А. Северов. Парадокс «единого фронта»


[Гуковский А.И.] Парадокс «единого фронта» / А. Северов. // Современные записки. 1922. Кн. X. С. 362–384.
О возможности сближения «разошедшихся потоков международного рабочего движения».




Стр. 362

ПАРАДОКС «ЕДИНОГО ФРОНТА»

1.



О «воссоединении всемирного пролетариата» первое слово было произнесено в тот самый момент, когда в международном рабочем движении образовались два полюса — Москва и Лондон — и с полною отчетливостью определилось между ними непримиримое противоречие, вылившееся в ожесточенную вражду. Практическая же попытка восстановления единства повела к тому, что между Вторым интернационалом и Третьим водворился «Двухсполовинный» (Международное подготовительное объединение социалистических партий — Вена) — и вместо двух «всемирных объединений» их оказалось три, после чего еще осталось много социалистических партий, не приставших ни к одному из них. И наконец, среди этого развала выделился в самостоятельную политическую силу внепартийный по своей природе синдикальный Интернационал (Амстердам), не говоря уже о созданном в противовес ему синдикальном же Интернационале — «красном». Над старым почтенным социал-демократическим лозунгом пролетарского всех стран единения неустанно и злобно глумился неумолимый ход событий, углубляя и закрепляя возведенный большевиками в систему раскол. И тем не менее требования единого фронта не умолкали наперекор очевидности; они зазвучали громче, когда в конце прошлого года клич этот был неожиданно подхвачен московским Коминтерном, понуждаемым к тому затруднениями советской власти, которая успела перед тем заявить о «новом курсе» своей экономической политики.

Сближение разошедшихся потоков международного рабочего движения стало ли теперь более возможным, чем два года тому назад?



Стр. 363



Все сложные противоречия, разделявшие эти течения, сводились к трем основным, которые можно определить так: «социал-патриотизм» и — осуществляемый «явочным» порядком, отвергающий право государства на самосохранение интернационализм.

Социальный реформизм и — насильственная остальная революция.

Пути достижения и отправления власти в государстве: правовая демократия и — «классовая», в действительности партийная, диктатура. 

Из этих трех основных противоречий первое имело наибольшую остроту в период войны и непосредственно после ее окончания. Оно главным образом лежало твердой гранью между «социал-патриотическим» Вторым интернационалом и Венским. Во что оно превратилось и что осталось от него теперь — это лучше всего и покажет история попытки воссоздать «единый фронт»; ее нам нужно проследить, касаясь попутно и остальных двух противоречий, и той обстановки, в которой они развивались.

Первый шаг к «единому фронту» был сделан обновленным Вторым Интернационалом на его учредительном съезде в августе 1920 года. Решая принять меры к восстановлению единства, 2-й Интернационал конечно вправе был рассчитывать только на частичный успех своего почина. По поручению Женевского конгресса британская Трудовая партия (Labour Party) 30 декабря того же года выпустила воззвание «К социалистическим и коммунистическим партиям всего мира» о необходимости принять меры в восстановлению единого Интернационала, а спустя шесть месяцев она же обратилась с соответствующим предложением к возникшему тем временем «Венскому («2½») интернационалу». Стоя твердо на своих принципиальных позициях и явно не желая расплываться в тумане, англичане с подчеркнутой, показной нелогичностью прямо выставляли целью своего объединительного начинания «…укрепление демократических принципов Второго интернационала в противоположность принципам диктатуры». 

Такого рода обращением межеумочное Венское объединение не могло не почувствовать себя задетым. Против «реформистской» точки зрения англичан оно выдвинуло свою собственную — о «непрерывной революционной классовой борьбе» — и сослалось на решения Венского февральского (1921 г.) съезда, по точному смыслу которых нельзя ни «ограничивать пролетариат единственно применением демократических



Стр. 364



методов», ни «предписывать ему рабское подражание приемам рабоче-крестьянской русский революции», а надо предоставить партиям «свободу приспособления их действий к особым условиям каждой страны». Сознавая, очевидно, что из такой «свободы» никакого единства соорудить нельзя, Вена находила лондонскую попытку «преждевременной», а впрочем, не отказывалась от совместного совещания с англичанами для объединительных целей. Никаких существенных последствий это решение не имело.

Но затем осенью прошлого года состоялся в Париже (29 октября—1 ноября) национальный съезд Французской социалистической партии (SFIО). Основываясь на заявлениях присутствовавших делегатов от множества стран — Германии, Англии, Швейцарии, Бельгии, Голландии, Швеции, Польши, Чехословакии и Грузии, — съезд послал Венскому «объединению» следующее предложение: «Снестись с английскою Трудовой партией и совместно с нею обсудить, на каких началах можно было бы обратиться к партиям, входящим в состав различных политических организаций рабочего класса (Вена, Лондон и Москва), а также и к стоящим вне этих группировок, с приглашением образовать международный комитет действия». Целью такого комитета должна быть подготовка «…общего фронта во всех случаях, когда политические или экономические конфликты и опасности войны, возникшие из национальных или международных капиталистических неустройств, либо империалистические веяния, потребовали бы быстрого и согласованного действия».

Дальше последовали составленные в том же объединительном духе постановления: руководящего комитета социалистической партии Италии — 12 ноября, исполнительного комитета Второго Интернационала — 23 ноября, и в заключение самого Венского бюро — 18 декабря минувшего года. Находящаяся на ущербе германская коммунистическая партия послала об этом событии срочный доклад в Москву. Спустя неделю — 28 ноября — были готовы двадцать четыре «Директивы» Коминтерна по поводу единого фронта, во многом напоминающие его же двадцать два правила о расколе, а в первый день нового 1922 года полетело «к рабочим и работницам всех стран» воззвание Москвы «В пользу единого фронта всех пролетариев!». На этих примечательных двух документах мы остановимся ниже.

После московского отклика дело пошло к развязке. Продолжая взятую на себя миссию, комитет Венского «объединения» съехался на совещание в Берлин (14—15 января). Здесь он установил несколько общих положений и принял два



Стр. 365



решения. Совещание признало, что «…продиктованные империализмом мирные договоры усугубили и обострили вызванную всесветной войной нищету. В побежденных странах происходит беспрестанное понижение валюты и непрерывное обеднение, несмотря на усиленный труд. В странах же победительницах и нейтральных — ужасающая безработица. Бедственное экономическое положение, в котором находится пролетариат всего мира, породило в пролетарских партиях всех направлений стремление по возможности объединить в международном масштабе действия рабочего класса. Стремление это повсюду выдвинулось на очередь дня... Раздоры между различными пролетарскими партиями служат для правительств и буржуазии поощрением в их реакционной политике». А потому — необходимо «сосредоточение рабочего класса в общем усилии уничтожить капиталистический строй».

Каким образом социальная революция, насильственно уничтожающая капиталистический строй в эпоху ужасающей безработицы и нищеты может положить конец этим бедствиям — на этот вопрос бесполезно было бы искать ответа в формулах Венского объединения, бессодержательность которых, впрочем, обнаружилась в его дальнейших решениях.

Совещание постановило созвать две конференции. Сперва малую — из представителей пяти стран: Англии, Франции, Италии, Бельгии и Германии — «непосредственно заинтересованных в пересмотре Версальского мира», — для обсуждения проблем пересмотра, разоружения и «наиболее жгучего вопроса — о восстановлении разрушенных областей». И затем — расширенную, «с участием центральных организаций всех трех Интернационалов», но тоже с «ограниченной» программой — для рассмотрения «только двух неотложных вопросов», а именно: 1) об экономическом положении Европы и действиях рабочего класса и 2) об оборонительной борьбе пролетариата против реакции. Социальная революция как действие несомненно наступательное откладывалась таким образом на неопределенный срок. Тем не менее признано было возможным допустить к участию в расширенной конференции только «пролетарские партии, стоящие на почве классовой борьбы», которую, как мы видели, Венское объединение мыслит как «непрерывную революционную». Это, однако, не помешало ему на очередь первого совещания поставить проблему о репарациях, по своей природе и задачам допускающую только «реформистские» решения.

Конференция пяти стран собралась в Париже (4—6 февраля), но вследствие железнодорожной забастовки, помешав-



Стр. 366



шей приезду германских делегатов, вынуждена была прервать свои занятия и закончила их уже во Франкфурте в конце февраля. На этом совещании должна была состояться первая встреча социалистов с коммунистами. Но приглашенные коммунистические партии — французская, итальянская и германская, — не поспевая за поворотами московской политики, прислать своих представителей отказались. Явился только Поль Леви, лидер германского «Коммунистического рабочего союза», отколовшегося от коммунистической партии и вернувшегося в качестве блудного сына в лоно «независимых». Присутствие такого, хотя и бывшего, коммуниста послужило все-таки поводом к чрезвычайно любопытному инциденту. Совещание «пяти стран», на котором было представлено не менее половины всемирного пролетариата, протекало как будто в полном единодушии, занимались последствиями войны и Версальского мира как вопросами практической политики, вынужденной считаться с железною логикой фактов. Никто об этом не говорил, но, по-видимому, всеми подразумевалось, что колебать суровую сущность трактатов — значило бы не укреплять мир, а готовить новую войну. Пока не стало реальностью общество наций, способное предупреждать вооруженные столкновения государств, до тех пор интернационализм, осуществляемый явочным порядком, несет с собою столько же военных опасностей, как самый закоснелый шовинизм. Конференция предпочла держаться исторически данной почвы «худого мира». «Победители» не отказывались от своего права требовать репараций, «побежденные», со своей стороны, подтверждали полную готовность содействовать исправлению причиненных бед. Предложенная Вандервельдом резолюция начиналась словами: «Восстановление разрушенных областей, особенно в Бельгии и во Франции, должно быть осуществляемо Германией в полную меру ее сил». Основное начало Версальского договора сохранялось, таким образом, в совершенной неприкосновенности — а затем уже намечался ряд мер, имеющих целью сделать более удобоносимым для Германии возложенное на нее бремя. Против этой резолюции и выступил Леви, усмотревший в ней признаки «недопустимой для социалистов военной идеологии». По его мнению, следует держаться той точки зрения, что Германия выполнить своих платежных обязательств не может, и что «…репарация осуществима лишь путем всеобщей борьбы против капитализма». В сущности, это было только последовательным применением взглядов Венского объединения, просто отложившего «теорию» в сторону для первого же практического «жгучего» вопроса, к ко



Стр. 367



торому она оказывалась явно неприменимою. Сам Леви после нескольких слов Вандервельде поспешил объяснить, что голосовать он все-таки будет за предложенную бельгийцами резолюцию. Вслед за ним и Диссман от имени всей делегации «независимых» заявил, что они подадут голос за проект Вандервельде — «ввиду необходимости занять определенную позицию к предстоящей Генуэзской конференции»; принципиально, однако, они солидарны с Леви. Делегаты французской соц. партии не замедлили указать, что оговорки Леви и Диссмана со смыслом резолюции согласованы быть не могут. Понадобились новые примирительные заверения старого вождя независимых Ледебура и лидера итальянских социалистов Серрати, чтобы положить конец недоразумениям, после чего резолюция Вандервельде была принята единогласно при участии всех интернационалистов. Это событие заслуживает быть отмеченным. При этом деловом испытании практика и теория ««независимых», а с ними и всего Венского объединения (к которому, впрочем, принадлежит и французская соц. партия) столкнулись между собою непримиримо и безнадежно. Обнаруженное противоречие выступило в удивительных по непосредственности словах Диссмана: «Независимые тоже охотно подошли бы к великим вопросам войны и мира с интернационально-социалистической точки зрения, но при положении дел в настоящей конференции это невозможно». «Независимые подадут голос за резолюцию Вандервельде... Однако они согласны с точкой зрения Леви. Этими общими вопросами должна будет заняться предстоящая конференция социалистических партий». (Цитирую по отчету органа независимых — Leipz. Volkszeitung. I.III.22.). В своеобразном — и для них характерном — положении окажутся независимые, апеллируя в общую конференцию на решение, за которое сами голосовали, признавая его правильность, понимая, конечно, что, если бы победительницей из войны вышла Германия, ее начавшая, то и они едва ли могли бы отказаться от возмещения, как не отказываются от репараций французские социалисты.*)

При обсуждении вопроса о разоружении конференция высказалась, правда, за меру «явочного» порядка, заявив о своей солидарности с решениями международных федераций метал-



_________________________

*) И не только социалисты (SFIО). Коммунисты во Франции обнаруживают большую нервозность в этом вопросе. В январе этого года Кашен ездил в Берлин и там совместно с германскими коммунистами выпустил манифест с различными требованиями, среди которых значилось — «изме-



Стр. 368



листов, горнорабочих и рабочих транспорта, а также синдикального Интернационала, изъявивших готовность ответить всеобщею забастовкой на всякую новую войну». Конференция явно, однако, сознавала ненадежность этой гарантии, так как подтвердила вместе с тем необходимость «создания истинной Лиги наций». В ближайшую же обязанность социалистическим партиям всех стран она вменяет только «…внесение в их парламенты законопроектов о сокращении вооружений». Она высказывается за отмену установленных Лондонским ультиматумом военных санкций и военных оккупаций, но зато обязывает рабочий класс Германии «…через посредство его синдикальных организаций бдительно наблюдать за разоружением германской армии в ее личном и материальном составе и не допускать производства или сокрытия оружия и боевых припасов».

В связи с той же резолюцией о разоружении произошел спор между бельгийцами и англичанами. Делегаты британской Независимой трудовой партии (ILР) выступили довольно резко против политики бельгийских социалистов, защищающих франко-бельгийский и бельгийско-английский военные договоры, и высказались против всяких сепаратных военных соглашений между государствами, способных только вызвать опасность новой войны. Бельгийцы, не оспаривая принципиальной правильности этих возражений, ссылались на недавно пережитые Бельгией испытания, не позволяющие ей пока отказаться от этих международных гарантий. Германские независимые в лице Ледебура заявили, что они вполне понимают точку зрения бельгийцев после нарушения нейтралитета Бельгии в 1914 г. и вынуждены с нею считаться. Англичане взяли тогда обратно предложенную ими поправку — и резолюция в целом прошла опять-таки при участии всех интернационалистов. Право государства на охрану своей внешней безопасности признано было сполна, а предъявленные возражения оказались только словесными оговорками, из которых никто не счел возможным сделать логические выводы при подаче голосов.

Смысл этих голосований сводится к признанию на деле, что, пока нет правильно организованного и властного сообще-



______________________

нение или отмена Версальского мирного договора». Осведомившись об этом, Центр. комитет французской коммунистической партии печатно объявил лидеру партии строгий выговор с указанием «на будущее время не превышать своих полномочий».



Стр. 369



ства наций, до тех пор упрощенно-отрицательные формулы интернационализма, удобные по своей несложности для агитационных целей, совершенно непригодны для решения положительных политических задач в их требовательной жизненной определенности. Пока длится анархия международных отношений и возможны войны — огульное отрицание «сепаратных союзов» может означать на деле выдачу слабейшего на милость более сильному врагу. А отрицание «репараций»? Если считать немецких рабочих совершенно неповинными в том, что Гогенцоллерн повел их громить соседние страны, то еще меньше повинны в том рабочие этих стран. Если бы в результате мира не было установлено никаких репарационных обязательств и Франции с Бельгией пришлось бы самим биться над своими развалинами, в то время как Германия пошла бы облегченным шагом к новому промышленному расцвету, то можно быть уверенным в одном: это повело бы к такому раздражению даже в трудовых массах стран-победительниц, которого было бы вполне достаточно, чтобы вызвать вторую, уже с другой стороны, наступательную войну. Вот о чем не спорили во Франкфурте, так как это сознавалось, очевидно, за единственным исключением экс-коммунистического делегата, всеми. Не только голосования, но и содержание отдельных выступлений диктовались менее всего «теорией»: достаточно вспомнить выступление французской социалистической партии — открыто «социал-патриотическое», вопреки ее принадлежности к Венскому объединению, — что не свидетельствует, конечно, в пользу такой теории, от которой приходится отказываться на практике. На конференции были «стороны», и поведение этих сторон определялось не столько принадлежностью к тому или другому Интернационалу, сколько принадлежностью к той или другой нации: к победителям , «потерпевшим» или к побежденным. Это не помешало той и другой стороне приложить все усилия к разрешению стоявших перед конференцией задач в духе доброжелательства, взаимопомощи и максимума возможной в этом случае солидарности. Вся конференция была свидетельством того, что в социалистических партиях 2-го и 2½ Интернационалов по мере роста их численности, организованности и политического влияния усиливается чувство ответственности не только перед партией и классом, но и перед всей страной за решения, которые уже не останутся более или менее увлекательными призывами, а должны будут превратиться в законопроекты, а может быть, и законы, и войти в жизнь.



Стр. 370

2.



Первая встреча между двумя некоммунистическими Интернационалами закончилась, таким образом, вполне успешно, причем Лондон целиком отстоял свою точку зрения, на которую в этом случае практически переместилась и Вена. Но на тех же февральских совещаниях, сперва в Париже, а затем во Франкфурте, продолжалась подготовка общего съезда всех трех Интернационалов — и в этом направлении уже Второй интернационал сделал рискованный шаг навстречу Вене, а с нею и Москве.

Венское объединение, от имени которого выступал Фр. Адлер, возражало против постановки каких бы то ни было предварительных условий Москве, а по существу отстаивало необходимость строго ограничиваться намеченной в Берлине программой. Второй интернационал в прочитанной Вандервельдом декларации, правда, выговаривал себе право поднять на общей конференции два вопроса сверх программы: 1) о Грузии и о праве народов свободно располагать своею судьбой и 2) об освобождении политических заключенных в советской России. Кроме того, Второй интернационал заявлял, что принадлежащие к нему партии согласятся на участие в общей конференции только в том случае, если из предварительного совещания исполнительных комитетов вынесут уверенность, что все участники равно ставят себе целью усиление действенной силы пролетариата, а не способствование новым попыткам создания «ячеек» и «раскола».

Несмотря на то, что разногласие между Лондоном и Веной так и повисло в воздухе, предварительный съезд всех трех исполнительных комитетов — Лондона, Вены и Москвы — все-таки был решен, и назначены место и время его созыва. При этом Второй Интернационал, хотя и выговорил себе право протестовать на будущей конференции против отдельных тиранических актов советской власти, но молчаливо отказался от своего основного права: свести на очную ставку самые принципы народовластия и диктатуры. Подобное самоограничение означало готовность вступить на зыбкую почву того самого «объективизма», который проповедуется Веной. Такая терпимость к системе насильничества, конечно, была необходимым условием согласия сесть за один стол с делегатами Кремля для совместного обсуждения вопросов «единого фронта». Но пора, наконец, спросить себя: чем оправдывается такое согласие со стороны демократического Второго Интернационала? Для европейского общественного мнения, включая



Стр. 371



и социалистическое всех оттенков, великая историческая тяжба русской демократии с большевизмом сама по себе никогда, конечно, не имела и не будет иметь ни той остроты, как для нас, ни той предельной жизненной важности. Но все же, она для них не безразлична, она связана с однородной борьбой, перекидывающейся из страны в страну по всему миру. Что могло смягчить непримиримость двух враждующих начал с той поры, как эти начала отложились в образовавшихся почти одновременно Третьем интернационале и Втором? Таких смягчающих моментов не было. Наоборот, противоположность обозначилась еще определеннее и острее, освободившись от затемнявшей ее спутанности представлений о тенденциях мирового социального развития после войны.

При своем возобновлении в 1920 году Второй интернационал сам разделял мнение о наступающем крушении капитализма. В одном из решений Женевского конгресса (август 1920 г.) удостоверялся «возрастающий распад капиталистического строя, ускорившийся в годы войны и еще длящийся в настоящее время». Что изменилось с тех пор? Только то, что ожидания социального катаклизма оказались преждевременными, а капиталистическая система — непоколебленной в своих основах, несмотря на всемирный кризис производства и обмена. Становилось все более очевидным, что прежде всего надо восстановить и производство и обращение товаров хотя бы на прежних основах, и только тогда возможно будет вернуться к последовательной работе над преобразованием системы. Сами творцы российского коммунизма многократно расписались в его несостоятельности, не только протянув руку за помощью к иностранному капиталу, но и повернув в сторону «новой», т. е. старой, экономической политики у себя дома с бессильными попытками восстановления частной собственности и обеспечения частного гражданского оборота. Оказалось, по собственному признанию Ленина, что вместо коммунизма в России введен только государственный капитализм. А действительность показала, что это наименее производительный вид капитализма и наиболее притеснительный для пролетариата, во имя и в интересах которого он создан. Поставленный лицом к лицу с всесильным монополистом — государственным капиталом, рабочий принципиально и начисто лишен права стачки, которое ему обеспечивается в «буржуазных» странах не только против частного капиталиста, но и против самого государства — по меньшей мере в тех случаях, когда оно действует в качестве предпринимателя. Государственный капитализм обнаружил до конца



Стр. 372



свою подлинную реакционную сущность. Коммунисты вынуждены сознаться в своем бессилии принудительно осуществить коммунизм. Социально-преобразовательное оправдание социальной революции, гражданской войны и партийной тирании под предлогом классового господства пало окончательно и бесповоротно. Осталась обнаженная власть ради власти, власть самодовлеющая, держащаяся беспринципной изворотливостью, азиатской жестокостью, подавлением всякого протеста и упразднением всех видов политической свободы; сеющая нищету, одичание, голод и мор. Оснований для какого-либо соглашательства с нею стало еще меньше, чем было два года тому назад, когда Второй интернационал, хотя и ожидавший близкого конца капитализма, все-таки твердо стоял на том, что переход государственной власти к рабочим партиям должен быть осуществлен не иначе как демократическими путями.

С тех пор есть уже и опыт в этом последнем направлении. Социалистические правительства, о которых до войны никто еще не помышлял, образовались на демократической основе в Швеции, Саксонии, Тюрингии, Грузии (уничтоженное большевиками). Нет ничего невероятного в том, что парламентские выборы отдадут большинство депутатских полномочий, а с ним и власть, социалистическим партиям и в некоторых других странах. Приход социалистов к власти, вероятно, сделается со временем таким же общим явлением, каким ранее был приход буржуазии на место землевладельческой аристократии. Такое перемещение власти влечет за собою существенные перемены в социальном законодательстве и во всей политике, внутренней и внешней. Но, совершаясь в условиях демократического уклада, оно не предполагает никаких особых общественных потрясений и не сопровождается ими. Новая власть ничего не ломает насильственно, ничего не срывает с корня. Она только перемещает центр тяжести в сторону таких интересов, которые находились в пренебрежении у старой власти. Ни одно из существующих социалистических правительств не собирается декретировать социалистический переворот, несмотря на нераздельное обладание государственным аппаратом. Это значит, что условия для осуществления социализма еще далеко не наступили. Переход власти к идеологам и вождям рабочего движения совершается задолго до наступления социалистической эры. И когда приспеет ее время — не будет никакой надобности в «социальной революции», так как необходимая для приятия коренных народно-хозяйственных преобразований организа-



Стр. 373



ция государственной власти будет, вопреки марксистской схеме, готова уже давно.

А потому нет худшего врага социализма, чем «пролетарская диктатура», которая не только разрушает его материальную основу — производительность труда, но и опорочивает самую идею, отталкивая от нее колеблющиеся массы. Власть, действующая от имени и в интересах одного класса или одной партии в ущерб целому, как бы ни были справедливы эти интересы сами по себе, вызывает возмущение, которого никакими полицейскими репрессиями и никаким террором заглушить нельзя, потому что оно во всяком случае еще более справедливо. Партийная, и даже классовая диктатура — такое же нетерпимое уродство, как «судья неправедный». Да она и есть неправедный судья — у нее принципиально нет правосудия: оно заменено партийной расправой. Одного этого довольно, чтобы признать ее существование несовместимым с существованием государства.

Социалистические партии, приходящие к власти демократическими путями, признают, и не могут не признавать себя ответственными не перед своим классом только, а перед всею страной, и принимают на себя обязательство действовать, по крайнему своему разумению, в интересах целого. Иною не может быть власть, под страхом неизбежной гибели — своей, а иногда и государства. Отсюда вытекают особые трудности для правительств политически однородных и очевидные преимущества для коалиционных форм власти, которые в таких странах, как истощенная войной Германия, становятся повелительной необходимостью для сохранения самой демократии.

С того времени, как участие социалистов в государственной власти на демократических основах не только начинает входить в жизнь, но и становится, быть может, наиболее характерной чертой современного исторического периода, два метода достижения и отправления власти — западный и восточный — противостоят один другому не только в теории, но и на деле. Оба противоположных начала отныне отрицают друг друга уже фактом своего воплощения. Середины между ними нет, образовать «единый фронт» они менее способны, чем когда-либо...

И, тем не менее, парадокс «единого фронта» продолжает развиваться.



Стр. 374

3.



На толки о соглашении Москва откликнулась уже упомянутым нами воззванием исп. комитета Коминтерна «в пользу единого фронта», выпущенным 1-го минувшего января. В этом, по обычаю 3-го Интернационала, огромном документе, прежде всего, бросается в глаза отсутствие хотя бы единого слова о «социальной революции» или хотя бы об отвергающих ее «предателях рабочего класса» и «агентах буржуазии». Предпочитая, однако, как всегда, наступление оборон, Исполком ставит «рабочим и работницам всего мира» на вид, что они «еще не отважились на борьбу за власть, за диктатуру с оружием в руках». В таком случае, продолжает без запинки Исполком, — «соберитесь, по крайней мере, на бой за самую жизнь, за хлеб и мир. Соберитесь в единый боевой фронт как класс пролетариев против класса эксплуататоров и опустошителей мира, сломите прочь те стены, которые были воздвигнуты между вами» (кем?), «и все вместе — коммунисты, социал-демократы, анархисты, синдикалисты — стройтесь в ряд для борьбы за нужды сегодняшнего дня». Перечисляя такие нужды, требующие «встречного наступления против натиска капитала», Исполком призывает к борьбе против безработицы, за отмену военных долгов, против «удушения Германии и порабощения ее рабочего класса», за «признание российской советской власти», за восстановление России «на условиях, отвечающих интересам международного пролетариата», за хлеб и машины «для русского пролетариата» и за «рабочий контроль над производством»; контроль, необходимый в интересах «не только пролетариата, но и самых широких масс мелкой буржуазии», — добавляет воззвание, выказывая совершенно неожиданную заботливость о пользах враждебной социальной категории. Вдавшись в столь унизительный реформизм, исп. комитет пытается восстановить авторитет своих принципов: «Как только вы начнете борьбу, вы убедитесь, что меч диктатуры необходим, чтобы победить». Но «…так как, — продолжает воззвание, — мы знаем, что диктатура возможна только когда большинство пролетариата будет приведено к ней собственным опытом, то коммунистический Интернационал и принадлежащие к нему партии намерены терпеливо и братски идти в ногу со всеми другими пролетариями, даже когда они ведут свою борьбу на почве капиталистической демократии». После такого дружеского жеста по прямому адресу «социал-предателей» Второго интернационала и всех иных, воззвание обращается к памяти погибших борцов за пролетариат и со скорбью упоминает о «де-



Стр. 375



сятках тысяч изнывающих в тюрьмах. Исполком, конечно, подразумевает не тех подвижников социализма, которые томятся в казематах советской России и о которых ему не замедлили вскоре напомнить.

Чтобы оценить по достоинству это братское воззвание к чувствам солидарности «работниц и рабочих всего мира», необходимо ознакомиться сейчас же с другим упомянутым нами актом, помеченным всего четырьмя днями раньше — 28-м декабря. Акт этот носит довольно длинное заглавие: «Директивы о едином рабочем фронте и об отношении к рабочим, принадлежащим ко 2-му и 2½ и Амстердамскому интернационалам, а также к рабочим, поддерживающим анархо-синдикалистские организации». Директивы, как значится на них, приняты единогласно в заседании исп. комитета Коминтерна. Предназначены они уже не для пролетариев всего мира, а только для руководства коммунистическим партиям в их работе по воссозданию единого фронта. Здесь мы снова находим полностью всю старую терминологию: «социал-предатели», «изменники», «агенты буржуазии» так и пестрят перед глазами; «разоблачать», «срывать с них маску» снова вменяется в первейшую обязанность коммунистам всех стран. Ново только полное умолчание, и в этом Документе о социальной революции и полупризнание трудности проникновения в широкие рабочие массы, несмотря на их «буквально неудержимое тяготение к единству». Директивы вынуждены удостоверить, что «полгода тому назад» эти массы еще находились под сильным влиянием «социал-предателей», и даже обнаруживали в Европе и в Америке всеобщий «сдвиг направо». Разумеется, такие признания делаются только ретроспективно, задним числом: к настоящему времени всегда применяются утверждения более оптимистического свойства. «Стремление к единству идет рука об руку с возрастающим доверием к коммунистам». Правда, «…новые рабочие слои, а также принадлежащие к старым социал-демократическим партиям еще не преодолели своей веры в реформистов, и значительные массы еще поддерживают 2-й и Амстердамский интернационалы. Но теперь уже и в наиболее отсталых рабочих кругах понята бесплодность реформистских надежд». Из этой запутанной характеристики рабочих настроений трудно не уловить, что Коминтерн только избегает прямых слов для признания и ему самому ясного факта: «реформизм» в рабочих массах не убывает, а усиливается так же, как и доверие к их вождям. Тактика открытого раскола не принесла пользы коммунистам; пора ее сменить



Стр. 376



проповедью единства, обращенного к массам «через головы вождей». «К массам!», «проникнуть в массы» — вот что красной нитью проходит через все хитрые извилины «директив». Как мало в действительности Коминтерн способен идти на уступки требованиям единства, видно хотя бы из того, что он продолжает твердить о «предательстве» итальянской «центристской» партии (Серрати), которая приняла полностью «22 условия» вступления в Третий интернационал и отказалась лишь исключить из своей среды определенных лиц, отвергаемых Москвою за «реформизм». И еще того лучше: в Швеции осуществлено чисто социалистическое правительство Брантинга; Директивы вынуждены признать, что ему местная коммунистическая партия не может «при известных условиях» отказать в поддержке; но, добавляет директива №14, отсюда «…вовсе не следует, что шведские коммунисты должны отказываться сорвать маску с этого меньшевистского правительства; наоборот — чем больше власти имеют меньшевики, тем больше они — изменники рабочему классу, тем больше усилий должны делать коммунисты, чтобы разоблачить меньшевиков в глазах самых широких народных масс». Вина «меньшевиков», конечно, немалая: правда, они образовали правительство без всякого участия капиталистов, но позволили себе не воспользоваться для этого, за ненадобностью, «мечом диктатуры», вопреки правилу, установленному для таких случаев Третьим интернационалом, к которому они вдобавок и не принадлежат, что уже совершенно непростительно. Во имя «единого фронта» и надо с них, если не снести голову — за неимением достаточно острого меча у самих коммунистов, — то хоть «сорвать личину», чтобы таким способом «проникнуть в массы», т. е. создать не единый междупартийный, а однородный фронт, над которым нераздельно господствовал бы Коминтерн. Соотношение между целью и средством перевернуто вверх ногами, или, как предпочитают выражаться марксисты, «поставлено на голову»; не единый фронт для установления пролетарской власти, а наоборот — даже уничтожение такой власти, где она существует на демократической основе, — только бы водворить коммунистическое единомыслие, и затем, уже при помощи «меча», отдать управление государством в руки коммунистического «передового отряда». Сущность политики Коминтерна нисколько не изменилась от переименования «раскола» в «единый фронт» совершенно так же, как при благозвучной замене ЧК политотделами наркомвнудела, plus çа change, et plus ça reste la même chose. Это, впрочем, и было прямо признано созванным в



Стр. 377



конце февраля «расширенным пленумом Исполкома Коминтерна», который утвердил полностью декабрьские директивы и резолюция которого «О едином фронте» гласит буквально: «Прения устранили недоразумения и показали, что предполагаемая Исполкомом тактика единого фронта» (изложенная в директивах) «нисколько не равносильна искажению нашей противоположности реформизму, а является продолжением тактики 3-го конгресса». Третий конгресс установил 22 правила о расколе; декабрьские директивы установили 25 правил о едином фронте; расширенный исполком поставил знак равенства между первыми и вторыми. К этому действию бессменный председатель исполкома Г. Зиновьев представил небесполезные объяснения. Он признал, во-первых, в категорической форме то, что так спутанно изложено в директивах: «Положение теперь иное, чем в 1919 г., когда мы отказались от участия в Бернской конференции. Теперь 2-ой и 2½ Интернационалы опять имеют за собой народные массы». Этим и объясняется новая редакция старой тактики: тактика единого фронта предлагается именно для того, чтобы «просветить массы и эманципировать их из-под влияния полу-буржуазных и буржуазных вождей». Как это сделать, минуя вождей? Массы сгруппированы в партии. Нельзя явиться на площадь или на улицу с приветствием: «Доброе утро, массы!». «Нельзя начинать с конца и требовать, чтобы с самого начала обходиться без соглашения с вождями». Для этого-то и нужна конференция с ними. «Нас спрашивают, что мы можем выиграть на такой конференции. Мы отвечаем: вексель на социал-демокр