|
Ходасевич В. . [Стихотв.:] Музыка («Всю ночь мела метель, но утро ясно…»). Берлинское («Что ж? От озноба и простуды…»)
Ходасевич В.Ф. [Стихотв.:] Музыка («Всю ночь мела метель, но утро ясно…»). Берлинское («Что ж? От озноба и простуды…») / Владислав Ходасевич. // Современные записки. 1922. Кн. XIII. С. 122–124.
Стр. 122
МУЗЫКА.
Всю ночь мела метель, но утро ясно.
Еще воскресная по телу бродит лень,
У Благовещенья на Бережках обедня
Еще не отошла. Я выхожу во двор.
Как мало все: и домик, и дымок,
Завившийся над крышей! Сребро-розов
Морозный пар. Столпы его восходят
Из-за домов под самый купол неба,
Как будто крылья ангелов гигантских.
И маленьким таким вдруг оказался
Дородный мой сосед Сергей Иваныч.
Он в полушубке, в валенках. Дрова
Вокруг него раскиданы по снегу.
Обеими руками, напрягаясь,
Тяжелый свой колун над головою
Заносит он, но — тук! тук! тук! — негромко
Звучат удары: небо, снег и холод
Звук поглощают... «С праздником, сосед!»
«А, здравствуйте!» Я тоже расставляю
Свои дрова. Он — тук! Я — тук! Но вскоре
Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь
И говорю: «Постойте-ка минутку!
Стр. 123
Как будто музыка?» Сергей Иваныч
Перестает работать, голову слегка
Приподымает, ничего не слышит,
Но слушает старательно... «Должно быть,
Вам показалось», — говорит он. «Что вы,
Да вы прислушайтесь! Так ясно слышно!»
Он слушает опять: «Ну, может быть, —
Военного хоронят? Только что-то
Мне не слыхать». Но я не унимаюсь:
«Помилуйте, теперь совсем уж ясно!
И музыка идет как будто сверху!
Виолончель... и арфы, может быть...
Вот хорошо играют! Не стучите!»
И бедный мой Сергей Иваныч снова
Перестает колоть. Он ничего не слышит,
Но мне мешать не хочет, и досады
Старается не выказать. Забавно:
Стоит он посреди двора, боясь нарушить
Неслышную симфонию. И жалко
Мне, наконец, становится его.
Я объявляю: «Кончилось». Мы снова
За топоры беремся. Тук! Тук! Тук! А небо
Такое же высокое, и так же
В нем ангелы пернатые сияют.
Москва.
Стр. 124
БЕРЛИНСКОЕ.
Что ж? От озноба и простуды —
Горячий грог или коньяк.
Здесь музыка, и звон посуды,
И лиловатый полумрак.
А там, за толстым и огромным
Отполированным стеклом,
Как бы в аквариуме темном,
В аквариуме голубом, —
Многоочитые трамваи
Плывут между подводных лип,
Как электрические стаи
Светящихся ленивых рыб.
И там, скользя в ночную гнилость,
На толще чуждого стекла,
В вагонных окнах отразилась
Поверхность моего стола —
И, проникая в жизнь чужую,
Вдруг с отвращеньем узнаю
Отрубленную, неживую,
Ночную голову мою.
Misdroy-Berlin, 1922.
Владислав Ходасевич.
|
