Николай Авксентьев. Признание или непризнание

Авксентьев Н.Д. Признание или непризнание / Николай Авксентьев. // Современные записки. 1922. Кн. X.С. 344–361.

Вопрос о признании или непризнании большевиков в социалистической литературе. Упом.: В.В. Сухомлин, В.С. Войтинский, Е.А. Сталинский.


Стр. 344



ПРИЗНАНИЕ или НЕПРИЗНАНИЕ



Конференция в Генуе названа финансово-экономической. Ее задача — вопрос об экономическом оздоровлении Европы, мира. Но наряду с экономическими проблемами стоят и политические. И они подчас даже доминируют. Один из основных вопросов — и не только для нас, русских, а для самой конференции — вопрос о взаимоотношениях с большевистским правительством. То или иное решение русского вопроса именно в политическом аспекте может повлечь в ближайшем будущем весьма серьезные последствия для русской демократии, для восстановления России из хаоса. «Если, в видах обеспечения необходимых условий для развития торговли России, — гласит конец Каннской резолюции, — русское правительство потребовало бы его официального признания, то союзные державы не могли бы дать это признание иначе, как в том случае, если бы русское правительство приняло вышеизложенные постановления». Итак, вопрос будет идти о признании большевистской власти. По последним известиям, Англия и Италия будут настаивать на нем и найдут поддержку в Польше и ряде других второ- и третьестепенных держав. Только этой стороны конференции я и коснусь в настоящей статье.

Вопрос о признании или непризнании большевиков встретил в социалистической литературе различное разрешение. Одни стоят за необходимость признания: это социал-демократы — интернационалисты. Другие — за якобы безразличное отношение к вопросу: таково большинство органов социально-революционного направления. И, наконец, есть и такие, которые резко высказываются против признания. Пишущий эти строки принадлежит к последней группе.

Высказываясь определенно против признания, можно все же, однако, понять тех, кто стоит за него. Хотя их мнение



Стр. 345



глубоко ошибочно и вредно с точки зрения борьбы против большевиков, но это все же определенная политическая точка зрения. Люди указывают — пусть ошибочный — но положительный выход, положительное решение государственно-национальной проблемы, поставленной самой жизнью. Но я не могу понять ту среднюю межеумочную линию, которая является, по существу, каким-то отмахиванием от вопроса. Точно люди боятся взять на себя политическую ответственность за «нет» или «да». Но политическая партия и политический деятель обязаны, если они действительно политически мыслят и действуют, брать эту ответственность и давать определенные решения.

К сожалению, с некоторыми группами и деятелями ПСР это не в первый раз. Я помню один политический казус еще до войны. Дело шло о выборах в 4-ю Государственную Думу. Одни были за бойкот, другие — за выборы. А третьи выработали свою точку зрения, которая, если не ошибаюсь, и возобладала в Центральном комитете. Они предлагали «пройти мимо» Думы и выборов в нее. Мы-де — революционеры, наши методы борьбы определенны, и вопрос о выборах в Государственную Думу, бойкоте ее и т. д. — все это лежит «не в той плоскости». И как им ни возражали, что никакая политическая партия не имеет права не определить своего отношения к тому или иному крупному явлению политической жизни, что это — testimonium paupertatis политической тактики, они продолжали стоять на своем. Они «проходили мимо». Теперешнее отношение к вопросу о признании большевистской власти есть то же своеобразное «прохождение мимо». И в нем ровно столько же политической логики.

В. В. Сухомлин в № 1 «Воли России» думает, что вполне обосновывает точку зрения «прохождения мимо», когда цитирует обращение ЦК партии СР к английской рабочей делегации. Впрочем, кажется, и сам ЦК думал так же, как В. В. Сухомлин. ЦК писал: «Наше непризнание их (большевиков), как власти, которая духовно отчуждена теперь от громадного большинства народа и антидемократична по самому своему существу... лежит совершенно в другой плоскости с вопросом о том, быть или не быть дипломатическим сношениям стран победительниц с властолюбивыми кремлевскими отщепенцами русского социализма и русской демократии. Их непризнание союзниками ничего не прибавляет, их признание ничего не убавит во взаимоотношениях сторон».



Стр. 346



Под этой цитатой — в особенности под ее последней частью — может подписаться каждый: и стоящий за признание в данный момент большевистского правительства, и противник его. Разумеется, для своей внутренней борьбы с тем или иным правительством партия не считается с тем, признано или нет это правительство международно. Разумеется, это признание или непризнание не изменяет «взаимоотношений сторон»: они определяются внутреннеполитическими событиями и устремлениями. Но разве это рассуждение исчерпывает вопрос? Оно даже не задевает его. Совершенно правильно, что вопрос «быть или не быть дипломатическим сношениям европейских стран с большевиками» лежит совершенно в другой плоскости. Но именно потому, что он лежит в другой плоскости, его и нужно трактовать вне какой-либо зависимости от вопроса о «взаимоотношении сторон». Ибо иначе или по недоразумению, или по какой-то политической робости, действительно «проходишь мимо» проблемы и не отвечаешь на поставленной жизнью вопрос.

Или, быть может, истинно революционной и социалистической партии даже не пристало переходить на другую плоскость и рассуждать о международных отношениях, их важности, их пользе и вреде, когда в эти международные отношения замешаны «буржуазные, империалистические» правительства?

Если это и не совсем так, то, по-видимому, почти так. Я говорю столь осторожно, ибо при этой межеумочной позиции и высказывания тоже какие-то межеумочные. Полные неясности и недоговоренности. Но что такое отношение есть — несомненно. Передовица № 910 «Голоса России» по этому поводу пишет: «мы никогда не придавали этому вопросу большого значения. Все эти формальности дипломатического этикета, признания, полу-признания, признания de facto и de jure нас не трогали». «Пусть себе они признают, кого хотят, и в том объеме, в каком хотят, — нас это нимало не задевает». Все это — «пустопорожний вопрос» и «канитель».

Если принять всерьез эту аргументацию, то ее надо назвать просто наивным анархизмом. Готовится акт чрезвычайной важности для государства и нации: международное признание власти. С завтрашнего дня эта власть перед другими державами, перед всем миром будет иметь право брать обязательства от имени народа и государства, официально представляя их. Этими своими актами она может или поднять престиж народа и государства, защитить его, или предать и их честь, и их интересы. И оказывается, что нас это нимало не задевает. Для нас все это — «формальности диплома-



Стр. 347



тического этикета». Кем же могут и должны быть эти мы, чтобы иметь право и возможность так рассуждать? Очевидно, людьми, которым нет дела по меньшей мере до международных судеб российского государства и народов России. Другого вывода по существу сделать нельзя.

Иной раз, чтобы обосновать свое «безразличие», разговор переносят в другую плоскость. О признании кем, говорите вы? — спрашивают нас. Кто должен выдать большевикам диплом на признанную государственную власть? Буржуазные правительства? Те, которые признавали «кровавого» Абдул-Гамида, «кровавого» царя? Пусть признают, поморщившись сначала, «как пьяница перед чаркою вина!» В их внешней политике нечего искать морали.

Но и эта аргументация совершенно неудачна. Нечего говорить уже о том, что между признанием правительства Абдул-Гамида и царя, с одной стороны, и большевиков, с другой, нет аналогии. Там дело шло об исторической власти, которая всегда была признанной. В том случае надо было бы, поэтому, вести активную кампанию разрыва международной традиции и международных отношений. Причем, этому разрыву надо было бы дать такое обоснование, которое почти неминуемо привело бы к войне. Я не знаю, поэтому, как поступили бы сами авторы из «Голоса России», если бы были поставлены в положение буржуазных правительств. Здесь же дело идет о признании не признанного доселе правительства — не признанного ни международно, ни народами России.

Но пусть даже все это и так. Пусть решительно никаких общих моральных критериев действия у них, буржуазных правительств, и у нас, социалистов, нет. Пусть они способны на всякую мерзость. И за всем тем, если мы полагаем, что то, что они собираются произвести, — мерзость, и эта мерзость производится по отношению к русскому государству и нации, то мы обязаны протестовать против нее и апеллировать к родственному нам общественному мнению этих держав, чтобы оно вмешалось и воздействовало на свое правительство. Это во-первых. 

А во-вторых — и главное: это рассуждение о моральности или неморальности поведения европейских правительств не имеет никакого отношения к вопросу. Дело идет не о том, как и во имя каких мотивов могут действовать они. Дело идет о судьбе России. Они могут действовать по тем или иным своим соображениям. Мы каждое их возможное действие должны — непременно должны — оценивать с точки зрения интересов России и ее будущего. И с этой точки зре-



Стр. 348



ния — или приветствовать его, или противодействовать ему, поскольку можем. Единственно, чего мы делать не имеем права, — это отмахиваться от вопроса.

И странно, те же самые люди, кои советуют теперь «безразличие», в других, действительно аналогичных случаях говорили иначе. ПСР участвовала во всероссийском Временном правительстве и поддерживала его. И вопрос о его официальном признании весьма ценился. Далее ПСР участвовала в создании Самарского правительства и второго Временного правительства, именуемого Директорией. С самого начала и то, и другое правительства добивались признания. И усилия в этом направлении делались членами партии. Наконец, я помню, как решительно высказывались против признания правительства адмирала Колчака. Тогда считали, что признание это укрепит правительство «верховного Правителя», придаст ему международный вес, позволит ему на международной арене говорить и действовать официально от имени России и ее народов. Демократия считала ни в коем случае не допустимым, чтобы такое правительство, рожденное реакционным переворотом, не признанное народами России, смело претендовать на право представлять Россию. Но разве переворот 25 октября 1917 года лучше переворота 18 ноября 1918 года? Разве большевистская реакция получила признание народов России в противоположность реакции Колчака?

Я оговорился, начиная разбор этой позиции «безразличия»: «если принимать ее всерьез». Но по всем дальнейшим рассуждениям и выводам всерьез ее принимать нельзя. На самом деле это не безразличие, а косвенное приведение к признанию большевиков: вся аргументация построена именно таким образом. «Социалистический Вестник» уже указал на это. В той же передовице «Голоса России» объясняется, почему «мы никогда не приглашали рабочих и социалистов других стран активно добиваться от своих правительств формального признания советской России». Оказывается только потому, «что слишком хорошо знаем, как недавно рабочие и социалисты Европы отрешились от большевистской легенды, как опасно вызывать в них ее рецидив, какой наклонной плоскостью для них может явиться этот род как бы представительства за большевистскую власть». Итак, мешают выступить активно за признание не объективные интересы России и ее народов — эти интересы, стало быть, требуют, или, во всяком случае, допускают это признание, – а лишь боязнь толкнуть рабочих Европы на «наклонную плоскость». Совершенно правильно отмечает по этому поводу «Социали-



Стр. 349



стический Вестник»: «так тонко, что уже порвалось. А что если меньшевики или большевики просто переведут эту статью для европейских рабочих и скажут им: вы видите — эс-эры тоже за признание, но не хотят вам сказать этого только потому, чтобы не побудить вас впасть в «рецидив»; но по существу, борясь за признание (без «рецидива»), вы поступите как раз так, как хотят эс-эры?» ...

И, проходя таким способом мимо твердого и ясного ответа на вопрос о признании, приводя логически к нему, но не решаясь брать на себя ответственность, «Голос России» пишет о себе и своей позиции: «Мы боимся как огня в этом щекотливом вопросе всякой недоговоренности или политической двусмысленности». Поистине, говорят, что, испугавшись пожара, иные прямо бросаются в огонь.

Итак, если действительно как огня бояться всякой политической двусмысленности, то надо будет признать, что среди социалистической демократии есть, в сущности, два лагеря: один требует признания большевиков, а другой решительно против него.

Каковы же соображения, заставляющие нас отстаивать нашу позицию?

Прежде всего — морально-политические. Большевики — власть узурпаторов, непризнанная и не признаваемая народами России. Большевики — власть, которая, как хорошо сказал ЦК ПСР, «духовно отчуждена теперь от громадного большинства народа и антидемократична по самому своему существу». И поэтому наш долг как социалистов и демократов в момент, когда власть эта находится, быть может, накануне признания, поднять свой голос против того, чтобы эту чужую народу и антидемократическую власть признали официально как власть Российскую. Каковы бы ни были результаты этого протеста, во имя демократии России мы не имеем права молчать. Это диктуется нам, во-первых, тем, как мы понимаем законную государственную власть, и наш долг перед Россией. А во-вторых, только такая тактика возможна, если мы действительно искренно хотим уберечь или пытаться уберечь от «рецидива» рабочую демократию Запада. Только такая выдержанная принципиальная позиция даст нам и право, и силу в дальнейшем противиться всем возможным попыткам навязать в качестве признанной ту или иную власть русскому народу.

Демократические круги России уже давно выступают против интервенции в дела народов России. В частности, те, которые теперь стоят за признание большевистской власти,



Стр. 350



являются особенно горячими противниками интервенции. Но разве признание иностранцами не признанной народами России и ненавистной им власти и тем несомненное укрепление ее международного значения и веса в стране не есть один из наиболее вредных и неприемлемых видов интервенции? Почему же в этом случае язык наш должен прилипнуть к гортани, и мы спокойно должны смотреть на это оскорбление прав и воли России?

А что это признание укрепит большевистскую власть, поднимет ее престиж — несомненно. И укрепит не только как суверенную российскую власть в глазах внешнего мира, в международных отношениях, но и внутри страны. Рассуждать иначе — значило бы предполагать, что между жизнью отдельного государства и жизнью совокупности нет связи; что такое крупное событие, как увеличение авторитета и веса власти вне страны, не найдет соответственного отражения и внутри ее.

Помимо укрепления большевистской власти политически, это признание укрепит ее и материально. Ей, получившей, по признанию, суверенитет внутри страны и вне ее, могут быть даны кредиты, которые не были бы даны без признания. Ибо только в случае признания эти кредиты с международно-правовой точки зрения будут гарантированы всем достоянием России. Россия и ее народы должны будут ответствовать за них, так как подпись большевиков будет равнозначна ее подписи.

Благодаря признанию большевики будут укреплены материально и с другой стороны. Действительное признание повлечет за собою передачу всех российских государственных средств и имуществ, находящихся за границей под секвестром до появления признанной власти, большевикам. Не надо забывать, что это имущество исчисляется сотнями миллионов золотых рублей. Едва ли даже многие из тех, кои высказываются за признание большевиков, решатся утверждать, что средства эти пойдут на общероссийское дело, а не на укрепление и поддержание именно большевиков, осуществление их планов, усиление их влияния.

Наконец — и это самое тяжкое для России — большевики как признанная власть получат право заключать международные договоры. И эти международные договоры будут иметь силу обязательности для всех государств, заключающих их, т. е. для Государства Российского. От имени России большевики будут связывать будущее нашей страны. Более того, актом признания и все предыдущие договоры, кои до сих пор



Стр. 351



не имели международной санкции и обязательности, приобретут их.

Каковы могут быть и будут обязательства, которые большевики готовы будут взять от имени России, — на этот счет, кажется, ни у кого из русских демократов нет сомнений. Также мало сомнений и относительно обязательств, ценою которых им позволят принять участие в «международном концерте».

Большевистское правительство своей политикой кровавой диктатуры, произвола, бесправия и своими экономическими «опытами» довело Россию до полной анархии, разложения и физического умирания. Но вместе с умирающей страной оно фатально умирает и само. Вытянув из России все соки, оно само стоит перед пропастью. Пока страдала только Россия, большевики еще продолжали фанфаронить и грозить принести в Европу коммунистическую революцию на острие штыков красной армии. Но когда вопрос стал об их собственном существовании как власти, тон изменился: пришлось принять с судорожной поспешностью условия, продиктованные в Каннах, и вместо штыков захватить с собой дипломатические цилиндры. Большевистское правительство с самого начала своего существования усвоило себе формулу Людовика XIV «государство, это — я». Его основная и единственная цель — власть, сохранение себя как власти — какою угодно ценою и какими угодно жертвами со стороны народов России. Эта жажда власти ради власти, которая сделала их царствование не прерывающимся рядом преступлений по отношению к России, для «верующих» обосновывается идеологически так: это необходимо для мировой коммунистической революции. Во имя ее нужно, чтобы большевики сидели в Кремле. Ибо только пока они там сидят и «владеют аппаратом» есть шансы на победу. Они — остров коммунизма в буржуазном море. А так как коммунистическая революция опаздывает, то надо «маневрировать», надо «отступать, чтобы лучше прыгнуть». Можно совершенно спокойно делать всевозможные уступки буржуазному миру, чтобы дать себе «передышку». Ибо, как бы тяжелы эти уступки ни были, это не важно. Все это эфемерно и весьма кратковременно: все это сметет завтра коммунистическая красная волна. Эта теория применяется большевиками начиная с Брест-Литовского мира. И каждый новый акт большевиков в этой области является большим или малым Брест-Литовском. Теперь, в Генуе, этот Брест-Литовск обещает быть колоссальным. Г. Чичерин уже в первом торжественном заседании,



Стр. 352



чтобы раздразнить аппетиты, приоткрыл завесу, дал понять, на что они готовы пойти, если их признают. Тут и лесные концессии, и несметные минеральные богатства, и плодородные земли, равных которым нет в мире. И все это за признание и «компенсацию» уступается «империалистам» и «капиталистам» Запада.

Капиталистическая Европа прекрасно понимает шаткость власти большевиков, безвыходность их положения. И хотя говорит об экономическом восстановлении России, но — боимся — часто думает об эксплуатации России, об обращении ее в свою колонию. Стоит только вспомнить все те проекты, которые развивались по отношению к России правительственными органами печати и различными комиссиями и подкомиссиями экспертов. Планы зон влияния; прикрытая система капитуляций; концессии; создание комиссии по Российскому долгу — наподобие такой же комиссии в Турции; требование компенсации за убытки, нанесенные революцией даже частным лицам – иностранным подданным; желание взять в обеспечение уплаты долгов наиболее важные источники государственных доходов; специальные преимущества для иностранцев и т. д., и т. д. И, разумеется, наиболее легкой добычей для иностранной эксплуатации Россия будет при большевистском правительстве. Ему можно продиктовать, и оно примет такие условия, которых не принимало и не могло принимать ни одно правительство России. Но чтобы эти условия получили силу международно обязывающую, надо, чтобы обе стороны были правомочны подписать их. Иными словами, надо признать большевистскую власть как российскую, имеющую право представлять и обязывать своей подписью Россию. И одни — большевики — перед концом своего режима пытаются ценою новых жертв Россиею гальванизировать свою власть. А другие — иностранцы — спешат воспользоваться остающимся сроком, чтобы получить подпись под векселем. Достаточно посмотреть, кто до сих пор особенно определенно выступал за признание большевистского правительства, чтобы почувствовать правду вышеприведенных слов. Польша, ведущая за собою балтийские республики. Больше года тому назад она заключила «справедливый мир» с большевиками, оторвав от России 4½ миллиона русских граждан, многие десятки тысяч квадратных верст российских земель, заставив большевиков платить 30 миллионов рублей золотом контрибуции, свалив на остальную Россию весь государственный долг и т. д. Но «счастья нет в ее душе»: мирный Рижский договор не признан международно, так как одна из заключавших его сторон не является международно-правовой лич-



Стр. 353



ностью. И чтобы окончательно закрепить за собою отнятое у России с согласия большевиков, Польша требует их признания. Английское правительство, политика которого по отношению к России, по признанию г. Ллойд-Джоржа, должна быть продолжением политики Биконсфильда — политики ослабления и расчленения России. Германские крупнокапиталистические круги, которые хотят, чтобы Германия платила свои непомерные долги победителям русским достоянием, эксплуатируя Россию как свою колонию. А с другой стороны, доказательством от противного служит тактика Североамериканских Соединенных Штатов. Они не стремятся ни политически ослабить Россию, ни узаконить какие-либо договоры с большевиками; они хотели бы действительного экономического сотрудничества с Россией путем рациональной эксплуатации ее богатств и применения своего капитала. И именно САСШ менее всего склонны идти на признание большевиков. Россия в Генуе подвергается величайшей опасности благодаря большевикам и через их посредство быть проведенной под ярмом. И предисловием к этому уже явилось первое заседание комиссии по русским делам. Из 9 членов этой комиссии (считая Россию) 3 суть Польша, Япония и Румыния. И когда г. Чичерин осмелился сказать, что находит несколько странным, что русские дела будут разрешать, между прочим, Япония, захватившая русский Д. Восток, и Румыния, захватившая Бесарабию, то в ответ он получил весьма резкий окрик. Г. Чичерин на него не ответил, остался в комиссии — и этим молча санкционировал содеянное над Россией насилие. После признания большевики все свои «уступки» сумеют санкционировать уже своею подписью от имени России. Вот что будет значить для России то, что «Голос России» называет «канителью», которая его «нимало не задевает».

Что же отвечают противники наших взглядов на все эти соображения, чем успокаивают наши жгучие опасения?

И в этом случае предпосылкой ко всему у них является уверенность, что признание большевистского правительства сведется к тому, что «коммунистические послы будут приняты его величеством королем английским, королем итальянским, президентом французской республики и другими коронованными и некоронованными главами капиталистических государств». А это — «арена», весьма «далекая от социализма».

На все доказательства юридического и материального укрепления большевистской власти они не отвечают подробно. 



Стр. 354



В. В. Сухомлин в № 1 «Воли России» просто утверждает: «затруднить борьбу русской социалистической демократии с большевистской властью это признание ни в коей мере не может». Почему — неизвестно. А в качестве пояснения он говорит: «Царское правительство пользовалось всеобщим признанием, что не помешало народу свергнуть его, когда наступил его час». В. С. Войтинский, давший в № 933 «Голоса России» статью «Напрасные страхи и пустые надежды» на тему о признании, принимает это положение и говорит: «Если бы международное «признание» давало устойчивость и силу правительству, не имеющему опоры в своей стране и ставшему ненавистным собственному народу, то вообще никакая революция не была бы возможна, ибо во всех случившихся до сих пор революциях всегда рушилось под натиском народа правительство, перед этим имевшее за собою опору международного признания». Я не знаю, какую аудиторию имеют в виду вышеназванные авторы, прибегая к таким аргументам. Скажу только, что доведение до такого грубого абсурда мысли противника ничего доказать не может. Мы знаем, что царское правительство пало, хотя было признанным российским правительством. Знаем также, что бывали революции, свергавшие признанные международно правительства. Но что это доказывает? То, что международное признание не делает правительства вечным и не лишает народ силы свергнуть его, «когда наступит его час». Но кто утверждал обратное? Никто. Чего это не доказывает? Это не доказывает того, что международное признание, связанное с правовыми или материальными выгодами для признаваемого, не укрепляет правительства и не удлиняет тем самым его существования, на несчастье страны. А именно это — и только это — и должны были доказать противники нашей точки зрения.

Не глубже разбирается и вопрос об обязательствах, который возьмут от имени России большевики.

В. С. Войтинский, статья которого «соответствует точке зрения «Голоса России», пишет, например: «Но подпись большевиков — это подпись большевиков, и не больше. Русский народ, освободившись от оков большевизма, не будет чувствовать себя связанным договорами, подписанными вне его контроля его временными повелителями».

К сожалению, это совсем не так. Дело не только в том, как будет «чувствовать себя» русский народ, а и в том, как будут понимать это дело державы. Подпись большевиков, после того как большевистское правительство будет признано, не будет «подписью большевиков и не больше». Она будет в международном отношении подписью Рос-



Стр. 355



сийского Правительства, обязывающей Россию. И примеров именно такого оборота дела в международной истории можно было бы найти немало. И один в особенности напрашивается сам собою. Пример с государственными долгами, заключенными царским правительством. Обязательства по этим долгам тоже были подписаны «вне контроля народа его временными повелителями». Но эти повелители в международной обстановке были признанным Российским Правительством. И несмотря даже на специальный акт большевистского правительства, отказавшегося признать эти долги, оно теперь вынуждено отказаться от своего отказа. Это поставлено условием его признания, и оно приняло это условие. Международное право зиждется на признании преемственности обязательств страны, как бы ни менялись в ней правительства, раз эти обязательства давались признанными с международной точки зрения национальными правительствами. 

В. С. Войтинский надеется, что в дальнейшем «соотношение реальных сил» определит, что сохранится в договорах, а что будет «отменено». Его поддерживает в этом вопросе и Е. А. Сталинский, который говорит: «Договоры между государствами являются ни чем иным, как выражением данного взаимоотношения сил между ними. Когда оно подвергается изменению, договоры, служившие его выражением тем или иным путем, падают вовсе или заменяются другими».

Все это, конечно, ясно, «как простая гамма». Совершенно верно, что в международных отношениях нередко договоры, подписанные даже признанными правительствами, затем объявляются «chtion de papier». И тогда договоры эти, в силу этой точки зрения, падают, как выражается Е. А. Сталинский, «тем или иным путем». Едва ли, однако, подобное положение вещей и подобные международные отношения демократия может признать за норму.

Но допустим, что надо ограничиться теорией соотношения сил. Каково же будет это соотношение на другой день и достаточное время спустя после падения большевиков? После большевиков Россия чудом из разоренной не станет сразу богатой и из слабой — сильной. Долгий, мучительный период потребуется для восстановления России. И, значит, за весь этот период, опираясь на формальные права, международная сила будет ломить нашу, российскую солому.

И эти формальные права мы нашими требованиями или полутребованиями признания большевиков сами передаем иностранцам. И таким образом теряем даже моральную воз-



Стр. 356



можность в дальнейшем протестовать. Ибо нельзя же, в самом деле, и толкать или прямо, или косвенно на признание большевиков, и заявлять, как предлагает все тот же В. С. Войтинский, что договоры, подписанные этим признанным по нашему требованию или молчаливому допущению правительством, заранее объявляются нами не обязательными для России.

Относительно усиления большевистского правительства кредитами, раз оно будет признано, противники наших взглядов говорят мало. Однако «Голос России» в статье Войтинского отвечает и на этот вопрос. Он предлагает «различать два вопроса». Международное «признание» — это одно, а кредиты — это другое. И, сделав это различение, автор дает такой совет: «Те, кто считает, что большевики, добившись международного признания, используют против своего народа международный кредит, могут выступить против этого кредита, как в свое время (перед первой Государственной Думой) часть наших либералов выступала за границей против займа царскому правительству». К сожалению, В. С. Войтинский не говорит, принадлежит ли он к «тем, кто считает». А это было бы интересно, ибо его мнение, как мы уже упоминали, «соответствует точке зрения редакции». Я, однако, скорее думаю, что принадлежит. В самом деле, автор считает, что большевистское правительство, «руководящееся старым правилом» «после нас хоть потоп», будет с легкой душой ставить подпись под убийственными для России договорами и соглашениями». Более того, по его мнению, «не исключено, пожалуй, даже и сознательное предательство жизненных интересов страны: они могут продать ее будущность, чтобы получить известную сумму наличными, чтобы только сейчас перебиться с грехом пополам... они могут набрать невыполнимых обязательств нарочно, чтобы затруднить положение того демократического правительства, которое придет им на смену. При таком взгляде на большевиков как же не допустить полную вероятность — и даже более того, — что кредиты будут использованы большевиками не в интересах народа, а в интересах поддержания собственной власти? А если так, то В. С. Войтинский должен быть кровно заинтересован в том, чтобы этого не случилось. Он и утверждает, что на почве борьбы против кредитов антибольшевистские группы будут неизмеримо сильнее, чем на почве международно-правового вопроса о признании. И в доказательство этой силы приводит пример, который доказывает... как раз обратное. Тогдашнее выступление русской либеральной общественности потерпело полную неуда-



Стр. 357



чу, а В. С. Войтинский предлагает подражать этому. Странная тактика: допустить основное и главное, от чего в значительной мере зависят и все последствия, а потом, спохватившись, начать борьбу с этими последствиями. Это значит — плакать по волосам, снявши предварительно голову.

Но В. С. Войтинский идет еще дальше и этим приводит помимовольно окончательно к выводу о невозможности какой-либо борьбы с кредитами ли большевикам или с другими какими-либо укрепляющими большевиков последствиями их признания. По его мнению оказывается, что принципиально обоснованное высказывание против признания большевистского правительства как акта вредного для России только «льет воду на мельницу» большевиков, ибо раздувает вопрос и «готовит торжество большевистской дипломатии». Но по этой логике вообще никакое политическое высказывание, никакая политическая борьба, которая не увенчается немедленным успехом, недопустимы, так как «льют воду на мельницу противников». И когда вопрос зайдет о кампании против кредитов, то, допуская неуспех ее, В. С. Войтинский, быть может, тоже предложит «не окружать» кредитов «мистическим ореолом», чтобы не дать нового «торжества большевистской дипломатии». Но тогда где же конец этой уступчивости и этой боязни «укрепить» большевиков?

Думается, что нигде. Думается, что здесь, кто сказал А, тот должен будет сказать и Б, и все остальные буквы алфавита. К этому и подводит вплотную г. Мартов, которому нельзя отказать в ясности выводов — в противоположность многим другим. В сущности, он и его группа тянут за собою и нерешительных — и, по-видимому, будут продолжать тянуть: только те всегда будут отставать на полшага. Г. Мартов идет дальше В. С. Войтинского. Он пишет: «Снять с очереди вопрос о «признании» его положительным решением — значит, именно устранить один из самых зловредных корней «большевистской легенды» — объяснение всех несчастий России не сутью большевистского режима, а ее изоляцией от Европы». И далее: «Большевистская легенда укрепится, если у западных рабочих создастся впечатление, что русские социалисты своим молчанием поддерживают Милюковых и Гессенов в их попытках «сорвать» признание». Итак, главное — не давать большевикам поводов к агитации и укреплению «легенды». И сделать это очень просто: требовать раньше большевиков то, что им нужно, и тем, конечно, совершенно «обезоружить» их. Когда дело дойдет до кредитов, вся вышеприведенная тирада г. Мартова может быть



Стр. 358



повторена: только слово «признание» надо будет заменить словом «кредиты». И опять придется уступать. И так — со ступеньки на ступеньку. Когда покидаешь почву принципиальных соображений и начинаешь приспособляться к обстановке, чтобы кого-то уберечь от «наклонной плоскости», фатально сам попадаешь на нее, и тогда — остается только катиться.

И большевики прекрасно знают эту психологию и хорошо используют ее, пуская в ход в нужный момент демагогические выкрики. Я помню, как в Совете Республики левый его сектор целые часы сочинял резолюцию, которая радикально должна была уберечь рабочий класс от «наклонной плоскости». Помню, как потом некоторые политические деятели этого сектора, указывая на «снятие с очереди» ряда вопросов «положительным решением» их, категорически утверждали, что благодаря этому окончательно «устранены самые зловредные корни большевистской легенды». Это было 24 октября 1917 года. А на другой день, 25 октября, произошел большевистский переворот. Так было. После пережитого опыта мы не имеем права дать возможность большевикам сказать: так будет.

Каков, однако, по мнению противников нашей точки зрения, основной стимул, который заставляет их, антибольшевиков, прямо или косвенно требовать признания большевистского правительства? В чем видят они пафос этой тактики?

В том, что Россию надо во что бы то ни стало спасать от экономической гибели, что русский народ надо спасать в буквальном смысле слова от физического уничтожения. Не надо, пишет «Голос России» (№ 910), «…поднимать споры (о признании) и замедлять ими помощь там, где сотни и тысячи людей от всякого промедления могут уже не дождаться никакой помощи, где потеря времени не только смерти подобна, но просто означает массовую смерть — смерть в ужасающих муках раздирающего внутренности голода и кошмарного голодного безумия. Пусть лучше плохо распределяемая, дающая по дороге «усушки» и «утечки» помощь, чем никакой». «Нужно спасать во что бы то ни стало живую настоящую Россию, которая гибнет, которую сдавливает смерть в своих жестоких объятиях, — пишет Е. А. Сталинский. — Надо спасать ее, какой бы вексель ни пришлось ей выдать по милости большевиков своим спасителям за их спасение».

Мы знаем все это и, полагаю, нам можно поверить, когда мы просто скажем, что мысль о судьбе России и ее народов сжимает наше сердце когтями холодного ужаса, не меньше.



Стр. 359



Вопрос совсем не в том, что надо, повелительно надо изыскать способы немедленной помощи голодной, умирающей России. Вопрос в том, каковы эти способы. И является ли официальное признание большевиков одним из таких способов, или иначе — связано ли вообще экономическое возрождение России с этим признанием, зависит ли от него?

Е. А. Сталинский полагает, что те, кто против официального признания большевиков, непременно должны придти к «…неуклонно вытекающему отсюда выводу: пока Россия в руках большевиков, нужно всячески препятствовать прекращению ее экономической изоляции... До тех пор барьер между нею и Европою должен возвышаться по-прежнему…» и т. д. И Е. А. Сталинский призывает к «откровенности».

Со всею откровенностью отвечу Е. А. Сталинскому, что его вывод не только не вытекает «неуклонно» из нашей позиции, но представляется лишь самому Е. А. Сталинскому. Е. А. Сталинский знает, что мы, подобно ему, являемся решительными противниками экономической изоляции России, политики блокады, проволочных заграждений и т. д. И мы не настолько наивны, чтобы, будучи противниками всего этого, помимовольно приходить к выводам, которые сами же отвергли. 

Между признанием или непризнанием и экономической изоляцией вовсе нет той связи, которую видит Е. А. Сталинский. Ни Англия, ни Германия, ни Италия и Норвегия не признавали официально до сих пор большевистской власти. И, однако, все эти страны заключили с нею торговые договоры и вели торговлю. Более того. САСШ отказались заключить даже торговый договор с большевиками. Но статистика внешней торговли самих же большевиков показывает, что самые крупные цифры падают на торговлю Совдепии как раз с САСШ. С другой стороны — и с признанным правительством могут быть прерваны торговые и все другие связи: это положение установлено статьей 16 учредительного акта Лиги Наций. Вот как далек «неуклонный» вывод Е. А. Сталинского от «неуклонности».

Но не эти соображения — главные. Несомненно, мысль каждого мучительно бьется над проблемой спасения разоренной, умирающей России. Но, конечно, только под влиянием эмоции можно думать, что это спасение, действительное спасение буквально десятков миллионов вымирающего населения может быть результатом посылаемой откуда-то помощи, дающей по дороге «усышки» и «утечки». Действительное спасение страны — в ее экономическом возрождении, и только в нем. Пока это



Стр. 360



возрождение не началось, и голод, и умирание, несмотря на присылаемую помощь, будут не уменьшаться, а расти. И что же, официальное признание большевиков даст толчок к этому возрождению? Утверждаю, что нет. И в этом, кажется, не разойдусь и с противниками наших взглядов. В самом деле, для чего нужно признание большевистской власти иностранцам? Для возрождения России? Нет — главным образом для того, чтобы иметь их подпись под обязательствами, еще более экономически закабаляющими Россию. Для чего нужно признание большевикам? Тоже не для возрождения России, а для укрепления своей власти и получения для нее выгод. И совершенно правильно говорит В. В. Сухомлин, «что экономическое восстановление России при существовании полицейско-коммунистической диктатуры невозможно».

В. В. Сухомлин говорит дальше: «или диктатура съест дотла русское народное хозяйство, или неумолимые законы хозяйственного развития устранят диктатуру». Я всецело готов подписаться под этим положением, если к нему прибавить еще одно слово: не только хозяйственного, но и политического. Но что же следует из этого положения? Прежде всего то, что и В. В. Сухомлин, и я верим, что победят в конце концов неумолимые законы — на то они и неумолимые. А затем, что эта победа произойдет тем скорее, чем слабее будет большевистская власть. А слабее она будет, между прочим, и оттого, что не встретит помощи извне. Официальное признание, дав ей эту помощь, затруднит устранение ее, а следовательно, отсрочит экономическое восстановление России, которое невозможно при ее существовании. А это продлит разруху и голод и будет стоить России новые сотни тысяч ужасных смертей, о которых с содроганием пишет «Голос России».

Но можно ли, допустимо ли на этом успокоиться? Что же все-таки делать? Разумеется, вести борьбу с большевиками внутри страны. Но результаты этой борьбы будут, быть может, не завтра. А за это время народ страдает нечеловеческой мукой и вымирает. Что делать теперь, немедленно? Как спасти народ от смерти?

Е. А. Сталинский написал: «положение России полно неизбывного трагизма». Да, это так. Положение народов России в данный момент не только ужасно, а именно трагично. Ибо из него нельзя указать немедленно реализуемого, радикального выхода. Немедленно спасти смотрящих в лицо смерти людей нельзя. Но это не снимает с нас обязательства пытаться спасать их, спасать того, кого еще можно спасти. При насто-



Стр. 361



ящем положении в наших руках нет настоящих, органических мер, ибо возможность осуществления их прежде всего предполагала бы уничтожение большевистской власти. Но это ни на минуту не должно остановить нас перед обязательством кричать о других мерах, хотя бы они были и паллиативными. Вот почему мы с самого начала считали вопрос о помощи голодающим — особым вопросом. Вот почему мы считали и считаем невозможной, недопустимой, отвратительной, преступной всякую политическую спекуляцию на голоде. Надо помогать во что бы то ни стало. И теперь эта помощь может придти не через признание большевиков и отпуск им на их нужды кредитов. А широкой агитацией за специальные кредиты России. Эти кредиты должны быть даны в натуре — зерном, фуражом, сельскохозяйственными орудиями и т.д. Эти кредиты должны находиться в распоряжении международных организаций, подобных Хуверовой. Эти кредиты должны быть направлены голодающему населению. Быть может, скажут: и эти кредиты могут быть даны лишь при официальном признании большевиков. Это не так. Ибо международное право различает кредиты, данные нации, от кредитов, данных правительству. И те, кто дал бы эти кредиты нации, мог бы быть более уверенным в возмещении их, чем каких-либо иных. Ибо не может существовать никакого российского правительства в будущем, которое не сочло бы своей священной обязанностью признать прежде всего этот долг.

Повторяю: я не обольщаюсь, я знаю, что это — паллиатив. Но радикального выхода нет. И непозволительно под влиянием эмоции — пусть благородной — выдавать за такой выход меры, которые не только не помогут возрождению России, а, наоборот, затруднят его. Непозволительно в такой ответственный момент сдавать без достаточных оснований свои принципиальные позиции своему злейшему врагу.



Николай Авксентьев.