Марк Вишняк. Пятилетие

Марк Вишняк. Пятилетие



Вишняк М.В. Пятилетие / Марк Вишняк. // Современные записки. 1922. Кн. XIII. С. 253–264.

К пятой годовщине революции в России.




Стр. 253
ПЯТИЛЕТИЕ



На коммунистической улице праздник. Справляют юбилей. На сей раз не очередной, а сверхочередной. Не просто новый, лишний, пятый год пребывания у власти, а завершение исторического периода, некоего органического цикла — пятилетие. Юбиляры, даже чуждые сантиментов, вроде Троцкого, усматривают особую значительность, почти провиденциальность в этой дате. «Если мы прожили эти пять лет, стало быть, победа нам на роду написана... Мы проживем еще пять лет, а за ними — еще пять лет, а там и конца не видать!»

Логика малоубедительная. Для испытанного диалектика, как Троцкий, — даже непривычная. Тем не менее, столь понятная, по-человечеству простительная... Продержаться пять лет, вопреки всем прогнозам, научным и политическим; вопреки всем ожиданиям, своим собственным в том числе; вопреки ненависти и презрению не только всех активных противников, но и всех пассивных элементов нации; — есть от чего вскружиться голове, придти в экстатический восторг и отойти от привычной логики.

Не будем спорить о прошлом; не будем гадать и о будущем: написана ли большевикам победа «на роду» и действительно ли этой победе «и конца не видать». Признаем как факт пятилетнее пребывание центров, а с некоторых пор и всей России, под властью победителей. И спросим себя: есть ли то, что большевики называют победой, действительно победа, их победа? Есть ли чему радоваться и именины справлять тем, кто считает себя революционером, социалистом, интернационалистом, защитником интересов рабочего класса, сторонником «власти трудящихся» и т. д.?

Не полемики ради, а по всей чистой совести говоря, по трезвом учете всех итогов, — если самый факт властвования, голый факт удержания власти в течение пяти лет не счи-



Стр. 254



тать достижением самодовлеющим, — ни о какой победе говорить не приходится. Приходится говорить об обратном, о небывалом в истории борьбы людей за свои идеи и учреждения поражении.

Какой бы низкой единицей ни мерить то, что дало пятилетнее властвование большевиков, — оно окажется бесконечно ниже всех других.

В области материального благополучия — «где стол был яств, там гроб стоит». Столичный «шум» моторов и барышников всех племен и мастей заглушает происходящее «там, во глубине России». Однако не «белогвардейская выдумка», а факт, официально зарегистрированный («Красн. Газ.» от 7.V.1922), что на юге России, в г. Никополь, людей ловили арканами другие люди, голодающие...

Ведь это же останется. На века останется — в памяти народной и в исторической летописи — связанным неразрывно с правлением на Руси большевиков. И не только как воспоминание останется, а как рок, который еще долго будет ощущаться. Уже сейчас сказывается деградация населения — биологическая, экономическая, общекультурная.

Понизилась в советской России рождаемость. Упал вес новорожденных. Понизился рост и общая жизнеспособность. Увеличилась детская дефективность. Значительная часть нации «проституировалась». Почти вся страна «криминализировалась». Свирепствуют тифы, туберкулез, цинга, сифилис, душевные недуги. Повысилась смертность, естественная и «искусственная». Погибли лучшие элементы нации — лучшие не только в морально-культурном ряду: идеалисты, ученые, поэты; но и в производственном отношении наиболее ценные и трудоспособные. Жертвы населения между 16 и 50-летним возрастом больше чем в два раза превысили «норму» других возрастных слоев. Жертвы, понесенные научным миром, — в три раза больше средней... 

Русское население очутилось на таком хозяйственном уровне, которого цивилизованные страны не знают уже в течение столетий. Успела забыть его и отсталая, досоветская Россия. Сами большевики говорят о переживаемом сейчас Россией периоде как о периоде первоначального накопления. Только, верные своему обыкновению — хорошими словами прикрывать скверные дела, — они и в данном случае период первоначального накопления смягчают украшающим эпитетом «социалистического». Этим, хотя бы словесно, сохраняется иллюзия о том, что Россия не вспять возвращается, а идет вперед, к новым и светлым горизонтам.



Стр. 255



В это же время реальное отображение экономического положения советского государства, его производительных сил и ближайших возможностей, — так называемые «дензнаки» — становятся всеобщим посмешищем, пугалом и средством пропаганды против всего, что хотя бы по имени напоминает «рабоче-крестьянскую» власть. На выборах в Палату общин английские консерваторы щедро раздавали избирателям советские «дензнаки» с надписью от себя: «Голосуйте за рабочую партию, и ваши деньги будут стоить столько же!»

Когда праздновали четырехлетний юбилей, «образцы 1922 г.» приравнивали старый рубль к 10 тысячам советских рублей. За лишний год «победы» советский рубль утратил приравнивают прежний рубль уже к миллиону советских рублей. <так> За лишний год «победы» советский рубль утратил 99/100 своей стоимости. В прошлом году бюджетный дефицит исчислялся триллионами. Теперь — квадриллионами. Комисcapиaт финансов открыто признает, что через некоторое время бюджетные цифры выйдут за пределы реальностей. Это, конечно, не мешает руководителю того же Комиссариата публично, на IV сессии ВЦИК, заявить: «Нами подведена финансовая база под советское государство» (Известия» от 27.X).

Запасы сырья — чугуна, хлопка, шерсти, льна, нефти, угля — истощены; производительность безнадежно низка и так безудержно падает, что своей «победой» на хозяйственном фронте не рискуют хвастать даже наиболее беззастенчивые рекламисты. Сам Троцкий — а он ли не хвастун — довольствуется скромной оговоркой: «пятилетний период нашей революции не является тем историческим масштабом, при помощи которого можно оценить хозяйственные достижения нашей революции» («Известия», № 238).

Гражданская война в России продолжила дело, начатое мировой войной. Как и мировая война, гражданская «минировала» не капиталистически строй, на чем легкомысленно строился расчет, а все социальные связи и отношения: международные, внутригосударственные, внутриклассовые, внутрипартийные. Октябрь удлинил сроки, в течение которых выведенная из мировой экономики Россия лишала мир результатов своего труда и лишалась сама продукция других стран. За время пребывания большевиков у власти жизнь в России для всех классов населения стала не легче, а труднее; не богаче, а беднее; не тоньше, а грубее, бесчеловечнее.

Раньше, в мечтательную пору большевизма, в пору «комбедов», отдельные слои населения — и прежде всего фабрично-



Стр. 256



заводской пролетариат — могли черпать утешение в том, что, переместив правовые титулы и создав привилегии «для беднейших» и «за пролетарское происхождение», октябрь способствовал относительному обогащению рабочего класса. Октябрь давал относительное удовлетворение морально-политическим превосходством производительного труда над паразитарными и потому справедливо обездоленными классами. Но вскоре сознание себя как класса и борьба за интересы класса как целого выродились во внутриклассовую борьбу. А. В. Пешехонов привел недавно поразительный пример такой внутриклассовой борьбы. Когда в начале прошлого года администрация Брянского завода в добавление к пайку стала выдавать рабочим опилки, «борьба» свелась к оспариванию друг у друга «более съедобного добавка»: кому получать мелкие, осиновые опилки и кому более крупные, сосновые... Эпоха относительного (сравнительного) благополучия рабочего класса к пятилетнему юбилею большевиков успела сделаться уже легендарной. Пресловутый «НЭП» открыл для всех слоев населения относительную возможность обогащения. Перед лицом капитала, биржевой фортуны и спекулятивного ажиотажа теперь уравнены все, без различий по классовому происхождению или социально-политическому устремлению. «Ильич нам (коммунистам) приказал уметь торговать, мы и торгуем», — докладывал о новой коммунистической идиллии послушный Луначарский (на съезде печатников). Коммунисты сделались «красными купцами» и торгуют, «обогащаются», кто как может. А что в результате вместо былого «пролетариата» получился «беспросветный кабак до такой степени, что начинает становиться стыдно» даже Луначарскому — даже Луначарскому! — это уж непредвиденное последствие, ответственность за которое ввиду непогрешимости отца красной торговли «Ильича» естественнее всего возложить на... Антанту или зарубежных «белогвардейцев».

В «мире идей» картина немногим веселее, чем в «мире вещей».

За время существования «Р. С. Ф. С. Р.» население не стало ни грамотнее, ни культурнее. Меру значения, приписываемого просвещению рабочих и крестьян «рабоче-крестьянской» властью, указывает ассигнование на нужды народного образования всего 1,5 (полутора) процентов общего бюджета. И в результате на 1 января минувшего года за бортом начальной школы РСФСР, не считая Украины, осталось 49%, а в абсолютных цифрах — свыше четырех с половиной миллионов детей только четырех возрастных групп, от 8



Стр. 257



до 11 лет. Цифры текущего года дают новое понижение. По свидетельству официального ЦСУ (центрального статистич. управления), — на 20%. По данным других деятелей красной школы, «снижение перевалило за 30%» («Известия», № 233).

Сами коммунисты признали «фронт просвещения» угрожающим, а свой «Наркомпрос» (ведомство Луначарского) — «неудачным» и «рахитичным». Они отчетливо предвидят, что «На протяжении целого ряда лет мы будем свидетелями не только довоенной, но и дореформенной темноты, граничащей с одичанием («Известия», № 233).

Разваливается красная школа. Разваливается и красная печать.

По данным, оглашенным в Центральном бюро работников советской печати, на 1 января текущего года в РСФСР было 803 газеты. На 1 августа их осталось всего 299. Общий тираж понизился с 2.661 тысячи на 1 января до 993 тыс. к 1 августа. Циркуляром Центрального комитета коммунистической партии устанавливается, что «Подавляющее большинство областных, губернских и уездных изданий стоит ниже всякой критики». А «Вестник пропаганды и агитации» выражается еще энергичнее: «У нас нет печати; у нас есть всероссийская порча газетной бумаги».

Публицисты из «Накануне» умиляются картиной того, как в Москве на Неглинном «седобородый дворник» в «роговом пенсне» обращается с торговкой, указывая ей, что ежеминутно сорить у дома — «некорректно». А на Петровке по ночам у ворот дежурит другой пожилой «дворник», «…углубившийся при свете фонаря в «Критику фихтеизма» и делающий пометки на полях книги»... Но объективно, чья тут «победа»? Ведь не «институт» дворников упразднен и не дворники стали философами — как первоначально проектировалось, — а философы стали дворниками! От чего же восторг и умиление?..

Философы, превращенные в дворников; всероссийская порча бумаги; дореформенные тьма и одичание... Что же побуждает юбиляров все-таки именины праздновать? Что сами вменяют они себе в заслугу как положительное достижение «пролетарской революции»?

«Уничтожение отжившего класса помещиков»?.. Но судьба этого класса была предрешена — правда, в менее брутальных формах — еще мартовской революцией. Октябрьская же идея «натурализации сельского хозяйства», по удостоверению историографа советской экономики, сменившего ве-



Стр. 258



хи профессора Швиттау, — выродилась в «хаос лишений и голода» (ст. «Пять лет великого социального эксперимента». — «Накануне» от 7.XI): «Когда-то, в эпоху крепостничества, крестьяне говорили помещикам: «мы ваши, а земля наша». Теперь, на пятом году после уничтожения «отжившего класса помещиков», крестьяне публично — на съезде советов — так расценивают итоги не своей «победы»: «Земля наша, а хлеб ваш. Коровы наши, а мясо ваше. Озера наши, а рыба ваша. Лес наш, а дрова ваши...».

«Уничтожение незаконнорожденного, выкидышного, искусственно взращенного, от руки вскормленного класса буржуазии»?

И это «уничтожение» могло бы быть названо «победой» только в том случае, если бы новая экономическая политика не явила миру тип «нэпмана», наглого, примитивно жадного, взяточника и профессионального сбытчика краденого, лишенного «даже того небольшого подобия внешней культурности, которую успела приобрести старая буржуазия», по свидетельству самих же творцов «нэпа». Поскольку «уничтожение» имело место, оно касалось не «класса буржуазии», а отечественных «буржуев». Анемичные и неповоротливые Колупаевы и Разуваевы замещены прожженными Стиннесом, Урквартом, концерном Вольф-Штрауса. Что выиграли от такой замены русская промышленность и русский пролетариат — остается пока неизвестным. Сомнению подвергнут, впрочем, и первоначальный факт — самая «победа» над «выкидышной» русской буржуазией. По крайней мере, только на днях, на IV сессии ВЦИК «наркомфин» жаловался, что «вокруг трестов сидят старые фабриканты, старые заводчики... Внутри нашей государственности сидят бывшие старые собственники, которые ворочают всем в виде посредников буржуазии». («Известия», № 244). — Кто же, в таком случае, кого победил? Где побежденные и кто победители?

«Детонация» мировой революции ?..

Большевики усердно раздували мировой пожар «на горе всем буржуям». Горя причинили буржуям немало. Однако далеко не всем. Мирового же «пожара» не только не зажгли, а, можно сказать, собственными «рабоче-крестьянскими» руками отсрочили момент его вспышки... Вызвав не творческий дух революции, а его разрушающий дух, потворствуя отрицательным и разлагающим сторонам революции, а не ее положительным и созидательным силам, — октябрьские победители уничтожили внутренние спайки революционной армии. Подверглись процессу разложения и не избежали распада все



Стр. 259



формы массового движения: социалистические партии, рабочие синдикаты, кооперация, национальные объединения. Этот процесс захватил самих «разлагателей». Коммунистические партии и всяческие «комячейки» не расширяют свои кадры, а разделяются и дробятся.

Реакция охватила не только правящие верхи современного общества. Она проникла гораздо глубже. Она пронизала самую толщу народную, потерявшую своих вождей, сбившуюся с исторического пути, изверившуюся в целесообразности требуемых от нее усилий. — В традиции массового движения «враг народа», насильник над его волей, всегда стоял справа. Это давало движению естественный и постоянный уклон в противоположную сторону, влево, к «революции». Пятилетнее правление большевиков, может быть, впервые в истории в таких огромных масштабах, показало «массам» на опыте, что враг народа может находиться и налево. Непривычное положение вызвало замешательство, растерянность, неуверенность в себе и в других, утрату жертвенного энтузиазма и неудержимое отталкивание не только от большевистского коммунизма, но и от социализма и революции. «Победа», одержанная русским октябрем во имя приближения мировой революции, фактически не приблизила последнюю, а отдалила. Это теперь настолько очевидно, что даже восторженные пииты «октябрьской революции» признают этот «парадокс». Только самую «отсрочку» социальной революции они объясняют по-своему, корыстным расчетом пролетарской Европы: «Нет необходимости безудержно рваться вперед, как в азартной игре бросать ставку на социальную революцию, не подготовив позиций, — когда в мире есть мощная рабоче-крестьянская Россия Советов». (Передовик юбилейного № 179 «Накануне»).

Это уже объяснение случившегося, почему не произошла «социальная революция», — а вместо нее на международной авансцене темно стало от всяких «чернорубашечников», «комбаттантов» и иных «пробуждающихся венгров». Да и в самой России... Когда-то «батюшке Ленину» (я сам слышал это выражение) били челом верующие русские мужики и «сознательные» рабочие. Теперь Ленина, «так много сделавшего для России и всего человечества», «благодарят за прием, поздравляют с выздоровлением и желают много лет, сил и здоровья» уже не русские рабочие и крестьяне, а очутившиеся в России представители немецкой, шведской и чехословацкой крупной индустрии. Теперь к «сердцу и мозгу пролетарской революции» припадает международный капитал, облекшийся в ризы печальника о России и о всем человечестве.



Стр. 260



На заре туманного октября Ленин недоумевал, как это 230 тысяч сознательных и вольных большевиков не управятся с Россией, когда 130 тысяч отживших помещиков с ней управлялись, и даже правили. С того времени Ленин, правда, поумнел и успел усвоить другой взгляд — взгляд Струве на то, что левую политику не всегда необходимо делать непременно левыми руками. Теперь Ленин говорит, что «построить коммунистическое общество руками коммунистов — это совершенно ребячья идея. Коммунисты — капля в народном море... Нужно некоммунистическими руками строить коммунизм» (см. речь на XI партийном съезде). Однако радости мало от того, что Ленин отступил от своего взгляда, а Бухарин придерживается старого и по-прежнему считает необходимым «переделать мозги российского растяпистого народа» («Известия», №233.) — Существенно то, что эти взгляды, освященные и привитые именем «социальной революции», «обобществлены» и усвоены «комбаттантами» против революции и социализма. Муссолини действовал тем же методом, что и Ленин. (А король Виктор-Эммануил — гораздо менее энергично, чем «безвольное» Временное правительство). И «идеология» Муссолини — та же, что была у Ленина: «Не важно, будет ли мое правительство правительством большинства или меньшинства. Главное, чтобы оно могло опереться на 300 тыс. организованных людей, слепо повинующихся моим приказам» («La Stampa», 1. 1.1922).

Вольтер сказал как-то, что Бог в своей мудрости предпочитает тех, кто его отрицает, тем, кто его компрометирует. Революция и социализм с таким же правом могут предпочесть отъявленных своих врагов компрометирующим революцию и социализм «друзьям»...

Историческая легенда разукрасит, конечно, вымышленными чертами вождей большевизма. Уже сейчас «заживо» спешат Ленина и Троцкого приобщить к лику гениев, а в Чичеринских нотах, спесивых и наглых, найти образец «классической» дипломатии. — Мы, современники, живые свидетели о живом, заранее опротестовываем действия будущего историка, который неминуемо захочет привнести от себя смысл и разум в весь хаос и нелепицу наших дней. Мы заранее оспариваем будущую легенду, которая расцветит своими домыслами то бесконечно противоречивое, не столько диалектическое, сколько увертливое, незатейливо-лукавое, ярославски хитрое, что представляют собой слова и речи «отца трудящихся». Мы обращаем внимание на то, как Ленин сам представлял



Стр. 261



себе и своим единомышленникам исторический смысл каждого из пережитых советской властью годов. «В 1917 г. гвоздь был в том, чтобы выйти из войны. В 1917—1920 г.г. гвоздь был — в отпоре Антанты. В 1921 г. гвоздь был в отступлении в порядке. А в чем гвоздь теперь? Гвоздь положения — в людях, в недоборе людей». Надо запомнить эти «гвозди» не только как образец «топорности» мыслей и целей, которые ставил себе большевизм, но и для того, чтобы понять, насколько различны были цели русской революции и цели октября; чтобы понять, что интересы русской нации и интересы РСФСР расходились иногда в прямо противоположных направлениях; что, если творческие возможности страны и народа не окончательно иссякли, то это произошло не благодаря большевикам, а помимо них и вопреки им, не потому, что они стояли у власти последние пять лет, а несмотря на то, что они стояли у власти целых пять лет; что они у власти — к счастью — всего еще пять лет...

О своих национальных заслугах пред Россией творцы социалистического отечества избегают говорить. Разве только изредка шепнут по секрету какому-нибудь заезжему знатному иностранцу из «социал-патриотов», что Брест-Литовский мир — вовсе не дело рук Ленина с Троцким, а Клемансо с Фошем. Первые «умоляли», уверял Троцкий г-на Эррю, прислать инструкторов для воссоздания русской армии, и только упрямые Клемансо и Фош этому помешали... О национальных заслугах большевиков, о «потерянной и возвращенной России» обычно твердят сменовеховские мильтоны, выдавая свой собственный, надуманный «национал-большевизм» за большевизм tout court.

«Большевики собрали Россию, создали армию, вызвали подъем национального чувства»... Сначала разбить, а потом «собрать»; разложить, чтобы «создать»; подавить, чтобы «вызвать» — какой приговор может быть более суровым для сознательных «демиургов истории»?! А главное, даже и эти «национальные заслуги» большевизма обнаруживаются лишь при искусственном расчленении пятилетнего «цикла», при противопоставлении первых «героических» лет последующим годам «декаданса». Если же взять период большевистского правления как целое и сравнить российскую государственность до того, как большевики «начали», с тем, во что эта государственность выродилась сейчас; если учесть все возрастающую силу отталкивания тех частей и народов России, которые были сначала призваны большевизмом к «отделению» от России,



Стр. 262



чтобы затем оказаться железом и кровью воссоединенными в систему РСФСР, — придется признать, что, чем туже завинчиваются «государственные» винты большевизма, чем откровеннее и настойчивее воспитывается «партийный молодняк» в убеждении, что «милитаризм, который строится добровольным сознательным участием рабоче-крестьянской молодежи, не есть милитаризм, а есть орудие освобождения трудящихся масс»*) — тем ирреальнее национально-государственные завоевания юбиляров.

Пусть революция — варварская форма прогресса! Варварский, но все же прогресс... Конец венчает дело — и Жорес мог принять якобинцев, потому что, несмотря на их террор, якобинцы сами, конечно, думали, что только при помощи своего террора они спасли и возвеличили Францию, закрепили результаты революции, открыли пути к дальнейшему мирному развитию, дали миру образцы нового общественного устройства. Какой «прогресс», в чем он выразился, к чему свелся — справляют ведь пятилетие, можно говорить об итогах; что знаменует собой октябрьская «революция»? Что дала она России, миру по сравнению с тем, что было уже дано или заложено мартовской революцией? В чем историческое, апостериорное оправдание пролитой крови, разорению страны, поруганным святыням? Сорваны ли ветхие одежды Адама? Выросла ли человеческая личность? Освободился ли от своих цепей класс трудящихся? Возвеличено ли отечество? Торжествует ли идеал человечества? Интернационал?

Ни человек, ни класс, ни отечество, ни интернационал трудящихся, ни человечество за пять лет октябрьской «революции» не выиграли, а потеряли. Развеяна по ветру, на долгие годы погасла вера в человека, уважение к труду, к слову, к разуму коллективных усилий, к энтузиазму. Пробуждены и освящены эгоцентрические, шкурнические, первичные инстинкты в человеке. Организованная гражданская война, как сам себя любил называть большевизм, естественно вызвала организованное понижение культуры. Но при чем тут революция и прогресс? Правда, по мнению некоторых большевиков, — «непозволительным, оскорбляющим» для них «уродством» было то, что «неумытая, безграмотная чеховская и бунинская Русь позволила себе роскошь иметь Скрябина, Врубеля и Блока». О вкусах не спорят. На наш взгляд, гораздо больше



__________________________

*) См. речь Троцкого на съезде коммунистических потешных, переряженных вместе с самим Троцким в костюмы моряков для принятия «шефства» над красным флотом. — «Известия», № 234.



Стр. 263



«оскорбляющего уродства» в том, что теперешняя еще более неумытая и не менее безграмотная Русь уже шестой год все еще позволяет себе роскошь иметь своими правителями «организованных понижателей культуры»...

Эта «роскошь», конечно, только одно из следствий общего понижения культуры, в частности, понижения культуры политической, начавшегося еще с мировой войны. Как общее правило, понижение политической культуры — апатия, усталость, упадок революционной энергии и общее разочарование — всегда укрепляет на время фактических держателей власти. Укрепляет оно и положение нынешних властителей России. Тем не менее, в истории, вероятно, еще не бывало случая, чтобы понижение политической культуры служило основанием к празднованию победы революции.

Не смотря на внешнее укрепление большевистской власти, политическое status quo РСФСР не перестает быть по-прежнему неустойчивым, подверженным риску повседневных «случайностей», внутренних и внешних. И без того затянувшаяся морока без конца длиться не может. Наличность тупика ощущается всеми, противниками и сторонниками существующего строя. Все ищут и ждут. Кто выхода, а кто конца. Одни склонны более к поискам. Другие — к ожиданию. Если ставку на приобщение Европы к русскому опыту считать для ближайшего будущего окончательно битой — остаются только две возможности: либо преобразование большевизма, либо его свержение. Либо за «экономическим термидором» последует термидор подлинный, политический; либо воссоздадутся предпосылки — прежде всего субъективные — для революционного свержения большевиков. А поскольку протекшие под знаком «нэпа» два года ни в малой мере не подтвердили расчетов тех, кто от новой экономической политики умозаключал к неизбежности и политических изменений, — постольку возможность свержения большевистской власти сохраняется полностью.

Во всяком случае, когда так или иначе, но большевистский режим, наконец, рухнет, русские граждане будут вспоминать нынешний период своей истории с тем же чувством тягостного недоумения, с каким уже сейчас вспоминают свою «историю», всего четыре года тому назад бывшую горькой и печальной действительностью, чехи: «Как могла Австрия управлять нами в течение стольких веков? Мы не в состоянии даже постичь это»...

В час падения большевистского ига русские граждане, без различия политических устремлений, по всей вероятности, и



Стр. 264



сами большевики — одинаково откажутся понимать, как могла большевистская власть управлять нами в течение стольких лет?! Это может случиться раньше или позже, после очередного или сверх очередного юбилея, на шестом или на седьмом году большевистского властвования. Но это случится. И, когда это случится, изумление пред бывшим станет всеобщим. И оно пребудет в веках.



Марк Вишняк.