М.Л. Гофман. «Клеопатра» и «Египетские ночи». Неосуществленный замысел Пушкина

Гофман М.Л. «Клеопатра» и «Египетские ночи». Неосуществленный замысел Пушкина / М.Л. Гофман. // Современные записки. 1922. Кн. XIII. С. 169–190.


Стр. 169

КЛЕОПАТРА И «ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ»

Неосуществленный замысел Пушкина*)



Вскоре после смерти Пушкина в VIII книге «Современника» (1837 года) были напечатаны неоконченные «Египетские ночи» и отрывок из этого же романа Пушкина с таким примечанием П. А. Плетнева: «Очерк и даже некоторые частности этого отрывка автор успел уже употребить в неоконченной повести своей под названием «Египетские ночи». Издатели не считают за излишнее поместить здесь этот отрывок и в том виде, как он приготовлен был автором еще до назначения ему места в пьесе, как он набросан был в виде запасного материала. Небесполезно учиться у хорошего писателя, наблюдая, как он сам сочинение свое критикует, иные части сжимая в нем, иные развертывая».

Замечание Плетнева вместо разъяснения ввело всех современных и последующих читателей и исследователей в заблуждение тем, что внушило совершенно неверное представление об этом отрывке как об одном из первоначальных черновых набросков «Египетских ночей», между тем как в действительности этот отрывок является самым последним фрагментом, заменившим собою повесть «Египетские ночи», от продолжения которой поэт отказался. Не сочли нужным издатели оговорить и другое немаловажное обстоятельство, касающееся основного текста, а именно: что они напечатали не пушкинскую, а собственную весьма искусную композицию из различных рукописей Пушкина — черновых



_________________________________

*) Настоящий очерк представляет вступление к исследованию истории создания и текста «Египетских ночей», имеющему появиться отдельным изданием в Петербурге в 1923 году.



Стр. 170



и беловых, и даже разных годов (1825—1835). Так — в композиции издателей «Современника» — до сего дня и воспринимаются «Египетские ночи» всеми простыми читателями и мудрыми исследователями творчества Пушкина, и никто не сомневается в том, что «Египетские ночи», которых поэт будто бы не успел окончить, обрывались стихами:



И вот уже сокрылся день, 

И блещет месяц златорогий;

Александрийские чертоги

Покрыла сладостная тень;

Фонтаны бьют, горят лампады,

Курится легкий фимиам,

И сладострастные прохлады

Земным готовятся богам;

В роскошном золотом покое 

Средь обольстительных чудес 

Под сенью пурпурных завес 

Блистает ложе золотое...

………………………………



Последующие опубликования отрывков, относящихся так или иначе к «Египетским ночам» или, более обще, — к сюжету египетской царицы Клеопатры, ни на йоту не изменили коренного ошибочного представления об истории неосуществленного замысла Пушкина и только детализировали отдельные стороны его и вместе с тем безнадежно запутывали вопрос.

Первое дополнение к истории «Египетских ночей» по рукописям Пушкина было дано П. В. Анненковым в I томе сочинений Пушкина издания 1855 г. (содержащем «Материалы для биографии А. С. Пушкина»). Анненков напечатал небольшой отрывок из рукописи, начинающийся словами «Мы проводили вечер на даче у Княгини Д.», — и более полно, но не более точно, три отрывка: «Цесарь путешествовал», «Им управлял старый отпущенник» и «Солнце клонилось к западу». При этом Анненков дал и историю создания «Египетских ночей», которая с большими или меньшими вариациями повторялась и последующими издателями, и исследователями. Нелишне и небесполезно напомнить читателям историю «Египетских ночей», как она была написана непререкаемым и неоспоримым авторитетом для всех пушкиноведов, веривших свидетельству Анненкова больше, чем рукописи Пушкина, его словам и собственным глазам.



Стр. 171



«Впечатление, производимое «Египетскими ночами»*), так полно и сильно, что должно возбудить само собой исследование читателя, отдающего отчет в своих чувствах. Всякий, кто внимательно рассматривал это небольшое образцовое произведение, вероятно, заметил, что все его краски и все его очертания необычайно глубоко продуманы, строжайше взвешены и оценены предварительно и потом уже воспроизведены в минуту вдохновения, сообщившую всем им свежесть, блеск первого впечатления. Действительно такова история создания «Египетских ночей».

Для того чтобы ввести стихотворение свое «Чертог сиял: гремели хором» — или лучше поэтическое изображение древнего предания в современную эпоху, столь противоположную нравам языческого мира, Пушкин начинал много повестей. Из противоположности понятий, какая должна была оказаться между взглядами древних на известный предмет и нынешними требованиями вкуса и приличий, хотел он извлечь сильный романический эффект. Он начал повесть из светской жизни, которая напечатана была в альманахе: «Сто русских литераторов 1839 г.» под заглавием: «Одна глава из неоконченного романа»**) и в посмертное издание его сочинений не попала. Не докончив своей повести, Пушкин перешел к разговору, который сохраняется в бумагах его и не может быть приведен здесь по сбивчивости и запутанности рукописи. Вот его начало: «Мы проводили вечер у Княгини Д.***) Можно прибавить к этому, сколько позволяет состояние рукописи, что из толков о Клеопатре, Пушкин хотел извлечь именно тот контраст, о котором задумал, но он бросил разговор свой неоконченным, как и отрывок, напечатанный в альманахе «Сто русских литераторов», да вскоре бросил он и самую мысль, подавшую повод к сочинению их. Он перешел к другому и более художественному роду противопоставления картин, именно к огненной импровизации бедного заезжего итальянца ввиду блестящего общества его спокойных и взыскательных слушателей. Самый переход этот был сделан, однако ж, не без одного посредствующего звена. «Египетским ночам» предшествовал еще один опыт, именно — мастерское изображение писателя



_________________________________

*) Разумеется, конечно, композиция «Современника».

**) «Одна глава из неоконченного романа» («Гости съезжались на дачу») не имеет отношения к «Египетским ночам».

***) Анненков в VII томе дал в более полном виде набросок, причем смешал две различные рукописи — различные редакции.



Стр. 172



— светского человека, некоторые черты которого приняты были потом и в повесть. Опыт этот под именем «Отрывка» и с объяснительным примечанием П. А. П. напечатан был в посмертном издании. Так, наконец, образовались «Египетские ночи» — в их изумительной оконченности и отделке.

Замечания наши, однако же, относятся к мысли Пушкина о современной повести и о превращениях, какие она получала у него до полного своего выражения, но кроме того у поэта было еще и другое намерение по поводу «Египетских ночей». Оно, может, еще и предшествовало всем описанным здесь. Мы видим, что Пушкин начал повествование из быта древнего мира с намерением выразить его ложное, языческое понятие о смерти. Отрывки этого повествования, бессвязные и набросанные по разным листкам, весьма любопытны. Одна подробность, являющаяся в программе повести, объясняет много самую сущность ее. Пушкин хотел ввести в рассказ свой лицо раба-христианина, который должен был, вероятно, служить живым осуждением равнодушия или упоения, с каким языческий мир встречал смерть, оскорбляя тем величество и значение ее, и живым опровержением потех язычества и лжемудрствований его философов. К сожалению, Пушкин набросал только первую половину, да и та представляется нам в таком необделанном и обрывочном виде, что едва сохранена в ней необходимая связь рассказа. Приводим эти клочки, так сказать, его мысли — по порядку. Одно объяснение: главное действующее лицо в рассказе Пушкина есть тот знаменитый Петроний, который был и поэтом, и блестящим человеком века Нерона и кончил жизнь тем же родом смерти, как и Сенека. Он открыл себе жилы, избегая зависти и подозрений Нерона...*) 

Что касается самих отрывков, то пусть вспомнят читатели, что мысль о «Египетских ночах» родилась у Пушкина еще в 1825 году. Она обрела себе настоящую форму только спустя 10 лет. В числе проб и очерков, ей предшествовавших, мы видим, находился и такой, который, судя по намерению автора, должен был поднять предмет до философско-поэтического значения».

Отрывок «Ах, расскажите, расскажите» был напечатан П. И. Бартеневым в «Русском архиве», но, так же,



__________________________________

*) Анненков приводит далее весьма неточно три отрывка «Цесарь путешествовал» с программой-планом. Два отрывка и программа были недоступны исследователям до самого последнего времени (они находятся в собрании Л. Н. Майкова).



Стр. 173



как и Анненков, Бартенев совершенно не разобрался в рукописях Пушкина, что и вызвало справедливую критику В. Е. Якушкина, указавшего в своем «Описании рукописей Пушкина, хранящихся в Московском публичном и Румянцевском музеях» («Русская старина» 1884 года) на то, что г. Анненков напечатал начало одного очерка, но самый конец взял из другого; г. Бартенев напечатал другой, почему-то пренебреженный г. Анненковым, отрывок, но при этом вставил в него не напечатанный г. Анненковым конец первого очерка, пропустив из своего часть того, что было заимствовано г. Анненковым». Указаниями В. Е. Якушкина воспользовался П. О. Морозов, который, кроме того, прочел еще стихотворные наброски «Египетских ночей»*), которые он определил как «позднейший набросок», но затруднился указать им место и спрятал их в примечания к «Египетским ночам». В издании «Просвещения» Морозов как бы подвел итоги всей работы по «Египетским ночам» — работе, которая не может быть признана удовлетворительной, но которая вошла в плоть и кровь современного неверного восприятия и толкования «Египетских ночей». Морозов разбил на три части весьма неисправно воспроизведенные им тексты «Египетских ночей»: А — подготовительные отрывки, Б — «Египетские ночи» — и примечания. В первом отделе неточный материал текстов распределен в таком порядке: I — «Повесть из древнеримской жизни» («Цесарь путешествовал…») — первая ранняя редакция 1834—1835 гг., II («Мы проводили вечер на даче у княгини Д.…») — третья редакция, относящаяся к осени 1835 г., III («Ах, расскажите, расскажите!») — вторая редакция приблизительно того же времени, что и предыдущая (или, вернее, последующая) и IV (Несмотря на великие преимущества) — окончательный отрывок, оставленный Пушкиным после его отказа от повести о Клеопатре, датируемый 26 октября 1835 г. Основной текст (Б. «Египетские ночи») повторяет композицию «Современника», т. е. состоит из четвертой редакции повести плюс законченное стихотворение 1824 года «Клеопатра» плюс извлеченное из черновиков 1824—1825 гг. продолжение этого стихотворения, откинутое Пушкиным при отделке и переписке пьесы в 1825 году.

В примечаниях, кроме нескольких случайных и спутанных вариантов, Морозов привел первоначальную редакцию второй части стихотворения о Клеопатре, позднейший на-



________________________________

*) Этот набросок оказался черновиком отрывка, находящегося в Онегинском (парижском) музее Пушкинского дома Российской Академии наук.



Стр. 174



бросок («Зачем печаль ее гнетет») и начальные стихи перевода из Б. Корнуоля («О бедность, затвердил я, наконец»), предположительно, но неправильно отнесенные к импровизатору. Этот материал и особенно его расположение и явились источником неверного восприятия и толкования «Египетских ночей», формулированного П. О. Морозовым во вступительном очерке и повторяемого до сего дня всеми издателями и комментаторами Пушкина. В результате нашего исследования рукописей «Египетских ночей» — истории создания повести — мы пришли к другим выводам, вследствие чего и считаем необходимым прежде всего разрушить это ошибочное восприятие псевдопушкинской композиции «Египетских ночей». В этих целях позволим себе привести выдержку из введения П. О. Морозова, выражающего общее распространенное понимание неосуществленного замысла Пушкина:

«Еще в 1824—1825 гг. в уединении своего Михайловского поэт, вдохновившись рассказом римского писателя Аврелия Виктора о Клеопатре, продававшей свои ночи, набросал на эту тему стихотворение — и, как видно из его черновых тетрадей, несколько раз возвращался к нему, то изменяя отдельные его части, то переходя к новому размеру стиха. Мысль о Клеопатре не покидала его среди «Подражаний Корану», черновых набросков из «Цыган» и «Годунова», среди пестрых строф «Онегина...» Но стихотворение так и осталось неотделанным и неоконченным в течение целых десяти лет. Он вспомнил о нем только в 1835 г. и задумал ввести его в рамку соответствующего рассказа. Подбирая эту рамку, поэт сначала остановился на мысли написать рассказ из древнеримской жизни — из времен Нерона — и набросал три небольшие отрывка, оживив их стихотворениями из Анакреона и Горация; затем он изменил это первоначальное намерение и решил перенести действие рассказа в современный круг петербургского общества: вечером на даче у Княгини один молодой человек рассказывает, что его приятель, поэт, «начал было, но бросил» поэму о Клеопатре, — и передает в самых общих чертах содержание этой поэмы; этот рассказ, как можно судить по сохранившемуся отрывку, должен был послужить прологом к романическому приключению между повествователем и г-жой «Лидиной». Но и такая обработка темы не удовлетворила Пушкина. Он перешел к новому и последнему плану: вложил стихотворение о Клеопатре в уста случайно заехавшего в Петербург импровизатора-итальянца, введенного в светское общество поэтом «Чарским», изображению которого Пушкин



Стр. 175



придал многие собственные черты, высказав от его имени свои заветные мысли о литературе и поэзии. И здесь, увлекшись ходом этих мыслей, поэт сначала дал им более подробное развитие, — видимо, желая воспользоваться формою рассказа, для того чтобы бросить в лицо светской и литературной «черни» те упреки, которые он так долго таил про себя, поверяя их только своим тетрадям, в виде беглых отрывочных заметок, не назначавшихся для печати, но потом отбросил этот листок, хотя ему и жаль было его уничтожить, и, значительно сократив первоначальное вступление, написал три главы повести о Чарском и импровизаторе. Он довел эту повесть до стихотворения о Клеопатре — но не успел уже закончить ни этого стихотворения, ни повести...

Следует обратить особое внимание на последнюю, подчеркнутую нами фразу, ибо она-то, или вернее тема, заключенная в ней, и повторяется всеми с различными вариациями: Пушкин «не успел уже докончить ни этого стихотворения, ни повести». Эта тема и побудила большого современного поэта и пушкиниста Валерия Брюсова за Пушкина закончить «Египетские ночи» — сделать то, чего Пушкин «не успел» сделать. Этими словами Брюсов и начинает предисловие к своей поэме в 6 главах «Египетские ночи», — «обработке и окончании поэмы А. Пушкина»*): «Как известно, поэма «Египетские ночи» не была закончена Пушкиным. Сохранилось несколько черновых, подготовительных набросков и довольно большой отрывок, включенный в повесть, написанную прозой. Воссоздать по этим данным, что представляло бы целое, и было задачей моей работы, которую можно назвать «дерзновенной», но ни в коем случае, думаю я, не «кощунственной», ибо исполнена она с подлинной любовью к великому поэту». В кощунстве, ни в кавычках, ни без кавычек, действительно нельзя упрекать поэта, который «довольствовался тем, что старался не выходить за пределы пушкинского словаря, его ритмики, его рифм». Не в кощунстве можно упрекать Валерия Брюсова, а в том, что он, желая помочь читателям, «по намекам, оставленным самим Пушкиным, полнее представить себе одно из его глубочайших созданий», избрал для этого не единственно возможный путь изучения по рукописям Пушкина истории создания «Египетских ночей» с целью проникновения в художественный замысел поэта, а принял на веру традицию «Современника», присоединив к ней «тщательно сбереженные им черновые наброски», которые заняли «соот-



____________________________________

*) См. первый выпуск альманаха «Стремнины».



Стр. 176



ветственные (?) места целого» и прибавив к этому механическому соединению стихов Пушкина свои стихи, созданные в рамках «пушкинского словаря, его ритмики, рифм». Брюсова не смущали такие второстепенные обстоятельства, как невозможность параллельного, двойного развития темы по отделанному и черновому виду или как недопустимость для импровизации «поэмы в 6 главах». Особенно уязвимо заявление Брюсова: «Все, что уже было сделано Пушкиным для «Египетских ночей», тщательно мною сбережено, не исключая и черновых набросков, и заняло соответственные места целого». Благодаря этому чрезмерно бережному отношению к стихам Пушкина, Брюсов поступает так, как не мог бы поступить Пушкин, замысел которого разгадывает поэт нашей современности.

Первая глава начинается стихами:



Прекрасен и беспечен пир 

В садах Египетской царицы



Вторая глава (вариация первой):



Был снова праздник в пышном зале

Александрийского дворца.



Третья, четвертая, пятая и шестая главы поэмы Брюсова посвящены ненужному — для «Египетских ночей» Пушкина — описанию самых ночей и казни любовников Клеопатры: для повести Пушкина достаточно было нарисовать образ Клеопатры и ее «страстный торг», а совсем не разговоры ее с любовниками во время продажи ночей; Пушкин оборвал не столько импровизацию итальянца о Клеопатре, сколько повесть, в которой главными действующими лицами были его современники... (этого продолжения нет и у В. Брюсова). Мы назвали эти обстоятельства (неправдоподобное двойное описание пира у Египетской царицы, «поэму в 6 главах» в устах импровизатора-итальянца, отсутствие настоящего конца повести и замена его детальным распространением того, что implicite содержится в насыщенной и красочной речи, вызовы Клеопатры любовникам приступить к торгу страстному) второстепенными отнюдь не в целях ввести иронический тон в оценку поэтической работы Baлepия Брюсова, но для того, чтобы оттенить гораздо более важное обстоятельство, подрывающее добросовестную, бережную и творческую работу его: если В. Брюсов действительно хотел помочь читателям «полнее представить себе одно из глубочайших созданий» Пушкина, он должен был подойти к замыслу самого поэта, а это можно было сделать только изучением истории создания «Еги-



Стр. 177



петских ночей». В результате этого изучения Брюсов должен был бы отказаться от своего намерения «обработки и окончания поэмы А. Пушкина», так как изучение обнаружило бы 1) механическую композицию «Современника» и 2) затруднения, встреченные и не преодоленные Пушкиным при введении в рамку современной повести поэтического рассказа о Клеопатре и при продолжении повести с героиней-современной Клеопатрой, и, вследствие этого, отказ поэта от продолжения «Египетских ночей»: Пушкин не захотел или не мог, а не «не успел» «окончить» «Египетские ночи» и выделил из него небольшой отрывок — предисловие «к повести, ненаписанной или потерянной»...

В 1922 году против Брюсова выступил с основательной и серьезной критикой В. М. Жирмунский, посвятивший этому вопросу целую книгу «Валерий Брюсов и наследие Пушкина». Жирмунский выступил со своей критикой, облеченный в броню формального метода тщательного анализа поэтических приемов, особенно блестящего и убедительного в ученом, обладающем большой и несомненной поэтической чуткостью, тонким вкусом и чувством изящного и стиля, но...

Вооружившись всеми доспехами, В. М. Жирмунский забыл один, самый главный и обязательный для исследователя: исследование рукописей Пушкина и принятого традиционного текста, продолжаемого В. Брюсовым, исследование вопроса о том, в какой степени Брюсов разгадал замысел Пушкина и продолжает именно его, а не чужую композицию. Интуитивное чувство не обмануло Жирмунского, и он, конечно, прав в своем утверждении, что Брюсов освоил «Пушкинский отрывок с помощью привычных ему эстетических категорий и превратил поэму Пушкина в новую эротическую балладу Брюсова», но Жирмунский становится на формальную точку зрения, и с этой точки зрения Брюсову легко парировать все удары, предназначенные ему. В наши цели не входит рассмотрение этого вопроса, в сущности постороннего для нас и важного только в том отношении, что и Брюсов, и Жирмунский, и Морозов, и все другие исследователи способствовали укоренению в читателе ложного ошибочного представления о судьбе пушкинского замысла, и потому нам достаточно привести одну иллюстрацию из приемов критики Брюсова, употребленного Жирмунским в его «опыте сравнительно-стилистического исследования». Жирмунский, говоря о лирической композиции брюсовских «Египетских ночей» и приводя множество примеров «восклицаний и вопросов поэта, усиленных лирическими повторениями», а также отрывочности и многоточий, противопола-



Стр. 178



гает этой лирический композиции Брюсова эпическое повествование Пушкина, в котором, «личный голос поэта, его эмоциональное участие нигде не нарушает последовательного, объективного течения пластических образов».

Говоря о лирических приемах Брюсова, Жирмунский утверждает, что Пушкин пользовался в юности поэтической формой лирической поэмы, любил ее отрывочность, ее внезапные переходы, обилие лирических монологов и диалогов, эмоциональную взволнованность автора, его личное участие в судьбе героев. Так написаны байронические поэмы Пушкина «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы». Эпическое повествование Клеопатры, насколько можно судить по написанному отрывку, отличалось, по-видимому, особой связностью, непрерывным течением повествования. Монолог Клеопатры не носит лирического характера и вызывается необходимостью экспозиции. Душевное волнение поэта нигде не прерывает спокойного и объективного течения пластических образов».

Если бы Брюсов захотел возражать Жирмунскому, то он мог бы указать на то, что его критик противопоставляет «юношеские приемы Пушкина 1824 года» поэтическим приемам Пушкина... того же времени — 1824 г., а вовсе не 1835 года, ибо анализируемый Жирмунским отрывок написан в 1824 году одновременно с «Цыганами» и 2) на то, что «юношеские приемы восклицаний, повторений, отрывочности и многоточия Пушкин употребляет в стихотворной части «Египетских ночей» в 1835 году, т. е. как раз в то время, к которому относится и самая повесть; иначе говоря: Пушкин поступает в разрез с правилами, предписанными ему Жирмунским. Брюсов в ответ на упреки, обращенные к нему по поводу лиризма, восклицаний, повторений и многоточий, мог бы сослаться на «Египетские ночи» 1835 года, на стихи:



Какая грусть ее гнетет?*) 

Чего, чего недостает... 

Постиг ли кто в душе своей 

Немые таинства ночей?..*) 

Вотще!*) в ней сердце глухо страждет, 

(Она) утех безвестных жаждет — 

Утомлена, пресыщена 

Больна бесчувствием она...*)



________________________________

*) Пунктуация подлинника.



Стр. 179



Но дело не в том, что Жирмунский не прав формально, а в том, что он не прав по существу, игнорируя обязательную для него как для исследователя историю создания произведения, несоответствие замыслу которого в продолжении Брюсова он устанавливает. И Брюсов, и Жирмунский совершают одну и ту же ошибку, основанную на слепом доверии к традиционному представлению о том, что Пушкин якобы «не успел» окончить свою повесть, к традиционному основному тексту и утверждают ложное восприятие замысла Пушкина. Путем исследования рукописей Пушкина, чтения и разбора их, сличения оттенков в почерке, бумаге, чернилах и проч. мы пришли к другим выводам, и история создания «Египетских ночей» представляется нам в ином освещении.



В 1824 году Пушкин начал поэтически перелагать и творчески пересоздавать лаконичное повествование римского писателя историка Аврелия Виктора о Клеопатре, результатом чего и явилось вполне законченное и отделанное стихотворение «Чертог сиял...». Одно время поэт думал было продолжать это стихотворение, но тотчас же отказался от своего намерения и ограничил его рамкою вызова Клеопатры и ответа на ее вызов двух мужей и юноши. В 1824 году было написано не начало поэмы, а вполне законченное стихотворение. Тема Клеопатры, однако, очень интересовала Пушкина, и через 11 лет, на пороге 1835 года, поэт вновь обратился к этой теме без намерения сделать ее сюжетом поэмы или повести. В это время Пушкин задумывал повесть-роман о Петронии, и в этом романе тема Клеопатры должна была играть эпизодическую роль: Петроний со своими друзьями после рассказа о Клеопатре рассуждают о ней. Поэт не осуществил набросанной им программы романа из жизни древнего Рима, и, так как прервал свою работу задолго до самого рассказа о Клеопатре, то мы и не имеем права говорить о том, что именно затруднения в развитии этой темы, встреченные им, помешали ему окончить роман. Осенью 1835 года Пушкин ближе подошел к теме Клеопатры и, несмотря на то, что «египетский анекдот» по-прежнему занимал эпизодическую часть повести, самая тема страстного торга Клеопатры стала центром повести, построенной на параллели: поэтический пересказ египетского анекдота (эпизодическая часть) и воплощение этого анекдота в современных формах современной жизни (центральная, главная часть изложения повести). Пушкин должен был разрешить несколько художественных проблем, которые, в конце концов, и остались неразрешенными.



Стр. 180



Одна из трудностей заключалась в том, что эпизод, художественными чертами которого так дорожил поэт, должен был излагаться от третьего лица — в форме пересказа художественной поэмы, и эта трудность была так велика, ибо невозможно пересказать художественное создание без ущерба для его художественности, что на первых порах Пушкин готов был отказаться вовсе от поэтического рассказа и ограничиться одним прозаическим напоминанием о проданных египетской царицей ночах. Это затруднение живо чувствуется в первой редакции современной повести о современной Клеопатре. Рассказчик анекдота в современном обществе говорит: «Я предлагал сделать из этого поэму. Он было и начал, да бросил. Что ж из этого хотел он извлечь — какая тут главная идея — не помните ли? Если вам угодно, я расскажу. Я помню первые стихи. Он начинал описанием пиршества в садах Царицы Египетской...». И дальше следовала попытка то стихотворного, то прозаического художественного описательного пересказа неоконченной поэмы (мы подчеркиваем слово «неоконченной» и хотим обратить внимание на то, что в задачи Пушкина и входило рассказать о неоконченной поэме-отрывке: «Я предлагал сделать из этого поэму. Он было и начал, да бросил»). Но если рассказчик мог помнить «первые стихи» или даже отдельные стихи, то декламация чужого неоконченного поэтического произведения не только не была мотивирована, но и должна была казаться в высшей степени искусственной и неправдоподобной. С этими соображениями Пушкин не мог не считаться и, может быть, из-за них решил пожертвовать самой поэтической частью эпизода и, написав на полях против фразы «он было и начал да бросил» — «дама и хорошо сделал» <так>, после этого продолжал, опуская пересказ поэмы: «этот предмет должно было доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как и ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы». В первой редакции повести о современных египетских ночах Пушкин, таким образом встретившись с первым серьезным препятствием, в первую минуту предполагал не преодолеть его, а устранить и пожертвовать той поэтической частью эпизода, которою он особенно дорожил, как это обнаружилось вскоре же. Вторым, серьезным и, может быть, неодолимым в то время даже для Пушкина препятствием было воплощение со всеми проистекающими из него последствиями страстного торга в формах современной светской жизни.



Стр. 181



В неоконченной поэме, или лучше законченном стихотворении о Клеопатре Пушкин ограничился рассказом о вызове Клеопатры купить ее ночи ценою жизни и о приеме этого вызова тремя и ничего не сказал о самих ночах и расплате за эти ночи: то, что являлось излишним в стихотворении или даже в эпизодической части повести, становилось существенно важным — центральным в развитии сюжета — в центральной части повести. Поэт не мог не рассказать в современной повести о том, как осуществились египетские ночи в современной жизни, между тем воплощение египетских ночей в формах современных и представляло наибольшую трудность для Пушкина. В первой (осенней 1835 г.) редакции современной повести Пушкин остановился на том же самом месте, на каком художественно законченно обрывалось стихотворение 1824—1825 гг. — первый эпизодический член параллели, на которой была построена повесть: на вызове современной Клеопатры и на принятии этого вызова:

«— Что Вы думаете об условии Клеопатры? 

Лид. молчала. 

** повторил свой вопрос.

— Что вам сказать. И нынче иная женщина дорого ценит себя, но мужчина XIX столетия слишком хладнокровен и благоразумен, чтобы заключить такие условия. 

— Вы думаете, — сказал ** голосом изменившимся, — вы думаете, что в наше время, в П.б., здесь, — найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной — чтоб предписать любовнику условия Клеопатры!.. 

— Думаю — даже уверена.

— Вы не обманываете меня? Подумайте — это было бы слишком жестоко — более жестоко, нежели самое условие. 

Лидина, которая все время сидела молча, опустив глаза, — взглянула на него огненными глазами и произнесла твердым голосом: 

— Нет.

** встал и тотчас исчез».

Отделывая и переписывая эту повесть с целью продолжать ее, Пушкин пропустил поэму **, но затем решил вставить ее, и начал преодолевать непреодолимое препятствие, и снова встретился с теми же двумя препятствиями, и на тех же самых моментах оборвал развитие повести.

Вскоре, однако, поэт нашел выход из первого затруднения — в том, что вложил поэтическую передачу египетского анекдота в уста поэта-импровизатора: первое препятствие было преодолено, и преодолено блестящим образом (ибо



Стр. 182



ничем иным, как вольной и вдохновенной импровизацией, и не мог быть поэтический рассказ о Клеопатре на фоне современной жизни); но второе препятствие этим не только не преодолевалось, но еще более осложнялось. Коснувшись темы импровизации и тайны художественного творчества, Пушкин разрешил и другую проблему, поставленную им в «Моцарте и Сальери», и, введя в повесть эпизодическое лицо итальянца-импровизатора, поэта дионисического пафоса, должен был ввести и главного героя повести — Чарского, поэта аполлонического культа, связующего собой эпизодический и центральный члены художественной параллели-повести. Первые три главы «Египетских ночей» давали только вступление к повести и обрисовывали героя и эпизодических лиц (главное из эпизодических лиц — итальянец-импровизатор): в них еще нет героини — современной Клеопатры,*) как нет еще и хода развития современной повести. Вновь и вновь Пушкин встретился с прежним препятствием и, по-видимому, признал его непреодолимым в тот момент, когда начал компоновать импровизацию итальянца, в которой должны были быть слиты стихотворение 1825 года и начатая поэма ** — импровизация итальянца, художественно отделанный отрывок 1835 года. Импровизация осталась незаконченной — в том смысле, что переделка стихотворения 1825 г. была только начата; но объем импровизации уже вполне определился. Мы можем гадать о том, как Пушкин отделал бы эту импровизацию, какой окончательный вид приняла бы она; но мы знаем первый звук этой импровизации и знаем, в каком месте стоит последняя точка ее. В качестве рабочей гипотезы, отдавая себе отчет в произвольности смешения отделанного в 1835 году отрывка с неотделанным (для этого времени) продолжением, позволяем себе привести эту импровизацию полностью, выделяя вторую часть, которую Пушкин только начал сливать с первой и в которую, быть мо-



______________________________

*) Это положение, однако, надо понимать условно, ибо образ главной героини может быть, начинает обрисовываться на вечере с импровизацией: образ «молодой величавой красавицы», которая «со всевозможною простотою опустила в урну аристократическую ручку, и вынула сверток». В экспозиции даются только внешние признаки ее красоты, усиленно подчеркиваемой, и читатель, не знакомый еще в этой главе с новым действующим лицом, запоминает только ее красоту, простоту и величавость: «Импровизатор сошел опять с подмостков, держа в руках урну, и спросил, кому угодно будет вынуть тему? Импровизатор обвел умоляющим взором первые ряды стульев. Ни одна из блестящих дам, тут сидевших, не тронулась. Импрови-



Стр. 183



жет, он внес бы изменение (не исключена, однако, возможность, что Пушкин оставил бы и в неприкосновенном виде то, что было уже вполне отделано раньше):

«Темная знойная ночь объемлет Африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли; дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы.

Светлы и шумны чертоги Птоломеевы: Клеопатра угощает своих друзей; стол обставлен костяными ложами. Триста юношей служат гостям, триста дев разносят им амфоры, полные греческих вин; триста черных евнухов надзирают над ними безмолвно.

––––––

Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно. Дым курильниц возносится прямо недвижною струею — море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца. Сторожевые сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и гранитные хвосты... Только звуки кифары и флейты потрясают огни, воздух и море.

––––––

Вдруг Царица задумалась — и грустно поникла дивной головою; светлый пир омрачился ее грустию, как солнце омрачается облаком.

О чем она грустит?



Какая грусть ее гнетет? 

Чего, чего недостает 

Прекрасной, сладостной Царице? 

В ее (блистательной) столице 
Веселье, блеск и тишина



__________________________________

затор, не привыкший к северному равнодушию, казалось, страдал... Вдруг заметил он в стороне поднявшуюся ручку в белой маленькой перчатке — он с живостью оборотился и подошел к молодой величавой красавице, сидевшей на краю второго ряда. Она встала безо всякого смущения, и со всевозможною простотою опустила в урну аристократическую ручку, и вынула сверток. 

— Извольте развернуть и прочитать, — сказал ей импровизатор. 

Красавица развернула бумажку и прочла вслух:

— Cleopatra e i suoi amanti, — эти слова произнесены были тихим голосом, но в зале царствовала такая тишина что все их услышали. Импровизатор низко поклонился прекрасной даме с видом глубокой благодарности и возвратился на свои подмостки».



Стр. 184



Судьбою властвует она. 

Покорны ей земные боги 

Полны чудес ее чертоги. 

(Горит ли африканский день, 

Свежеет ли ночная тень 

Всечасно роскошь и искусства 

Ей тешат дремлющие чувства.) 
Все земли, волны всех морей 
Смиренно дань приносят ей 

Всечасно пред ее глазами 

Пиры сменяются пирами 

Постиг ли кто в душе своей 

Немые таинства ночей?..



Вотще! в ней сердце глухо страждет – 

Одних утех безвестных жаждет – 

Утомлена, пресыщена, 

Больна бесчувствием она...*)



И пир утих и будто дремлет

Но вновь она чело подъемлет

Надменный взор ее горит

Она с улыбкой говорит

В моей любви для вас блаженство

Могу забыть я неравенство.

(Я вызываю) — кто приступит?

Свои я ночи продаю —

Скажите кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?**)



Рекла — и ужас всех объемлет 

И страстью дрогнули сердца —  

Она смущенный ропот внемлет 

С холодной дерзостью лица, 

И взор презрительный обводит 

Кругом поклонников своих. — 



Вдруг из толпы один выходит 

Во след за ним и два других — 

Смела их поступь; ясны очи — 

Навстречу им она встает;

Свершилось: куплены три ночи 

И ложе смерти их зовет —



Благословенные жрецами 

Теперь из урны роковой 

Пред неподвижными гостями 

Выходят жребии чредой — 

первый — Флавий воин смелый



________________________________

*) Весь этот отрывок уже был отделан в качестве импровизации итальянца. Очень вероятно предположение, что поэт после этого сделал бы переход к дальнейшему повествованию. 

**) Этот отрывок представляет начало переработки стихотворения 1824—1825 гг. для первой редакции «Египетских ночей», поэмы **.



Стр. 185



В дружинах римских поседелый 

Снести не мог он от жены 

Высокомерного презренъя



Он принял вызов наслажденья 

Как принимал во дни войны 

Он вызов ярого сраженья — 

За ним Критон младой мудрец 

Рожденный в рощах Эпикура 

Критон, поклонник и певец 

Харит, Киприды и Амура. — 

Любезный сердцу и очам 

Как вешний цвет едва развитой 

Последний имяни векам 

Не передал. — Его ланиты 

Пух первый нежно отенял — 

Восторг в очах его сиял 

Страстей неопытная сила 

Кипела в сердце молодом... 

И с умилением на нем 

Царица взор остановила



Клянусь... — о Матерь на