П. Муратов. Три рассказа (I. Cactea Nubilis. – II. Цитера. – III. Шехерезада)

П. Муратов. Три рассказа (I. Cactea Nubilis. – II. Цитера. – III. Шехерезада)

Муратов П.П. Три рассказа (I. Cactea Nubilis. – II. Цитера. – III. Шехерезада.) // Современные записки. 1924. Кн. ХХ. С. 15—43. 





Стр. 15


ТРИ РАССКАЗА

I.

Cactea Nubilis



Живописцу Г. К. Кирста.



Во время геодезических работ в окрестностях В. я познакомился с одним из величайших оригиналов, какие только бывали на белом свете. Провешивая сторону нашего треугольника, мы забрались в порядочную глушь. Вы, впрочем, знаете этот край: равнина, тощие поля и низкие перелески, торфяные болота, канавы со стоячей водой и дождь, вечный дождь, во всякое время дня и ночи и во все времена года.

Но как раз вечный дождь прекратился, когда мы приблизились к имению, лежавшему прямо на нашем пути. Садившееся солнце прорвалось сквозь сизые тучи, красный свет озарил деревья сада и крыши нескольких зданий; блеснули стекла обширных оранжерей; окрасился розовым отблеском черный дым, валивший из высокой трубы. Я развернул карту, но она не обозначала в имении никакого завода. Мы обменялись по этому поводу несколькими словами с нашим милым студентом. Рабочие остановились в нескольких шагах позади нас; они закуривали, передавая друг другу отсыревшие спички. Я подозвал того из них, который знал эти места. Он назвал мне имя владельца, и мне



Стр. 16



ничего не сказало это польско-немецкое имя: фон М-ски.

У господина фон М-ски, как оказалось на следующий день, была презабавная, преуморительная наружность. Знакомство наше состоялось в той самой конторе имения, которая была нам отведена для ночлега. Едва мы успели подняться с коек, натягивая болотные сапоги, как господин фон М-ски уже окликнул нас, став посpеди комнаты. Я не разобрал ничего, что процедил он сквозь зубы, так как, признаться, разглядывал его с бесцеремонным и большим любопытством. Владелец имения был мал ростом и кругл, как шар. Плоское, точно блин, лицо его было приставлено к туловищу без всяких видимых признаков шеи. Очки еле держались на крохотном носике, и маленькие, очень пронзительные глазки смотрели поверх них, впиваясь в нас недоверчиво и недоброжелательно. Господин фон М-ски, подумав, соблаговолил снять фуражку; вместо всякой иной растительности на голове у него торчали редкие пучки колючих волосков!

Я должен был объясняться с этой фигурой. Мы показали бумаги и объяснили наш план работ. Пока я говорил, я не оглядывался, но знал, что студент поспешил отвернуться к окошку, чтобы не разразиться по школьной привычке неудержимым хохотом. Господин фон М-ски слушал, молчал и пожевывал тонкими губами. Один раз он вздохнул, причем было заметно, как колыхнулся его круглый живот. Чувствуя за собою поручение военного министерства, я говорил с ним совершенно спокойно, хотя видел, как мало было желанно ему наше вторжение. Казалось, владелец имения проникнулся необходимостью моих доводов. Он произнес что-то вроде обещания содействовать нам и сделал в воздухе своей коротенькой ручкой прощальный жест, не лишенный торжественности. Я проводил его до дверей и слышал, как сзади повалился на постель мой молодой помощник, напрасно



Стр. 17



затыкая рот подушкой, чтобы заглушить смех. Обещания господина фон М-ски не были в этот день ни в какой мере исполнены его челядью. На каждом шагу в наших работах мы встречали непреодолимые препятствия. Мы всюду останавливались у закрытых дверей и ворот, которые не могли отворить ни просьбы, ни угрозы. Имение оказалось насчитывающим несколько корпусов огромных оранжерей. То, что я принял за трубу не обозначенного на карте завода, было дымоотводом значительной станции центрального отопления. Мы везде наталкивались на запретные для нас стены теплиц, водохранилищ и лабораторий. Мое раздражение все возрастало: я переставал понимать, каким образом мог выполнить я в этих условиях возложенную на меня задачу. Не замедлил к тому же начаться дождь, и это окончательно вывело меня из терпения. Я приказал собрать инструменты.

Мы возвратились в контору мрачнее тучи, и бедный студент уже не осмеливался развеселить меня обычной шуткой. Нас ждал скудный обед из собственных наших припасов. Быстро стемнело; при свете свечи я набрасывал длинную телеграмму, которую был намерен послать завтра же в Министерство с жалобой на господина фон М-ски. Я обдумывал тактические последствия подобного шага. Пока я мог заключить об этом неприятном оригинале только то, что он был очень богат и очень ревнив к своим оранжереям. У него могли оказаться, однако, важные связи в столице. Пожав плечами, я решил до конца исполнить служебный долг. По случаю этого решения мы выпили со студентом последнюю нашу бутылку портвейна. После чего я поспешил раздеться и лег, изобретая на сон грядущий те ультиматумы, которые мог предъявить господину фон М-ски.

Я проснулся на следующий день в лучшем расположении духа. Умываясь, насвистывал я и, улыбаясь,



Стр. 18



разглядывал лицо погруженного в крепкий сон студента. Каким младенчески-розовым и беззаботным было это лицо! Ах, Ансельм, юный Ансельм, смеялся я, называя его именем, данным ему в шутку. Внезапно Ансельм проснулся, он раскрыл глаза, и они выразили тревогу. Он уже совсем пробудился и все же не мог сдержать короткого крика, который вырвался из его груди и который я счел остатком рассеянных сновидений. Но нет, это были не совсем сновидения! Я сел на постель к студенту, и он рассказал мне приключение прошедшей ночи.

Как оказалось, я уже спал, когда Ансельм услышал звук, показавшийся ему женским голосом, поющим так протяжно и так одиноко среди ненастной ночи. У господина фон М-ски была ли жена, дочь? Такова была первая мысль студента. Побуждаемый любопытством он вышел из конторы. Было темно, тихо, накрапывал дождь; однообразная жалоба продолжалась; прислушиваясь, Ансельм подумал, что различает аккомпанемент струн. В темной группе строений, где-то наверху светились большие стекла, бросая полосу белого света в сетку дождя. Надо было насчитывать очень немного лет, чтобы из этого создать повод для похождений!

Ансельм начал с того, что перелез через изгородь. Он оказался в углу, образуемом стеной дома и одной из оранжерей. Его рука ощутила влажность стекла и холод железных рам. Его ловкости предстояли теперь испытания, и он не отказался от них. Ему удалось взобраться на скат низкой пристройки и оттуда проникнуть на кровлю невысокого дома, служившего, по-видимому, резиденцией самого господина фон М-ски. Понимая ложность своего положения, студент шел по черепичной крыше, стараясь ступать осторожно. Он приближался к большим освещенным стеклам, находившимся впереди и на некоторой высоте над его



Стр. 19



головой. Внезапно пение прекратилось, он ясно почувствовал, что кто-то слышит его шаги и наблюдает за ним.

Он ожидал окрика слуг, тревоги, может быть, выстрела. Придерживаясь за гребень крыши, он тяжело переводил дух. Все было по-прежнему тихо, падали капли и реяли линии дождя в туманной полосе света над головой. Теперь он понимал расположение дома. Высокие оранжереи примыкали к нему, образуя нечто вроде внутреннего двора. Освещенные стекла находились в верхней части дальнего крыла. Несколько успокоившись, бедный студент решил поискать новых путей бегства. Он с осторожностью перебрался на ту сторону крыши, которая примыкала к дальнему крылу оранжереи. Освещенные стекла были теперь как раз над ним, на высоте, однако, превышающей его рост. Внезапно рука его наткнулась на перила железной лестницы. Искушение было слишком велико, Ансельм взошел по ее ступеням. С сильно бьющимся сердцем прильнул он к сияющим стеклам. Он увидел яркие огни, причудливые формы растений, тропические цветы, райских птиц, перелетающих с одной скалы на другую. Ему показалось, что среди этого ночного и искусственного рая он различил женскую фигуру в подвенечной фате и белом платье. В это мгновение плоское лицо господина фон М-ски приложилось с другой стороны к тому же самому стеклу оранжереи. В упор на Ансельма взглянули пронзительные и враждебные глазки, короткие ручки поднялись угрожающе, заколыхался живот, зашевелились колючие волоски на лысой голове. Владелец имения не был смешон в эту минуту. Смущенный студент, скатился по лестнице, не помня себя, пробежал крышу и, не столько спустился, сколько свалился вниз на кучу песку, избавившую его от серьезной аварии.

В то утро наши роли переменились. Напрасно сме-



Стр. 20



ялся и подтрунивал я над моим молодым компаньоном. Итак, в то время как я спал невинным сном, он занимался поисками богатых невест. Ах, Ансельм, Ансельм, не успел он попасть сюда, как уже решил породниться с господином фон М-ски! Но кто бы мог подумать, что этот мизантроп скрывает где-то миленькую племянницу или дочку. И что за ночной маскарад скучающей деревенской барышни. Студент только покачивал головой и плохо отзывался на шутки. Но, однако, пора было бросить шутки и взяться за дело. Мы собрали людей и выступили на работу. Слуга появился в эту минуту с вежливым приглашением от владельца имения пожаловать после работ к завтраку.

Могу вас уверить, что в тот день мы работали рассеянно, но переодевались к завтраку с самым большим старанием. Мы вошли в дверь господского дома с некоторой робостью. Лакей провел нас в грандиозную библиотеку. Чучела птиц, оружие и утварь диких народов, модели кораблей, редкостные раковины украшали ее, свидетельствуя о том, что хозяин дома был большим путешественником. Я уже стал жалеть, что мы слишком легкомысленно отнеслись к этому ученому господину, когда вдруг он сам появился на пороге. Господин фон М-ски принял нас с учтивостью светского человека, и мне не были смешны его шелковые отвороты и белоснежная грудь над круглым животиком, его лаковые туфли на коротеньких ножках и его колючие волоски на лысом черепе. Одна странность поразила меня: так же как в первую нашу встречу, на руках господина фон М-ски были надеты толстые кожаные перчатки. Он заметил мой взгляд и извинился, что даже ради гостей не мог изменить своей страсти. Я продолжал глядеть на него вопросительно. Каким я оказался невеждой! Господин фон М-ски, снисходительно усмехаясь, объяснил мне, что был



Стр. 21



всюду известен, как едва ли не первый в мире любитель кактусов. Но кто постоянно имеет дело с кактусами, тот должен носить толстые кожаные перчатки, потому что есть незаметные колючие волоски... Мы переглянулись со студентом и отвернулись в сторону, еле удерживая смех.

Великий любитель кактусов не заметил нашей веселости, но были ли мы виноваты в том, что сам он напомнил нам кактус? Он повел нас, предлагая, прежде чем сесть к столу, бросить взгляд на его оранжереи. Я не ботаник и не сумею описать вам всех виденных нами чудес. Я уверен, что в теплицах фон М-ски были собраны все разновидности этого странного растения, какие только есть на нашей планете. Суставчатые и ребристые колонны, густо усеянные иглами, поднимались до самых верхних стекол или тянулись, как змеи, по земле. Мы попадали в целые заросли плоских, насаженных друг на друга дисков, мы натыкались на зеленые шары всевозможных размеров, утыканные крупными колючками. Кактусы размножались, цвели, давали плоды. Фон М-ски, идя впереди, произносил их латинские наименования. Я задыхался слегка в этом искусственно нагретом и насыщенном влагой воздухе, в этом пейзаже диких, уродливых форм. Ансельм молчал, раздумывая о той встрече, которая ожидала его за столом.

Признаюсь, и я с некоторым нетерпением ожидал, когда наконец мы придем в столовую. Но разочарование ожидало нас там с первых шагов: стол был накрыт только на три прибора. Господин фон М-ски усаживал нас, обращая наше внимание на то обстоятельство, что даже скатерть была сплетена по особому заказу из волокон гигантской опунции. Это было уже слишком. Чего доброго, маньяк собирался угостить нас каким-нибудь печеным эхинокактусом! Но нет, завтрак был как завтрак, и господин фон



Стр. 22



М-ски по счастью не предложил на десерт тех безвкусных плодов, которые называют на юге Италии индейскими фигами. Я поглядывал на пустое место за нашим столом, где так уместно было бы видеть хорошенькую дочку. Что же! Ансельм был поделом наказан за свои подвиги. Фон М-ски, конечно, догадался, кто был его нескромный и незваный ночной гость. Недаром он с таким любопытством вглядывался в розовое и детски невинное лицо студента.

К моему удовольствию наш хозяин бросил, наконец, свои ботанические экскурсы. Он расспрашивал Ансельма о его занятиях, о его, склонностях, о его родителях и его средствах. Он осведомлялся точно о дне и месте его рождения. Ого! Положительно так расспрашивают только женихов. Мы пили вино. Слуга подал на стол кувшин, заплетенный в разноцветную солому. Фон М-ски торжественно объявил, что разольет нам в стаканы приготовленное им самим вино из сока кактусов. В моей скитальческой жизни мне приходилось поглощать самый разнообразный хмель. На этот раз я с осторожностью отнесся к предложенному напитку. У него был едкий и приторный вкус, и от немногих глотков его кровь молотком стучала в висках и бурно колотилось сердце. С тревогой взглянул я на моего молодого помощника. Он осушил свой стакан и сразу опьянел, или, вернее, был одурманен. Глаза его сделались тусклыми, и с лица не сходила бессмысленная улыбка.

Мой бедный Ансельм не потерял, однако, способности слышать. Фон М-ски приник к нему и что-то шептал ему на ухо. Студент отзывался на все глупым хохотом. Придя в возбуждение, опасный маньяк с неожиданной фамильярностью пощипывал его детские щеки. Желая прекратить эту сцену, я поднялся из-за стола. Фон М-ски устремился ко мне. Он не мог отпустить



Стр. 23



нас, не показав своей лаборатории, своих удивительных опытов, которые скоро заставят заговорить о нем весь мир. Я уступил, вероятно, не столько его доводам, сколько своему собственному неудовлетворенному любопытству.

Мы вновь оказались среди оранжерей; фон М-ски быстрее и быстрее увлекал вперед Ансельма. Отворилась железная дверь, мы поднялись по лестнице. Я искал глазами райских птиц и девушку в подвенечном платье. Но я видел только столы, микроскопы, посуду химиков, физические приборы, назначения которых не понимал. Фон М-ски принял таинственный вид; подталкивая перед собой студента, вводил он нас в новую жарко нагретую оранжерею. Здесь были собраны новые виды кактусов искусственно созданные им самим! Он скрестил на груди короткие ручки и посмотрел на нас торжествующе. Невольно я был заинтересован открывшимся зрелищем: я рассматривал кактусы, послушно принявшие форму простейших геометрических тел: не только шара, но и конуса, цилиндра, куба и шестигранника. Передо мной было терпеливое строительство первичных видов какого-то странного мира. Фон М-ски повел нас дальше, здесь выращивал он кривые поверхности, очертания почти органических форм. Я оцепенел перед кактусом в виде дельфина, перед другим, изображавшим снабженную хоботом голову слона, перед третьим, разросшимся в облике допотопного ящера. Было ли это шуткой, подобной той, ради которой садовник подстригает декоративные кустарники? Преследовал ли полоумный ботаник иную цель? Пока я предавался таким размышлениям, я не заметил, как остался один. Я прислушался и услышал звук шагов где-то вверху на железной лестнице. О нет, от меня не так-то легко было отделаться! Я разыскал лестницу и взбежал по ней гораздо быстрее, чем это могли сделать Фон М-ски



Стр. 24



и не владевший ногами студент. Я знал, что найду их в убежище райских птиц и белой невесты, и я не ошибся, ибо догнал их, как только они успели переступить порог.

Я был ослеплен ярким белым светом, от которого странной лиловой ночью казался тусклый день за стеклами. Я слышал однообразный звук, печальный, как голос поющей раковины, и различал слабый аккомпанемент струн эоловой арфы. Да, были и райские птицы, но неподвижные, мой Ансельм, чучела райских птиц. И можно ли было хоть на миг усомниться, что не более их жива была та, которую и я видел теперь, в белом платье, с лицом, скрытым венчальной фатой. Я предчувствовал кощунственную шутку. Фон М-ски подводил к невесте, держа за рукав уже вовсе не помнившего себя жениха. Он сделал жест, как будто соединяя руки; блеснуло обручальное кольцо. Пьяным движением Ансельм сорвал фату, за ней упало и белое платье. В чудовищности искусно воссозданных форм предстала женщина-кактус. Студент повалился ничком, и я, без церемонии оттолкнув безумца, схватил беднягу на руки и вынес его вон, как малое дитя.

В тот же день мы выступили из имения, прервав наши работы. Не приходивший в себя от дурмана Ансельм лежал в крестьянской повозке; за нею шли наши рабочие, неся инструменты. И я невольно отстал от них, чтобы бросить последний взгляд на имение, на дымившую трубу и на стекла единственных в своем роде оранжерей господина фон М-ски. Все окончилось благополучно. Мы проложили иначе сторону треугольника, и наш студент совершенно оправился через несколько дней. У него остались лишь очень смутные воспоминания обо всем происшествии, и я избегаю наводить его на них. Он снова здоров и весел. Он недавно женился, и вы, так же как я, знаете его молоденькую,





Стр. 25



очаровательную жену. Я любуюсь ею, пока она наливает мне чай, когда я с нею наедине, на правах старого друга Ансельма. И я не знаю тогда, какая сила удерживает меня от того, чтобы не сказать ей, что не она была первой невестой недостойного своего счастья студента, и что ему следовало бы быть не ее мужем, но супругом усеянной колючками cactea nubilis.







Стр. 26
ТРИ РАССКАЗА
II.
Цитера



О. А. Евреиновой.



Преуспеяние острова началось с двух событий: с открытия на нем минеральных источников и с опубликования одним из членов Академии надписей мемуара о том, что именно этот остров был островом Цитеры. На известковых скалах воздвигался поспешно большой отель; хороший строительный материал добыли на месте, все остальное пришлось привозить. Итак, сначала тишина, прерываемая лишь стуком железа о камень да криком погонщика на скользившего под кладью осла. В полдень — отдых рабочих, треск цикад, томление солнца над ямами с известью, над досками, балками, железными трубами, над грудой наваленных кипарисов, которые нелегко всаживать в почву будущей аллеи; в отверстиях будущих окон — глубокое синее небо; с пристани внизу слышится грохот цепей, визг лебедки. Так длится несколько месяцев, и вот уже почти все готово, вставлены стекла, посыпана щебнем аллея, звякает ножами и блюдами ресторан, дымится кухня, в лиловом вечере золотится первая электрическая лампочка и заглушенно стучит мотор. Хозяин проверяет свои владения; блестяще удался каптаж минеральных ключей; есть, кажется, все, есть даже лифт-бой, нет пока только лифта. И вывеска



Стр. 27



уже несколько дней возвещает: «Цитера Палас Отель».

Воображение туристов упрямо. Пароходные линии, круговые билеты, всевозможные скидки долго не помогают. Сила минеральных источников удостоверена знаменитыми докторами. Но от чего, собственно, лечат их воды? Кажется, от желудка. Предприимчивые люди намекают, что не мешало бы распространить слух о более деликатных свойствах ключей. Название острова, кстати, наводит на вовсе игривые мысли. Но, главное, нужна щедрая реклама, и она появляется. Ее видно повсюду, у Кука, в залах вокзалов, в спальных вагонах, на Лидо, в Киссингене, в Каире. Не составляет труда угадать эту рекламу: трепещущая листва деревьев, золото и румянец испарений в вечернем небе, аркадские пастухи и пастушки, маркизы и маркизы, корабль, увитый лентами, — одним словом, совершенно известный Ватто из Лувра, с той только разницей, что в изумительных далях — прорыв, и в прорыве — солидное белое здание с отчетливой надписью «Цитера Палас Отель. Горячая вода и телефон в каждой комнате».

Черт знает как глупо, как соблазнительно глупо! Охотно попался я в сети рекламы. Надо мной смеялись. Одна приятельница шепнула мне с лукавым видом: «Ты, может быть, веришь тому, что рассказывают про качества этой воды?» Но что же делать, если поездка на Цитеру была с давних пор моей мечтой и страстью! Я не устоял и очутился на зыбкой палубе маленького и грязного парохода, рядом с клетками кур, которых везли в отель для совершения обеденных гекатомб. Слепило солнце, невыносимо пахло машинным маслом. Я сидел в соломенном кресле, подле меня суетился человек, которому я поручил чемоданы, — с длинными усами, с движениями ласковыми и неудачными. Меня слегка тошнило, и я закрыл на минуту



Стр. 28



глаза. Когда я открыл их, человек из отеля стоял передо мной с вкрадчивой улыбкой, почтительно приподымая фуражку с галуном и поднося стакан знаменитой воды. «Очень хорошо для желудка».

Отель, как и следовало ожидать, оказался сплошным обманом. Был лифт-бой, но не было лифта. Не было ни горячей, ни холодной воды в каждой комнате, а телефон... но зачем нужен телефон на Цитере? Я переодевался, глядя на верхушки кипарисов, наскоро всаженных в упорную почву. Некоторые из них наклонились и уже были готовы упасть. Было, однако, очень тихо, отель покоился в славе своих достижений. Внезапно раздался долгий, неугомонный, пронзительный, непристойный, необъяснимо скорбный и радостный крик осла, торжествующий голос природы на поприще новых побед цивилизации.

Вечером за обедом я рассматривал все население отеля Цитеры. Два пастора, очень южная семья с многими дочерьми, пенсионеры, любители лечиться, растерянные и доверчивые обладатели круговых билетов, хмурые супружеские пары средних лет. И никого из законных гостей острова, никого из тех, кто приехал сюда ради путешествия на Цитеру. Впрочем, нет! За маленьким столиком — одинокая дама перед красной гвоздикой, вставленной в узкий стеклянный флакон. Лицо — в тени низкой лампы, глаза — опущенные и все видящие, вечернее платье, открытые руки, в позе ног — некоторый мятеж против правильной или спокойной жизни. Летучая мышь влетела на террасу и долго билась под потолком, ослепленная неумеренной роскошью огней Палас Отеля. Дама подняла кверху глаза и внимательно следила за ней, с сожалением, с завистью, когда маленькому тревожному существу удалось вылететь в темноту и простор ночи.

На другой день мы познакомились и сделались неразлучны. Не спрашивайте у меня ее имени, хотя оно



Стр. 29



было записано всеми буквами в книге отеля. Условимся в том, что это была актриса, в последней своей роли она называлась Оттилией. Со всей проницательностью лакейского опыта, добытого в коридорах скольких гостиниц, хозяин отеля сразу решил, что между нами роман. С какой всепонимающей и всеизвиняющей сдержанностью приветствовал он нас из-за своего бюро! Лакеи в ресторане служили нам с нежностью, лифт-бой горел желанием принять участие в нашей интриге, и моя совесть успокоилась лишь тогда, когда я попросил его передать письмо, написанное для этого случая. Весь персонал Палас Отеля был явно в заговоре в мою пользу. Я рассказал эти наблюдения недавней Оттилии. «Без нашего романа здесь было бы незаконченно все, как без лифта и горячей воды», — сказала она. «Название острова обязывает. Иногда приходится потрудиться ради других. Но вы не боитесь, что они, в конце концов, поместят наши портреты на рекламу?»

Между тем, несмотря на всеобщее сочувствие, мое приключение на самом деле нисколько не подвигалось вперед. В первый же вечер знакомства я решил быть до конца откровенным. «Я приехал сюда только для того, чтобы совершить путешествие на Цитеру». — «Совершенно так же, как я, — спокойно отозвалась Оттилия. — Не знаю, как вы, а я жду через три или четыре дня близкого друга». Я поклонился в ответ, что должно было выражать иронию, но выражало досаду. И, тем не менее, чужую подругу преследовал я с величайшей настойчивостью, и она не делала ни малейшего усилия, чтобы меня избегать. После обеда мы поздно засиживались за нашим маленьким столиком. Посетители расходились, гасли лампы. Убежденный в покровительстве властей, я выключал и нашу последнюю лампу. Мы пили турецкий кофе и курили. Оттилия зажигала свою папиросу восковой спичкой, продолжительно освещавшей



Стр. 30



прядь волос, опущенные глаза, очерк лица, навсегда незнакомого в своей легкой грусти. Я более знал ее руки, и, когда спичка гасла, вновь воцарялась тьма, она свободно отдавала мне их для медленных поцелуев.

Мы были неразлучны днем, мы много гуляли. Мы исходили вдоль и поперек весь остров, и я не был разочарован Цитерой. Я полюбил ее неподвижный весенний зной и шум волны у ее скал. Ее воздух был жарок и древен; когда садилось солнце, в нем слабой струей тек аромат полыни, мяты, всех горьких трав. Мы часто располагались на уступах берега, где росло несколько низких, искривленных южных сосен. Здесь трещали цикады и слабо шуршали маленькие ящерицы с изумрудными глазками. Оттилия смело ложилась здесь на камень, слегка устланный мягкими иглами. Глаза ее глядели в небо. Однажды я наклонился и заглянул в них. Испуг мелькнул на мгновенье в далеких зрачках. Неспеша поднялась моя спутница и привычным движением отдала мне свою руку.

«Ни вы, ни я не созданы для Цитеры, — сказала она. — Я очень хорошо помню луврскую картину. Я любила стоять перед ней еще совсем девочкой. Мне казались сверстницами эти маленькие женщины с головками кукол, в платьицах из переливчатого шелка. Откуда сойдет пастушок в плаще цвета голубиного горла, в мягком берете, чтобы протянуть мне издалека пальцы для вечернего менуэта? Раздастся сладкая музыка небес, зажегшихся палевыми и алыми зорями. Роса окропит ветви развесистых дерев. Улыбаясь, движением танца спустимся мы, пара за парой, к ожидающему нас внизу кораблю, увитому лентами. Надвинется ночь и перенесет нас в Цитеру».

Оттилия подумала и продолжала. «Что осталось от этой детской сказки, от переливчатых платьиц, кукольных лиц, пастушков в мягких беретах и в



Стр. 31



плащах цвета голубиного горла? Любовь много раз показала мне свое истинное, жестокое и перекошенное лицо. Да, иной раз мы идем в жизни пара за парой, когда слышится музыка, когда много цветов, когда украшен, но не пестрыми, а траурными лентами, и не корабль, а катафалк. Ватто не был счастлив, когда писал свою картину, и я хотела бы знать, смотрел ли когда-нибудь на нее без тоски хоть один самый счастливый человек».

Мы поднялись и прошли на другой конец острова. Мы продолжали говорить о любви. Да, ей нетрудно было разгадать мое одиночество, мою утомленность, мое разочарование. Быть может, уже не так много остается на свете нас, все растерявших, кроме преданности старому поверью. И нам не надо делать при встрече масонский знак, чтобы узнать друг друга. Мы непостоянны и мы верны воспоминанию, мы вечно ждем новых встреч, и мы не можем выйти из круга старых ощущений, мы обманываем других, но больше всего обманываем себя, мы чувствительны и равнодушны, мы улыбаемся, и мы не умеем смеяться. У Оттилии была привычка, идя рядом, вдруг останавливаться и поворачиваться лицом к собеседнику. Она сделала так и умолкла. Мне показалось, что она прислушивалась. «Кого вы ждете?» вырвалось у меня. Вдали мы оба услышали свисток ежедневного парохода.

В этот вечер за маленьким столом в ресторане ей подали телеграмму. Она развернула и прочитала ее спокойно. «Когда?» спросил я. «Завтра». Должно быть, я сделал какое-то невольное движение. Оттилия глядела на меня теперь прямо своими невидящими глазами. «Да, завтра», — прибавила она. «Но, ведь есть еще и сегодня». Я улыбался неловко и недоверчиво. Моя роль казалась мне мало завидной. «Вот все вы так», — сказала Оттилия и отвернулась, слегка вздохнув. Я заговорил о сцене, она слушала меня, курила, пила кофе из ма-



Стр. 32



ленькой чашечки. Было поздно, все разошлись, я погасил лампу, и мы заметили, как прекрасна ночь. «Спустимся к соснам?» — предложила Оттилия. Я усмехнулся, я был, пожалуй, растроган. Итак, она отдаляла минуту прощания, моя обретенная и уже утраченная подруга! Там, под знакомыми, смутно обозначившимися во тьме деревьями, я хотел поцеловать ее руку. «Поцелуйте меня», — внезапно сказала она. Как темна была ночь, как уединенно, как звездно и как торжественно было в тот миг на Цитере. Какой печальный ток пронизал наши разъединенные сердца и соединенные руки! Я опустил голову и молчал. Оттилия, вздрогнув, сказала: «Мне хочется плакать». Мы возвратились в отель мимо хозяина, сладко дремавшего, уронив голову на бюро.

А на следующий день мой роман так же внезапно прервался, как начался. Оттилия уехала рано утром, одна, не оставив мне ни единой строчки. Когда я вышел к утреннему завтраку, я сразу почувствовал, что нечто произошло. Лифт-бой глядел на меня испуганно, хозяин шарахнулся от меня в сторону, лакей от смущения опрокинул поднос. Все они чувствовали себя сообщниками какой-то измены. И вместе с тем отель не мог мне простить моей неудачи. Положим, ничего такого и не было обещано в его проспектах, но минорный финал моего романа все же не соответствовал названию отеля и ставил под сомнение открытое членом Академии надписей наименование острова. Цитера Палас Отель перестал считать меня лучшим своим гостем. Но ведь и я, признаться, усомнился в ожидавшей его будущности! Я уже не верил теперь ни в лифт, ни в холодную и горячую воду в каждой комнате. Я так и не понимал до конца, для чего нужен телефон на Цитере. И я не без злорадства отмечал, что уже несколько посаженных кипарисов были готовы свалиться, что само только что выстроенное здание



Стр. 33



уже начинало странно ветшать. Я без труда представлял, что придет день, когда иссякнут ключи, замолкнет мотор, закроется ресторан, опустеют комнаты. В полуденный час единственный сторож будет здесь отдыхать в тени руины, и синее небо вновь взглянет глубоко в отверстия былых окон. Придет день, когда природа возьмет свое. Покидая Цитеру, я недаром вновь услыхал ее победный голос в протяжном, пронзительном, необъяснимо скорбном и радостном крике осла.







Стр. 34
ТРИ РАССКАЗА


III.
Шехеразада



H. Н. Берберовой.



Все готово, мой повелитель. Последний взгляд в зеркало, немножко пудры; нужна ли краска для губ? Гарун аль Рашид, вы неузнаваемы. Нищенский плащ скрывает вас от прически до кончиков туфель; тюрбан ваш годился бы для старого мудреца. Смеясь, не узнаете вы свою тень от фонаря на камне.

Всходит серп месяца, ночь длинна, переулки извилисты, базар пуст. Фыркает лошадь за белой стенкой, жует на постоялом дворе у мокрой колоды вол. Пахнет жасмином, кухней и нечистотами. Шаги наши бодры и встречи волшебны. Вот черный носильщик в изнеможении сбрасывает у ваших ног свою ношу. Он вытирает ладонью лоб и вертит в руке тонкий железный аршин. Не приближайтесь к нему так смело. Чем может торговать этот человек в неурочный час в непоказанном месте! Но он уже говорит, послушаем его из осторожности.

«Кто бы вы ни были, узнайте, прохожие, что не всегда я был таким, каким вы меня видите. Я знал невинность забав, свободу, беспечность и роскошь. Я был расточителен и не желал ни ценить, ни отмеривать времени. Однажды лениво я любовался собой в струях реки, протекавшей через мой сад»... «Довольно, как



Стр. 35



поучителен твой урок! Дай ему горсть золотых цехинов, Мансур, и пусть он отмеряет нам и продаст тысячу и одну ночь». Так мы вступили в вымыслы новой Шехеразады.

Тысячу и один день странствовали мы в великой пустыне города. Мы видели миражи над семиэтажными домами. Наш слух различал в звонках трамваев позвякивание колокольчиков мимо идущего каравана верблюдов; мы утоляли жажду из нам одним ведомых колодцев. Налетали вихри, взметая песок, и мы защищали глаза краем плаща. Мы укрывались тогда в оазис осеннего парка, где в металлически синих прудах плавали желтые листья германских дубов и лип. Маленькие зеленоватые джинны плясали вокруг нас на улицах и отражались в зеркальных витринах. Мы отгоняли их, бросая им горсть фиников. Однажды рабочий приподнял на наших глазах железную круглую дверь подземелья, куда спустился он чинить газовую трубу. Мы последовали за ним и оказались смелее его. Мы открыли ход, заваленный камнем. Ты повернул на пальце кольцо, повелитель, и камень, подвинувшись, пропустил тебя. Раздался гул пробежавшего над головой поезда, но это не испугало нас. Мы проникли в пещеру, сняли крышки кованых сундуков и долго перебирали алмазы и изумруды, прежде чем оставить на месте бесполезный клад.

И вот наступал вечер, и я видел бледное лицо, темные глаза, устремленные на движущуюся в гибких пальцах иголку. Я откидывался к стене и погружался в глубокий отдых. Время останавливалось, раздвигались границы пространств. Мне грезились каменные поля, силуэт одинокого дерева, пастушья звезда; всходившая в зеленеющем небе над тесно сжавшимся стадом. Бледное лицо и темные глаза выделялись в сумраке земли, старой, скорбной, суровой. Были сжаты губы, ровно дышала грудь, но я слышал тонкое пeние



Стр. 36



сердца. Я решался прервать молчание. «Гарун аль Рашид! — восклицал я, — где ваш плащ, где тюрбан мудреца, где наш фонарь, столько мелькавший в извилистых переулках?» Ласковая рука касалась моей руки. «Мы останемся дома. Вскипает вода на огне, и уже прыгает крышка чайника. Расскажите мне что-нибудь!» Я не задумывался и начинал рассказ.

«Я знал одну женщину, о калиф, которая была трижды счастлива и трижды несчастна. Как женщина она была счастлива и несчастна от любви. Но ее годы прошли, и она потеряла из вида и тех трех, с которыми знала радость, и тех, также трех, которые причинили ей только горе. Однажды она задумалась о прошлом. Ей захотелось узнать, были ли счастливы или несчастны как те, кто ее любили, так и те, кто не ответили на ее любовь. Она отправила за ними гонцов во все стороны. Ее слуги возвратились с печальным известием. Они не могли разыскать ни одного из добрых друзей своей госпожи. Один был убит на войне, другой промотал имение и сидел за это в тюрьме, третий сделался анахоретом и пропал бесследно. Смущенные слуги добавили, что их поиски были удачны лишь тогда, когда искали они врагов госпожи, столь безжалостно отвергнувших ее в свое время.

Но поймите женское сердце! Та женщина вдруг захлопала в ладоши от удовольствия. Больше, много больше, чем свидетелей ее радости, желала она увидеть виновников ее горя. Она приняла присланный ими почтительный поклон и заставила несколько раз повторить переданное гонцами их обещание непременно прибыть к ней в назначенный день. Она щедро вознаградила слуг и занялась приготовлениями к пиршеству своего любопытства.

Это пиршество происходило на обширной террасе с видом на голубой залив. Садилось с