Марк Вишняк. [Рец.:] Проф. Н. Устрялов. В борьбе за Россию. Харбин: Окно, 1920 // Современные записки. 1921. Кн. III. С. 271–275.

Проф. Н. Устрялов. — «В БОРЬБЕ ЗА РОССИЮ». Издат. «Окно». — Харбин. 1920.

Названная книжка представляет из себя сборник статей, написанных автором после падения правительства адм. Колчака, «которое он поддерживал, как мог, до последней минуты его существования». Автор рекомендуется в предисловии: «в политической жизни я принимал участие в качестве председателя “восточного отдела центрального комитета” партии народной свободы, редактора газеты «Русское дело» и одного из руководителей Русского Бюро Печати» — игравшего в Сибири, надо пояснить, роль южнорусского «Освага». Н. Устрялов не забывает упомянуть о том, что противники слева называли его теоретическим столпом омского разбоя», а в Харбине создался даже особый, производный от его имени политический термин — «устряловщина».

«Устряловщина», по мнению г. Устрялова, есть «попытка ответа на роковой вопрос»: «на что надеяться и что делать националистам Великой России, желающим до последней минуты, до последней возможности остаться верными себе, не останавливаясь ни перед чем» (стр. 66).

Книжка Устрялова действительно дает яркий пример того, до чего может дойти «сознательный русский националист и патриот», твердо решившийся «не останавливаться ни перед чем»...

Вышедший всего три года тому назад на бой не столько против большевиков, сколько против революции и демократии, недавний идеолог «колчаковщины» ныне пишет:

Стр. 272

«Ясно, что худшие дни миновали, что революция из силы разложения и распада стихийно превращается в творческую и зиждительную национальную силу...

Нам, естественно, казалось, что национальный флаг и «Коль славен» более подобают стилю возрожденной страны, нежели красное знамя и “Интернационал”. Но вышло иное... Пусть это странно и больно для глаза, для уха, пусть это коробит — но в конце концов в глубине души невольно рождается вопрос: красное ли знамя безобразит собою Зимний Дворец или, напротив, Зимний Дворец красит собою красное знамя? “Интернационал” ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские Ворота — или Спасские Ворота кремлевским веянием влагают новый смысл в “Интернационал”?» (стр. 6-7).

«С точки зрения русских патриотов, русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела» (стр. 12).

«Теперь антибольшевистские элементы старой формации растворились в новой русской атмосфере, «отменяются» в высшем синтезе все категории нашей гражданской войны, утрачивается мало-помалу противоположение «белой» и «красной» России, уступая дорогу давно жданной «России просто»... (стр. 39).

«Чем скорее исчезнут с лица России последние очаги организованного повстанчества, после Омска и Екатеринодара утратившие всякий положительный смысл, тем вернее будет обеспечено дело нашего национального возрождения, о котором мы все мечтаем. Путь в Каноссу таким образом окажется путем в Дамаск» (стр. 63).

«Красный империализм есть последний крик русского великодержавия» (стр.66). И т. д. И т. п.

Этих нескольких цитат, думается, достаточно для того, чтобы получить представление о существе и аромате «устряловщины». Предвидя, что он может показаться перевертнем, Устрялов предупредительно забегает вперед: «не мы, а жизнь повернулась «на 180 градусов». В этих почти по-коперниковски звучащих словах правильно отмечена та черта «устряловщины», которая при всех обстоятельствах жизни заставляет ее остаться верной самой себе.

Устрялов — не единичное явление. Это, можно сказать, целое течение общественно-политической мысли России, которое возникает периодически, в моменты упадка и разложения. Вспомните известные слова из «Вех»: «Нам не только нель-

Стр. 273

зя мечтать о слиянии с народом — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». И сопоставьте их с новейшей аранжировкой Устрялова: «Не расшатывать существующую власть перед лицом угрожающей анархии должна русская общественность, а укреплять эту власть, влиться в нее, дабы спасти государство, себя и «народ», который в переходящей ярости своей, подобно библейскому Самсону, готов погубить душу свою вместе с филистимлянами» (стр. 70). Итоги сопоставления очевидны: и тут, и там полное неверие в народ; и тут, и там — от традиций, заповеданных еще апостолом Павлом: готовность преклониться перед всякой властью, ибо нет власти — ни царской, ни комиссарской — аще не от Бога; ибо всякий, не повинующийся власти, хотя бы и советской, противится велению Господнему и заслуживает вечного осуждения. Отсюда — естествен и призыв к лояльности в отношении к властям предержащим. Устрялов наставительно поучает: «Кадетским идеологам не мешало бы все-таки вспомнить старые схемы и концепции. Право же, многие из них не так уже устарели. И особенно тот мудрый дух «государственной лояльности» и эволюционизма, который по справедливости был фундаментом этой партии, ныне крайне нуждался бы в некоторой реставрации.

Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото...

Н. Устрялов принадлежит к той «школе» московских ученых и публицистов, которые стали группироваться вокруг так назыв. «съездов общественных деятелей» еще накануне выступления ген. Корнилова. «Русские Ведомости», «Утро России», «Накануне» стали излюбленными органами, где, после разгона Учредительного Собрания стали с особым усердием заниматься «пересмотром идеологии» и «народолюбческих увлечений беспочвенной русской интеллигенции» проф. П. И. Новгородцев, Белоруссов, проф. В. М. Устинов, И. А. Ильин и из менее крупных — Н. Н. Алексеев, Н. Устрялов, Ю. Ключников и другие. Именно тогда «Русские Ведомости» напечатали: «нельзя одновременно служить божественному принципу отечества и культуры и мамоне демократических доктрин и лозунгов»; «хорошая вещь народовластие, но и его надо применить во благовремении и с разумением». Тогда-то и Устрялов, до того писавший лишь популярные и благонамеренные брошюры о том, «Что такое Учредительное Собрание» и «Ответственность министров», нашел, что «после злополучного опыта выродившегося абсолютизма и после еще худшего опыта «демократической»

Стр. 274

республики» надо поискать «истинный путь национального возрождения России».

И в то время как одни профессора в поисках этого пути направились на юг и стали пробовать возрождать Россию чрез Особое Совещание ген. Деникина (проф. Новгородцев), чрез «Осваг» (проф. Соколов, Ленский, Гримм и т. д.) и «Великую Россию» (проф. Струве, Алексеев); другие — Белоруссов, Ключников, Устрялов — занялись столь же плодотворной практической деятельностью на северо-востоке, в Сибири. Результат, как известно, и тут, и там, оказался один и тот же. Некоторый разнобой получился лишь в заключительном аккорде.

Еще проф. Алексеев в последних номерах «Великой России» в тысячу первый раз дописывал: «среди многих идолов, поклонение которым погубило русскую интеллигенцию, одним из самых главных является идол демократизма... Весь мир объят ныне безумием демократизма. Мы верим, безумие это пройдет. Придет время, и мир оценит положительную силу антидемократических, скажем прямо, реакционных теорий». А в это же время, вдохновляемый тем же реакционно-патриотическим эросом, его сибирский коллега успел уже переменить своего господина и свою прежнюю кампанию против демократии повел уже не во славу адмиральской диктатуры, а во имя «красного империализма»...

И это было вполне естественно, ибо пафос остался прежний: непоколебимая вера в диктатуру, белую или красную — безразлично, но в диктатуру как метод и как цель, и стихийное, неистребимое недоверие к народу. В этом объяснение, почему, когда на востоке или юге мечтают о Великой России, всегда одинаково имеют в виду не творчество или гений великого народа, а «гениальность» удачливых императоров, диктаторов или комиссаров.

Еще до «устряловщины» возникла в советской России «гредескуловщина». В отношении к родоначальнику последней, тоже профессору, «жизнь повернулась» также не на один десяток градусов. От протопоповской «Воли России» к советским «Известиям» и от нравственного возмущения террором революционеров как «убийством из-за угла, втайне приготовленном и предательски осуществленном», к столь же нравственной проповеди о слиянии интеллигенции с террористической властью — дистанция немалого размера. Однако, по сравнению с «устряловщиной», и «гредескуловщина» приобретает положительные черты...

Гредескулы не боролись вчера против тех, к кому они призывают идти на помощь сегодня. Устряловы с таким же азартом боролись против большевиков вчера, как беззаветно

Стр. 275

готовы служить им сегодня. Гредескулы и Брусиловы капитулировали, находясь «на том берегу», в царстве смерти, — Устряловы предались на сторону «красного империализма» из приличного «далека». Чувствительные и недалекие Гредескулы задаются мучительным лишь для них и по существу бесплодным вопросом: «почему это интеллигенция, носительница вечных идеалов равенства и братства, в трагический для народа момент от него «отвернулась»? Устряловы же поют осанну советской власти и, как могут, способствуют ее признанию, питая вредную, широко распространенную на Западе — от Ллойд-Джорджа и Уэльса и до L'Humanite — унизительную для русского народа легенду о том, что власть в России возможна либо царская, либо большевистская.

«Гредескуловщина» порождена нуждой, чувствительностью, недомыслием. «Устряловщина» — гораздо более низменного происхождения. Ее создала та же психология, которая заставляет тех же самых людей — при изменившихся даже не на 180 градусов внешних обстоятельствах — то тянуться к чужим физиономиям, то подобострастно припадать к их же «ручке».

Щедрин дал красочное описание этих людей.

Марк Вишняк.