Т-ва; И. Н. Розанов: Певец молчания (о стихотворениях Т-ва); С. В. Шувалов: Природа в творчестве Тургенева; Б. Е. Лукьямский: Эпитет у Тургенева). Много внимания уделено иррациональным элементам (М. А. Петровский: Таинственное у Тургенева; Ч. Ветринский: Муза-вампир; К. Г. Локс: Вера и сомнения Тургенева). Тому, что можно было бы назвать «общественной» стороной произведений Тургенева, посвящены два хороших очерка: М. М. Клевенского Общественно-политические взгляды И. С. Тургенева и Б. М. Соколова Мужики в изображении Тургенева.



Сборник этот возник, надо полагать, в связи с недавним Тургеневским юбилеем. Интересен он, главным образом, своими заданиями, хотя имеются в нем и удачные страницы. Авторов объединило стремление взглянуть на Тургенева по-новому, принять его нашей сегодняшней душой, в которой уже нет больше места традиционным расценкам Тургенева как «бытовика», «знатока народной жизни и певца ее идеалов», «общественника», чуть ли не публициста. Многое в деле ликвидации устарелых оценок, выработанных критикой 60-х — 70-х годов, было уже сделано, напомним хотя бы книгу Д. Н. Овсянко-Куликовского; «Старую манеру Тургенева» К. К. Истомина;

статью Г. А. Грузинского в «Истории русской литературы XIX в.»



Стр. 374



(Изд. «Mиp»); этюд Л. Гросмана — «Манон Леско» — и т. д. Однако момент всеобщего сотрясения и сдвига явился наиболее подходящим для коренного пересмотра традиционных воззрений на Тургенева.

Сборник открывается статьей В. Фишера, посвященной анализу «сюжета» и некоторых наиболее характерных приемов Тургенева. Статья эта могла бы быть еще более интересной. Но в настоящем своем виде она производит впечатление схемы, довольно детального, но не полного плана, по которому когда-нибудь будет выполнена столь важная и столь трудная работа, как изучение э с т е т и к и Тургенева, т. е. свойственной ему трактовки сюжета, композиции, пропорции и т. д., вплоть до выбора эпитетов. Все это для художника, способы самовыражения и, напр., изучение эпитетов вне общей «эстетики» данного писателя, ни к чему не ведет, как это и явствует из статьи Б. Лукьямского.

В. Фишер опубликовал несколько лет тому назад две хорошие книжки о русских писателях XIX века, где он рассматривал наших классиков по-новому, нетрадиционно, оставляя на втором плане их «общественную» сторону и сосредоточивая главное внимание на архитектонике классических произведений, на приемах творчества и т. д., словом, трактуя литературу как искусство слова. И обе книжки быстро проложили себе дорогу в школу. Настоящая статья будет чрезвычайно интересна для преподавателей, но она слишком схематична и неполна. Главные ее положения сводятся к следующему: автобиографический, бытовой и исторический элементы в произведениях Тургенева несущественны; главный интерес их — п с и х о л о г и ч е с к и й и ф и л о с о ф с к и й. «Приковать человека к месту, заделать его в рамки хронологических дат и наблюдать за ним в этом уголке, забыв о той бесконечности (наводившей, к слову сказать, ужас на Тургенева. — С. К.), что его окружает, — вот художественное задание Тургенева». 

Чрезвычайно досадно, что В. Фишер, говоря о «музыкальной» стороне Тургеневского романа, понимает слово это как-то уж очень «прикладным» образом и ограничивается перечислением тех сцен, «где описана игра на фортепьяно или пенье, в то же время ни словом не упоминает о музыкальной трактовке самого сюжета. А между тем, одним из излюбленных приемов Тургенева являются музыкальные заключения отдельных глав романа: напряженность внутренних переживаний «разрешается» гармонически и растворяется в лирических аккордах; ср., напр., заключения глав IV, VIII, XXVII и XXVIII в таком, казалось бы, малопоэтическом произведении, как «Отцы и дети». Лири-



Стр. 375



ческой резиньяцией Тургенев отвечает на беспощадное: entbehren sollst du, sollst entbehren.

He менее досадно, что В. Фишер проходит молчанием странную и страстную влюбленность Тургенева в XVIII век, особенно в XVIII в. в его русском преломлении: причудливости рококо среди русской корявой действительности. Эта сторона Тургенева тонко и красиво рассмотрена Л. Гросманом (Манон Леско; S e n i l i a, Одесса. 1919). Вне этой влюбленности в XVIII век остается абсолютно неоправдываемой сцена Фомушки и Фимушки, включенная в столь ультразлободневный роман, как «Новь».

Много говорилось о мастерских описаниях природы у Тургенева. С. Шувалов анализирует роль этих описаний в развертывании сюжета. В большинстве случаев картины природы не являются простой декорацией, кулисой, но тесно связаны с переживаниями персонажей и с общим настроением произведений, являют известную м у з ы к а л ь н у ю символику, позволяют ощущать «таинственные нити между космосом и душой». (Достаточно напомнить роль грозы в «Вешних водах», в «Фаусте», в «Накануне»; зимнюю или осеннюю бурю в «Рудине», в «Несчастной», в «Переписке» и т. д.).

Целый ряд произведений Тургенева касается области иррационального («Собака», «Сон», «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич» и т. д.). М. Петровский устанавливает, что «т а и н с т в е н н ы м началом в жизни, но ч а с т о и з л ы м и с т р а ш н ы м, является Тургеневу л ю б о в ь; началом т а и н с т в е н н ы м и в с е г д а з л ы м, и в с е г д а с т р а ш н ы м — з а к о н с м е р т и; наконец, объединяющим их субъектом таинственного, столь же страшным, столь же беспощадным, — с у д ь б а». Ч. Ветринский видит в Эллис («Призраки») образ музы, как она представлялась нередко Тургеневу, музы-вампира, питающейся соками поэта. К. Локс справедливо отмечает, что Тургенев «сквозь легкую дымку созерцания, а не страстной любви или ненависти, всматривался в необозримое море народной жизни». «Не меньше, чем Толстой и Достоевский, увидел он в народе, увидел и прошел мимо. В самом деле, какой смерч поднялся бы в душе Достоевского при встрече с «живыми мощами»! Тургенев спокойно и проникновенно рассказал и перешел к другим темам, таким далеким и чуждым». Пушкинская «свободная дорога» была наиболее близка ему. Не потому ли его так не любили Толстой и Достоевский?

Кое-где у авторов сборника сквозит стремление измерять Тургенева по одному масштабу с Толстым и Достоевским. Об этом можно только пожалеть. Богоборчество, религиозное горение,



Стр. 376



темперамент пророков — все это было чуждо Тургеневу-агностику, либералу на западный манер, поэту, влюбленному не столько в Красоту («Красота спасет мир!» — восклицал Достоевский), сколько в красивое. И не совсем правда, что Тургенев нашел в народе не меньше, чем Толстой и Достоевский. Те же типы, как Лукерья, Аким, Касьян, не являются в его глазах типичными для русской деревни, и автор бесконечно далек от того, чтобы увидеть в русском народе «народ-богоносец» или чтобы пойти самому и нас послать учиться у народа его «правде».

В русской литературе уже отмечалось, насколько не соответствует истине ходячее представление о Тургеневе как «певце идеалов народной жизни». Б. Соколов еще раз возвращается к этой теме и убедительно показывает, что Тургенев вообще мало говорил о деревне как таковой: большинство его крестьян — дворовые или люди, так или иначе, оторвавшиеся от земли; описаний полевых работ в его произведениях совсем не встречается; почти отсутствуют просто описания внешнего вида деревни. В общем же, то, что он говорит о мужиках, очень печально. «Господствующий тон по отношению к мужику-землепашцу — глубоко пессимистический». Не могут искупить этого мрачного изображения крестьянской жизни ни «Бежин Луг», ни несколько симпатичных женских образов (главным образом, из дворовых), ни редкие изображения религиозных настроений народа, которые «интересовали Тургенева-писателя, но далеко, впрочем, его не захватили». «Светлые стороны мужицкого мира... потонули в бездне тьмы, ненависти, глупости, жестокости и пьянства».

Поэтому Тургенев звал интеллигенцию не учиться у народа его правде, а напротив — учить его: «возьмите науку, цивилизацию и лечите этой гомеопатией мало-помалу». «Роль образованного класса в России — быть передавателем цивилизации народу, с тем чтобы он сам уже решил, что ему отвергать или принимать»... Тургенев плохо верил или, лучше сказать, совсем не верил в государственные способности русского общества и всего русского народа. М. Клевенский в прекрасной статье рассматривает общественно-политические взгляды Тургенева, привлекая большой материал, отчасти малоизвестный до последнего времени по цензурным условиям. Вырисовывается облик политически воспитанного и образованного человека, в противность мнению Герцена и др. отрицавших за Тургеневым политические способности, с чем Тургенев всегда спешил согласиться, прибавляя не без досады: «Коли уж на то пошло, признаюсь, лучше быть неполитиком в моем роде, чем политиком в роде Огарева или Бакунина». Это Тургенев неоднократно доказал и на деле. 



Стр. 377



Вспомним историю с проектом адреса Александру II о необходимости созыва Земского собора. Авторы проекта (Герцен, Огарев) составили его в нарочито расплывчатых, даже двусмысленных выражениях, так, чтобы под ним смогли подписаться даже самые заядлые крепостники. Но Тургенев отказался поставить свою подпись. Критиковать положение о крестьянах, сказал он, это значит поддерживать в народе убеждение, что царь дал волю, а помещики и баре (т. е. вообще все образованные люди) хотят ее отнять. Последующие события, в том числе и 1 Марта 1881 г., показали, насколько Тургенев был прав, опасаясь этого грядущего разрыва между деревней и интеллигенцией.

Необходимо отметить печальную внешность книги: серая бумага, тусклая, с трудом читаемая печать, плохая брошюровка.



Пр.-доц. Сергей Карцевский.