Ст. Иванович. Демократизация социализма
[Португейс С.О.] Демократизация социализма / Ст. Иванович. // Современные записки. 1922. Кн. XII.С. 211–235.

Антидемократическая тенденция в социализме. Утопизм. Борьба за демократию как выход из кризиса социалистического движения. Упом.: Д.Ю. Далин, К. Каутский.


Стр. 211



ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ СОЦИАЛИЗМА



История социализма окрашена одной чертой, которую можно характеризовать так: борьба с демократией.

Обычная формула: «демократия и социализм» — понималась не только как формула союза, но и как формула противопоставления. Союз «и» часто означал не только сочетание этимологическое, наоборот: логическое ударение придавало этому союзу характер разделительный.

Борьба социализма с демократией окрашивает всю его историю до наших дней, когда коммунизм, придя к власти, двойным взмахом реального меча и теоретизирующего пера уничтожил демократию в сфере своего господства и практически, и идеологически. При этом не следует забывать, что антидемократическая концепция коммунизма ни в какой мере не является его собственным идеологическим достоянием. Ни одного нового слова он тут не сказал. Он мог полными пригоршнями черпать эти антидемократические принципы из старой, средней и новой истории социализма, где все уже было дано в самых разнообразных формах и сочетаниях. Эти позаимствования были не столько сознательной рецепцией антидемократических течений в социализме, сколько непроизвольным подчинением и заражением, тем стихийным отталкиванием от политической демократии, какое — то слабее, то сильнее — всегда присуще было духовной атмосфере социализма. Именно эта бессознательная сторона интересующего нас явления, а не экзегетические упражнения лукаво мудрствующих книжников коммунизма показала нам во весь рост



Стр. 212



всю опасность, грозящую социализму. Это была зараза, распространившаяся не только на конквистадоров коммунизма, но и на беспощадно преследуемых ими противников из лагеря «левого социализма». Первые отвергли, вторые «усомнились» и стали вносить поправки, в которых они чувствовали и чувствуют себя тем увереннее, что к их услугам в истории социализма имеется бесконечное множество теоретических прецедентов.

Было бы, однако, ошибочно думать, что разочарование в политической демократии охватило только группы «слева». Нет, и «справа», в стане социализма повеяло тем же духом. Разница заключается в том, что, если в левых кругах демократией жертвуют во имя сильнодействующих средств «социальной революции» и «диктатуры», то справа эти жертвы диктуются ослаблением веры в творческую роль государства и политических методов вообще. У левых демократия тонет в пучинах политического революционаризма, у правых — в тихой заводи экономического реформизма. Первые поворачиваются спиной к демократии потому, что сильно переоценивают роль механических, организационных и распорядительных функций «сильной» власти, которая сама все может;

вторые — потому, что роль эту сильно недооценивают. Слишком большая и слишком малая вера в творческое начало государственной власти приводит одинаково к недооценке политической демократии как формы государственной жизни. Сгущенная экономика и сгущенная политика одинаково бьют по принципам демократии.

Эта антидемократическая тенденция в социализме имеет глубокие исторические корни. Если взять эпоху развития социализма примерно с первой четверти XIX столетия, то нельзя не заметить, что социализм в значительной мере питался разочарованием в способности тех великих начал, какие были провозглашены Великой французской революцией, дать счастье измученным народам.

Вот революция, потрясшая весь мир, вот скрижали свободы, в грозе и буре светившие человечеству надежным пристанищем. И что же? Много кругом развалин — много горя, и слез, и болезней, и нужды, и голода. А счастья нет. Да и свободы нет: царит над Европой ночь «Священного союза» угнетателей. Труд пригнетен к земле. Нет — очевидно, не в политических переворотах дело. Нужно изменить основы собственности. Таково широко разлитое настроение.



Стр. 213



В художественно-философском мышлении воцаряется «мировая скорбь». В социальном мышлении воцаряется социализм не как проблема политического устройства народов, а преимущественно как проблема собственности. Утопически социализм той эпохи преимущественно аполитичен. Социализм — это социальный вопрос, но не политический. Политические перемены ничего не дают тем, кто не имеет собственности. Социализм, учение бедных и обиженных, развивается и идеологически крепнет как реакция против «политического строя» в защиту «экономического строя». Наоборот, идеология расцветающей буржуазии, получившей в великой буре все, что ей нужно было, крепко держится за «политический строй» и совершенно не интересуется строем экономическим. Здесь у нее все более или менее в порядке. Тем усиленней социализм сосредоточивает свое внимание именно на отношениях собственности. Демократия нужна буржуазии, богатым. Бедным, пролетариям нужен социализм.

Прошло много десятилетий, и социализм не освободился от этого уклона своей идеологии. Его великая вербующая сила среди трудящихся обязана своим происхождением именно этому господству в нем экономического начала. Массы были далеки от политики, от активного участия в тех формах демократии, какие тогда уже существовали. Они были от этого далеки не только вследствие системы цензовых привилегий, но и вследствие низкого уровня своего интеллектуального и политического развития. От политики они были далеки, но зато они всецело были захвачены рычагами экономики. Это была их темница, в которой рождались, жили, страдали и умирали, и эту темницу они хорошо знали, чувствовали ее как собственный недуг и несчастье. Для них проблемой был социализм, но не демократия.

Прудон выразил эту тенденцию в отчетливой форме, когда писал: «На место правительств ... мы ставим промышленную организацию, на место законов мы ставим договоры ... На место политических властей мы ставим экономические силы... На место государственной силы мы ставим коллективную силу... На место политической централизации мы ставим экономическую централизацию...». *) Было бы ошибочно думать, что здесь мы имеем только специфически анархистскую форму этой тенденции. То четкое разделение между анархизмом и социализмом, какое мы сейчас прово-



––––––––––––––––––––––––––––––

*) Заимствую эти формулы из приводимой П. Новгородцевым цитаты из сочинения Прудона: «Idée générale de la révolution au XIX-e siècle». См. «Об общественном идеале», стр. 337.



Стр. 214



дим, является достоянием сравнительно поздней эпохи в истории развития социализма. Но даже и после этого разделения с превращением анархизма в обособленное, враждебное социализму течение, социализм не освободился от своего недоверчиво-индифферентного отношения к проблеме политической демократии.

Мало того, даже в наиболее разработанной системе социализма, с которой связано нынешнее мировое социалистическое движение, — в марксизме — этот индифферентизм, переходящий порою в законченно теоретическое отрицание творческой роли государства, уместился в виде разрозненных, плохо согласованных со всей системой, фрагментов. Укажем хотя бы только на теорию исчезновения государства у Энгельса и отчасти у Маркса.



II.



Может показаться странным, как это мы приписываем социализму такое индифферентное или даже отрицательное отношение к проблемам политической демократии, когда социализм принимал живейшее участие во всех политических революциях, ждал их, предвещал, мечтал о них и звал к ним массы, когда он весь кипел политическими страстями революционной борьбы, и тысячи борцов социализма легли костьми на полях политических битв со старыми режимами. Все это так. Но присмотритесь поближе — и вы увидите, что эти факты нисколько не противоречат нашему утверждению. Ибо не было ни одной политической революции, в которую социализм вступил бы во имя политической демократии как таковой. Не было ни одной революции, в которой социалисты не видели бы непосредственного орудия непосредственного перехода к социалистическому строю. Не демократия воспламеняла их сердца в момент, когда они бросались навстречу смерти, а социализм, т. е. экономическое равенство.

Заняло бы слишком много места иллюстрировать это положение конкретными историческими примерами. Нам поэтому приходится сослаться на работу Д. Далина, в которой автор, совершенно, конечно, свободный от всякого еретизма, подробно останавливается на отношении Маркса и Энгельса, Лассаля, Бебеля, Каутского к происходившим в их время или к ожидавшимся тогда революциям. Всюду в общих чертах — одно и тоже: с политической революцией связаны на-



Стр. 215



дежды «немедленного социализма».*) В э т о м, а не в политической демократии, пафос борьбы. С древа политического кризиса должны быть сорваны райские яблоки социализма. Десятки раз ошибались насчет возможности социализма в результате очередной революции, в этих ошибках сознавались открыто и честно, но только затем, чтоб вновь их повторить на деле при следующей исторической встряске. Мало того, даже на примере Лассаля, этого политика quandmême, этого пропитанного насквозь Гегелем и Руссо государственника можно видеть, как мало социализм ценил политическую демократию как автономную ценность эмансипирующегося человечества. Ибо для Лассаля его страстная борьба за всеобщее избирательное право, т. е. за одну из главных основ демократии, была связана самым ближайшим и непосредственным образом с идеей производительных ассоциаций, которые спасут мир и водворят социализм, как только государство откроет им широкие субсидии. Для этого-то и нужно вообще всеобщее избирательное право, так как оно сможет дать такой состав избранных, который на этой помощи ассоциациям сумеет настоять.

Мы видим, что даже у этого страстного политического борца даже на почве требования всеобщего избирательного права не политическая демократия, а экономическая панацея является источником революционно-творческих порывов. Во всеобщем избирательном праве Лассаль видел гораздо меньше полезной работы общественного строительства, чем в производительных артелях. Полезная работа была только в последних. Политическая демократия была только передаточным механизмом.

Нужно сказать, что только в работах русской «Группы освобождения труда», т. е. главным образом Плеханова, социализм впервые ясно и прямо поставил вопрос о самостоятельном значении политической демократии. В борьбе с народовольцами Плеханов оперировал чистым понятием политической революции без всяких попыток срывать с древа ее райские яблоки социализма. Долго русская соц.-демократия крепко держалась на учении Плеханова. Стоило, однако, в 1905 г. загреметь раскатам революции, как множество учеников его сорвались с теоретической узды — и пошла писать губерния о перманентной революции, пошли вводить явочным порядком 8-часовой рабочий день и т. п. И здесь задачи политиче-



–––––––––––––––––––––––––––-

*) См. «После войн и революций». Стр. 175—185, Берлин, 1922 г. Издательство «Грани».



Стр. 216



ской демократии были или забыты, или принесены в жертву «социализму» — в кавычках, конечно, потому что иного социализма и быть не могло. Что было в 1917 г., когда «социализм» в итоге съел завоевания революции, — это мы все еще хорошо помним.

Можно поэтому смело сказать, что до 1917 г. завоевание политической демократии ни разу не играло автономной роли в сознании вступавших в революцию социалистических партий. Отчасти это относится и к Германской революции 1918 г. Германские независимые с. д. считают ее весьма «неудавшейся». Об этом в годовщину Веймарской конституции, едва ли не самой совершенной из ныне действующих конституций, писал орган независимых «Freiheit». Почти никакой не удалось осуществить социализации. Правда, удалось уничтожить одно из опаснейших гнезд монархической и милитаристской реакции, осуществить широчайшие формы политической демократии и сделать рабочий класс если пока не формальной, то реальной опорой государственно-правового развития. Но, так как никакого прямого социалистического приза при этом не выиграли, то ясно, что революция была «неудавшейся».

В этом скорбно-брюзжащем отношении германских независимых с.-д. к германской революции мы видим не только личный недостаток их политического разума, но и весьма характерное отражение изживаемой, но далеко еще не изжитой болезни социализма, выражающейся или в отрицании самостоятельного значения ценности политической демократии, или в слишком низкой оценке этого значения, или же, наконец, в наиболее прочно пока удерживающейся формуле: социализм — цель, политическая демократия — средство. Эту формулу мы рассмотрим ниже. Пока же необходимо устранить одно часто встречающееся недоразумение.

Эту, характеризованную выше, болезнь принято именовать «утопизмом». Так поступает и Д. Далин: Маркс, Энгельс, Лассаль, Бебель и даже Каутский — все великие представители социализма были утопистами. Д. Далин в этом отношении прямо беспощаден: «В этом отношении грешны все (курсив Д. Далина), в том числе и творцы научного социализма», — пишет он. — Иные ошибки их кажутся прямо непонятными сейчас. Смешно и глупо их замалчивать. Наоборот, надо вложить персты во все раны»... и т. п. Вложив персты, автор вынимает такую занозу: «Таковы уж общественные науки. В них человеческие страсти и интересы пере-



Стр. 217



крещиваются с ходом научного анализа... Революционное нетерпение заменяет собой научное исследование. Революционное нетерпение — очень благородное чувство. Но когда оно заменяет собой холодный и трезвый анализ, социализм проделывает обратный путь: от науки к утопии»*).

Положение, как видите, довольно безнадежное: «таковы уж общественные науки», а потому «грешны все». Грех же выражается в том, что все великие социалисты (о малых уж и говорить не приходится) считали возможным осуществление социализма тогда, когда для этого было еще слишком недостаточно предпосылок. 

Теория, согласно которой всякие ошибки и болезни социализма сводятся к «утопизму», — очень соблазнительная теория; к сожалению, она мало что объясняет. Маркс, Энгельс и другие великие и малые социалисты заносились мечтой в тот общественный строй, для которого не было тогда предпосылок; но не потому, что они были утопистами и революционным нетерпением заменяли объективный анализ, а потому, что, кроме «немедленного социализма», у них не было иной великой цели и великой страсти. Демократия, т. е. та форма общежития, для которой предпосылки были, их не воодушевляла, они ее не настолько ценили, чтобы пафосом ближайших исторических возможностей напитать свое стремление к революционному творчеству. Политическая демократия стояла вне поля их зрения, да и объективно демократия находилась и как действительность, и как идеология в столь эмбриональном состоянии, что самыми гениальными усилиями ума нельзя было тогда представить себе роль и значение развернутых форм демократии в процессе освобождения человечества. Поэтому социализм не был той недостижимой целью, которую выбирали вместо достижимой, а был единственной целью, являвшейся содержанием революционного сознания.

Алхимика средних веков, стремившегося превратить в реторте железо в золото, нельзя назвать утопистом. Но утопистом надо назвать того химика, который сейчас станет заниматься тем же делом. Поэтому не Маркс был утопистом, а утопистами являются те социалисты, которые теперь еще, после огромных завоеваний демократии и вполне выяснившейся ее громадной роли, готовы перескочить, минуя ее, прямо в обетованную землю социализма. Поэтому не то удивительно, что Маркс, Энгельс и Лассаль ставили себе недостижимые,



––––––––––––––––––––––

*) См. стр. 175—176. Курсив Д. Далина. 



Стр. 218



утопические цели, а то, что их себе ставят люди, ныне себя называющие «марксистами».*)

Только медленно и постепенно, с большими срывами и провалами социализм включил в содержание своих обетований политическую демократию. Только с быстрым ростом германской соц.-демократии политическая демократия стала постепенно входить органическим элементом в идеологию социализма. Но процесс этот далеко еще не закончился. Еще и ныне в социализме демократическая идеология подвергается каждый раз риску быть затертой на сей раз уж действительным утопизмом. Социализм все еще демократичен... «смотря по обстоятельствам». Насиженного места в социализме демократия еще не имеет. Через нее не только иногда стремятся «перескочить», но иногда на нее прямо наскочить.



III.



Происходит это из-за принципиально неправильной постановки вопроса о роли демократии в социализме.

Наиболее, так сказать, снисходительная формула их сожития гласит так: социализм — это цель, демократия — это средство. Как средство для социализма демократия приемлема.

Самое это противопоставление: средство и цель — рисуется нам в настоящее время излишней метафизической роскошью. Содержание исторического развития нельзя разложить на цели и средства. В нем все предыдущее есть средство для последующего. Каждая историческая фаза может быть определена и как средство, и как цель в зависимости от того, смотрит ли наблюдатель вперед или назад. Когда он смотрит назад, то все ему рисуется в виде целей. Когда он смотрит вперед, то все ему рисуется в виде средств. Обращаясь назад, мы находим, что капитализм был «целью». Обращаясь вперед, мы видим капитализм в виде «средства». С этой точки зрения мы получаем известное право вопреки обыкновению сказать: цели лежат позади нас, впереди нас только средства. Это звучит как парадокс, но этот парадокс — только следствие метафизики целей и средств.



–––––––––––––––––––––––––––

*) В одном старом русском словаре под словом «Алхимия» я прочел следующее: «В погоне за химерой алхимики открыли много химич. фактов. С развитием научной химии алхимия осталась уделом исключительно шарлатанов и невежд». Mutatis mutandis это относится и к химикам и алхимикам общественно-исторического развития.



Стр. 219



Социалистическая теория чувствует все неудобство этих опасных спекуляций и пробует спастись от философских злоключений, вводя наряду со средствами и целями одну так называемую «конечную цель» (Endziel). Но это нисколько не улучшает, а наоборот, только ухудшает положение. Ибо «конечная цель» — это нечто, на чем прекращается история, на чем растворяется вся конкретная жизнь. Это, может быть, блаженная, но все же смерть. И когда социализм выдается за «конечную цель», то это только свидетельствует о том, как легко социология переходит в эсхатологию.

Насколько неустойчивы, противоречивы и совершенно бесплодны все эти спекуляции со средствами и целями, видно из того, что Каутскому очень легко доказать, что вовсе не социализм является нашей целью. И для этого он ссылается, как это ни покажется странным, на Эрфуртскую программу. Он пишет: «Иногда между демократией и социализмом, т. е. обобществлением средств и процесса производства, проводят различие, говоря: это обобществление является конечною целью нашего движения, а демократия — не более как средство для этой цели, которое, смотря по обстоятельствам, может оказаться непригодным и даже явиться помехою. Строго говоря, однако, не социализм составляет нашу конечную цель, а устранение «всякого рода эксплуатации и угнетения, будут ли они направлены против какого-либо класса, партии, пола или расы» (Эрфуртская программа).

Здесь характерно вот что: вместо положительной формулировки цели дается отрицательная. Мы не желаем гнета и эксплуатации в какой бы то ни было форме. Чего же мы желаем? Мы желаем гнет и эксплуатацию уничтожить. Что же для этого нужно? Для этого нужны не только «общественная организация производства, но и демократическая организация общества». Здесь совершенно недвусмысленно не только демократия, но и социализм выступают вместе как средства для некоторой цели, отрицательно при том формулируемой. Мало того, Каутский еще более подчеркивает характер социализма именно как средства, когда говорит: «Если б нам доказали, что мы в этом ошибаемся, что освобождение пролетариата и человечества вообще единственно или целесообразнее всего может быть достигнуто на основе частной собственности на средства производства, как это допускал Прудон, то мы должны были бы выбросить социализм за борт, нисколько не отказываясь от нашей конечной цели;



Стр. 220



мы обязаны были бы это сделать как раз в интересах этой конечной цели»*).

Характерно, что эту оговорку, носящую, конечно, чисто условно-силлогистический характер, Каутский делает относительно одного из средств освобождения: общественного производства — и не делает ее, ни в этой работе, ни в одной из последующих, относительно другого средства: демократической организации общества. Демократию он даже и условно не соглашается «выбросить за борт». И эта, хотя и чисто формальная, разница вполне понятна. Потому что демократия — это так или иначе испытанное средство, имеющее за собой десятилетия героической борьбы, а общественная организация производства только теперь начинает свои первые многообещающие шаги; тем более обещающие, чем прочнее завоевано другое средство освобождения — демократическая организация общества.

Во всяком случае искусственная иерархия целей и средств, несостоятельная ни логически, ни социологически, должна пасть. Демократия и социализм — равно средства для единой цели — свободы. Но свобода — не конечная цель, а бесконечная. Она не имеет меры. И никаким самым идеально законченным и проведенным способом производства (социализм), равно как и никаким идеально проведенным способом управления (демократия) этой меры не наполнить. Тем и характерна отрицательная форма цели, выдвинутая Каутским, что эта форма не упирается в какой-нибудь институт, который выражал бы всю полноту общественно искомого, а является только выражением постоянного, наиболее общего, но и наиболее сильного стимула к борьбе за индивидуальную и коллективную свободу.

Демократия и социализм — только два лика этой свободы. Личность, коллективность не желают быть орудиями, средством в руках другой личности или коллективности, стоящих над ними. И они ищут выхода. Они организуют на более рациональных, на более справедливых началах производство, обмен и распределение. И тогда они творят социализм. Но они организуют на более рациональных, на более справедливых началах и формы гражданского общежития способы осуществления, обмена и распределения прав и обязанностей. Тогда они творят демократию. Но и в том, и в другом случае они творят единое дело свободы, свободы от гнета, независимо от того, происходит ли этот гнет от соб-



––––––––––––––––––––––––––––––

*) См. Karl Kautsky: «Demokratie oder Diktatur». Berlin, 1920, bei P. Cassirer. Стр. 7—8.



Стр. 221



ственности на власть или от власти над собственностью. Поэтому-то бессмысленной является попытка изобразить одну форму служения свободе средством, а другую — целью. Не в социализме находит свое оправдание демократия, не ради социализма идет за нее борьба, а и социализм, и демократия находят равно свое оправдание в свободе. Ради нее происходит борьба и за социализм, как ради нее в другой области происходит борьба за науку, за умножение и распространение знаний.



IV.



Наука, демократия, социализм — вот три великих пути, перекрещивающихся, сливающихся, но равно ведущих к той «конечной» цели, которая есть бесконечное стремление к свободе. Невозможно вступить на один из таких путей, чтобы рано или поздно не оказаться на другом. Это приводит нас к другой важной стороне интересующей нас проблемы. Оставим в стороне вопрос о науке, затронутый только мимоходом.

Возможен ли социализм без демократии? Возможна ли демократия без социализма? На первый вопрос большинство социалистов нашего времени (не коммунисты) отвечают отрицательно. Социалистический строй, т. е. строй общественного производства, будет существовать в формах демократии. Социализм — это его ipso демократия. Из этого приходится сделать несколько исключений для синдикалистской, правда сильно выветрившейся уже, идеологии и для так называемого «гильдейского социализма», проектирующего нечто в роде двухпалатной системы; верхней — экономической, представляющей производителя, Homo оeconomicus, и нижней — политической, представляющей гражданина, Homo politicus, с явным преобладанием первого над вторым.

За этими исключениями современные социалисты стоят на той точке зрения, что политическая форма социализма — это демократия. Без демократии социализм невозможен. Но именно в этой формуле и кроется часто недооценка демократии. «Вы хотите демократии? — Дайте нам социалистический строй». Иначе говоря, борьба за демократию отодвигается на задний план. Впереди идет борьба за социализм. Когда будет социализм, будет и демократия. В этой концепции она перестает быть самостоятельный задачей социалистического движения. Демократия приложится. Она явится подробностью в социалистической организации хозяйства. Да в конце кон-



Стр. 222



цов это и не важно: если будет социализм, то уж самый факт его существования столь подавляюще значителен, что вопрос о том, вырастет ли на этом базисе надстройка политической демократии или какая-нибудь иная — не может не потерять своей остроты. Это в мире нынешнем, в обстановке капитализма, вопрос о демократии играет такую важную роль. Но вырвитесь из пекла капитализма на простор социализма — и все это кипение политических страстей потеряет свой смысл.

Эта психология снисходительного отношения обладателя чего-то великого и всеобщего к спорам о малом и частном — эта гордыня базиса, скучно взирающего на надстройку, — она в социалистическом мировоззрении играет весьма выдающуюся роль. Именно она порождает у независимых с.-д. разочарование в достижениях германской революции, именно она заставляла русских социалистов «углублять» революцию, по их субъективным намерениям, и углублять ее могилу, по объективным результатам их усилий. Именно эта психология приводила к тому, что всюду, где в период революции воздвигались надстройки демократии, попытки углубления революции приводили к гражданской войне и вместе с нею к истощению базиса под этими надстройками.

Помнится, где-то В. Розанов писал об «Иисусе Сладчайшем», что во сладости его прогорк мир. Так и у многих социалистов в сладости социализма горкнет демократия. Это старая традиция, идущая еще с середины прошлого века, когда у творцов современного социализма вопросы демократии и политической организации общества разрешались в виде диалектического отрицания, выбрасывавшего вместе с водой абсолютизма и проблему государства вообще. Ленин в своей работе «Государство и революция» усердно подобрал все отдельные высказывания Маркса и Энгельса и истолковал их по-своему. Не обошлось, конечно, без ловкости рук, но за всем тем остается несомненным, что у первых учителей социализма проблемы демократии не было, да и быть не могло хотя бы в отдаленном сходстве с тем, как в результате огромных перемен, произошедших с того времени, эта проблема стоит сейчас. Сами слова и понятия имели тогда не тот смысл, какой мы в них вкладываем ныне. Последующие комментаторы пытались модернизировать и сложить в цельную картину разрозненные обрывки теории государства. Но друзья социализма обречены были в своем стремлении создать из всего этого приятный идеал на ту же неудачу, что и враги социализма, ревнивым копанием в марксовом на-



Стр. 223



следии пытавшиеся создать из всего этого отталкивающее пугало. В социалистической идеологии осталось только законное и понятное ¾ века тому назад и незаконное и вредное сейчас подчинение проблемы демократии проблеме социализма. В результате формула, гласящая, что социализм невозможен без демократии, слишком часто воспринимается, как заклание демократии на алтаре социализма.

Нам остается теперь рассмотреть другой вопрос, поставленный выше: возможна ли демократия без социализма? Ответ на этот вопрос как будто не вызывает никаких затруднений. Мы имеем ряд несомненных демократий, где социализма нет, а подчас и очень далеко до него. Каутский, настаивающий на неразрывной связи социализма и демократии, подчеркивающий положение «нет социализма без демократии», — оговаривается, однако, о «невозможности придать этому положению перевернутую форму» (нет демократии без социализма — гласила бы она в этом виде): «Демократия без социализма вполне возможна. Даже чистая демократия мыслима без социализма, например, в мелкокрестьянских обществах, в которых полное равенство экономических условий для всех и каждого имеет в своей основе частную собственность на средства производства».

Однако этот пример Каутского мало показателен. На почве совершенно примитивных экономических отношений и демократия является весьма примитивной. То, что она «чистая», — нисколько не противоречит тому, что она весьма примитивная. Демократия здесь чистая только потому, что перед ней нет никаких сложных задач. Она стоит по ту сторону добра и зла и скорее смахивает на натуральную демократию некоторых животных обществ. Такие примитивы столь же легко знают социализм без демократии, как и демократию без социализма. Каутский сам приводит примеры последнего рода. Однако и этот «социализм», и эту «демократию» приходится взять в кавычки и в кавычках отдать по принадлежности истории первобытной культуры.

Здесь, однако, интересно следующее: примеры примитивного социализма на антидемократической основе нисколько, по мнению Каутского, не опровергают его тезиса «нет социализма без демократии». Он за этими примерами никакой доказательной силы не признает, т. к. «для современных людей подобный патриархальный режим был бы невыносим». Однако за обратными примерами примитивной демократии на антисоциалистической основе он, как мы видели, эту доказательную силу признает и на этом основании отвергает



Стр. 224



обратный тезис — нет демократии без социализма. Иначе говоря, для него гораздо более ясна демократизирующая сила социализма, чем социализирующая сила демократии.

Нетрудно, однако, видеть, что возражение о невыносимости для современных людей патриархальных отношений относится не только к антидемократическим примерам примитивного социализма, но и к антисоциалистическим примерам примитивной демократии. Для современного человека невыносимо и то, и другое выражение примитивных начал.



V.



Вопрос о том, настолько ли же правилен тезис «нет демократии без социализма», как и тезис «нет социализма без демократии» — приходится решать не на основе того, что было и отмерло, не на основе законченных фактов, а их выясняющейся тенденции, во всяком случае на почве современной, а не «чистой» демократии. И вот на этой-то почве социализм как общественное хозяйство является неуклонно и постоянно нарастающим элементом общественного развития.

Общественное хозяйство в самых разнообразных формах, начиная от муниципальных, кооперативных, чисто рабочих, государственных и кончая разнообразными сочетаниями с частным капиталом, медленно, но неуклонно завоевывает одну позицию за другой. И это при условии, что нигде почти социалистические партии не стоят у власти, а во многих странах они от нее отстранены или отстранились. Не подлежит никакому сомнению, что, стань завтра Английская рабочая партия у власти, как процесс завоевания общественным хозяйством все новых и новых областей экономической жизни пойдет в Англии быстро и решительно вперед. Если процесс социализации хозяйства идет во многих странах не так быстро, как этого бы хотелось тамошним социалистам, то этому препятствуют не столько формы политической жизни, сколько органическая отсталость экономического развития или задержка его, вызванная послевоенным разорением. Во всяком случае, дальнейший успех политической демократии, вовлечение в состав действующей армии демократии все более широких масс и их политических выразителей, частичное или полное овладение механизмом демократической власти партиями труда само по себе означает огромное расширение перспектив и значительную реализацию планов общественного хозяйства.



Стр. 225



Не нужно быть метафизиком и утверждать, что «по самому своему существу» развернутая форма демократии приводит к социализму. Достаточно только констатировать факты из этой области. Демократия приводит в движение как объективные силы общественного хозяйства, так и субъективно заинтересованные в этом социальные группы. Поэтому мы и имеем право перевернуть формулу «нет социализма без демократии» — в такую; «нет демократии без социализма».

Само собой разумеется, что здесь речь идет только о высоких, развернутых формах демократии, когда социалистически мыслящие и настроенные элементы народа обладают достаточным весом в политической жизни. Но при этом не надо забывать: на сторону, если не социализма как целостной идеологии, то социализации как экономической реформы в этой обстановке развернутой демократии неизбежно переходят и чисто буржуазные элементы, и не только из интеллигенции, но и из так называемых «деловых» сфер. Знаменитые споры о «врастании», причинившие столько огорчений т. н. ревизионистам и т. н. ортодоксам, разрешаются в этом несомненном врастании демократии в социализм.

Конечно, для социалистов, для которых социализм становится заметным только в грохоте восстаний, в сиянии диктатуры пролетариата, в шуме и треске «социальной революции» — этот процесс «эманации» демократией социализма не играет никакой роли. Они лишь ждут «настоящего дня». Но для тех, кто понимает, что социализм нельзя отнести к некоему рубежу, по одну сторону которого социализма «еще нет», а по другую он «уже есть», — для этих социалистов социализирующие тенденции демократии — факт огромного практического и теоретического значения.

Эта социализирующая тенденция проистекает из того, что, стремясь к формальному моменту равенства, демократия неизбежно наталкивается на нищету, невежество, порабощение личности экономическим гнетом, которые должны быть устранены для того, чтобы равенство из формулы превратило