Б. Шлецер. [Рец.:] Ромен Роллан. Клерамбо. История одной свободной совести во время войны (Париж. Оллендорф, 1920 г.) [Rolland R. Clérambault: histoire d’une conscience libre pendant la guerre. Paris: Ollendorff, 1920] // Современные записки. 1921. Кн. III. С. 258–261.

Ромен Роллан. — КЛЕРАМБО. История одной свободной совести во время войны (Париж. Оллендорф, 1920 г.).

«Это произведение не есть роман», — пишет Ромен Роллан в своем обращении к читателю, — «но исповедь свободной души среди бури, история ее заблуждений, ее тоски и борьбы... Я хотел дать описание того внутреннего лабиринта, по которому странствует, шаря вокруг себя, дух слабый, нерешительный, но искренний и страстно любящий истину».

Конечно, это — не роман, и подходить к «Клерамбо» как к художественному произведению не следует: с этой, художественной, точки зрения «История одной свободной совести» не способна удовлетворить; в героя своего Ромен Роллан не сумел вдунуть живую душу; в нем нет и подобия жизни, и в бытие его — не веришь: оно чересчур прозрачно, просто, схематично, и за ним слишком ясно просвечивает фигура самого автора. Явственно выступает она и за остальными персонажами романа, бледными марионетками, все нити, весь механизм которых остаются на виду, в руках автора. Ромен Роллан предупреждает, однако: «пусть не ищут здесь ничего автобиографического"... Обстоятельства, среда, события отчасти придуманы, конечно; но мысли Клерамбо — это мысли Ромена Роллана, который вложил в своего героя свои колебания, свои сомнения, свои надежды, свою веру. В этом именно ценность произведения и объяснение того сильного и длительного «всколыхания» души, которое оно вызывает: вся беллетристика здесь немногого стоит, персонажи условны; но мысли Клерамбо, его тоска, его чаяния захватывают, как всегда захватывали своей искренностью, живущим в них порывом к свободе все писания Ромена Роллана.

Стр. 259

«Клерамбо» писался во время войны, начиная с 1917 г. Отрывки его появились в 1918 г. в одном швейцарском журнале под заглавием «Один против всех». Такова действительно основная тема книги: борьба свободной личности, чующей высшую правду, против «стадной души» коллектива, против государства, организованного насилия. Выступление Клерамбо против войны, его пацифистская проповедь, его гибель от руки убийцы-патриота — лишь один из моментов этой борьбы, которую, как видно из статьи автора и самого предисловия к «Клерамбо», он считает определяющей для современности: «предмет этой книги — исчезновение индивидуальной души в бездне души множественной... Это событие более великое... чем преходящее главенство той или иной нации... По различным путям... мы возвращаемся к стадной жизни».

«История одной свободной совести» вместе с «Кола Брюньон» и с «Лилюли» составляет в творчестве Ромена Роллана как бы отдельную трилогию, порожденную войною: «Кола Брюньон» — глубокая сатира войны, как мыслит и переживает ее народ (действие перенесено в XVI в.) «Лилюли» — едкая насмешка над всей той пышной, великолепной декорацией, которой от этого народа застилают ложь и ужас войны. «Клерамбо» — драма борьбы одного против всех, но за всех. Ибо Ромен Роллан усиленно это подчеркивает; его индивидуализм — не эгоистический; здесь нет сверхчеловека, для которого коллектив — только материал: «всякий человек, который является действительно человеком, должен... научиться думать один за всех и, в случае нужды, — против всех... Мыслить искренно, даже если это против всех, значит — мыслить за всех». И далее: «мы не восстанавливаем эгоистического идеала сверхчеловека. Человек, достигший величия, велик для всех людей». Устами одного из своих персонажей, Фромана, Ромен Роллан говорит: «Тот факт, что человек был Христом, экзальтировал, возвысил над землею века человеческие и влил в них божественные энергии... Так понятый идеал индивидуалистический более плодотворен для общества, чем идеал коммунистический». Эта вера поддерживает Клерамбо, она озаряет его последние дни, примиряющим аккордом завершая трудную и как будто осужденную заранее на поражение борьбу одинокой свободной совести против всех. Верит ли сам Ромен Роллан? Не искреннее ли он высказался в «Лилюли», где лишь смехом он спасается от бездны, где он так близок, кажется, к Вольтеру и к Ренану философских драм?

Стр. 260

Схема «Истории одной свободной совести» очень проста. Поэт Клерамбо верит в человечество, в прогресс, в приближение золотого века. Он только что написал оду, посвященную миру. Он читает ее друзьям, семье. Всеобщий восторг. Но сын раскрывает газету: «война, австрийский ультиматум». Никто не верит. Клерамбо смеется: народы не согласятся, это невозможно. Проходит несколько дней, невозможное стало действительностью. И вот, после первого мгновения ужаса, возмущения, протеста, Клерамбо охвачен общим потоком: «в нем было одно только желание: присоединиться к стаду, потереться около человеческих животных, около братьев своих, чувствовать, как они, действовать, как они». Клерамбо доходит до того, что он принимает участие в избиении толпою какого-то несчастного на улице. Описание этого стремительного процесса обезличивания принадлежит к лучшим страницам книги. Смерть сына на фронте наносит первый удар этому восторгу. Начинается процесс реконструкции, Клерамбо нужно вновь найти себя. Интересны, хотя чрезвычайно упрощенно написаны, портреты мыслителей, поэтов, отдавших себя на служение государству; все мобилизовано: искусство, философия, наука. «Мысль стала... той тяжелой артиллерией, которая бьет на далекое расстояние». И то, что происходило во Франции, в Париже, происходило и по ту сторону Рейна. «Подобно героям Гомера они (представители интеллигенции) издалека ругались, но не дрались, однако». Клерамбо один; единственный человек, его понимающий и сочувствующий ему мудрец и скептик Перотен (в котором некоторые хотели видеть Анатоля Франса) хочет удержать его: зачем рисковать, нужно молчать, переждать... Клерамбо выступает в печати, его обвиняют в предательстве, но, не дожидаясь суда, его убивает фанатик — отец, как и он, потерявший сына.

Чтобы понять пацифизм Клерамбо или, точнее, Ромен Роллана, его интернационализм и борьбу, поднятую им против войны и идеи отечества, необходимо было бы сопоставить «Историю одной свободной совести» со всеми теми статьями и воззваниями, которые были написаны им во время войны и часть которых, как известно, появилась под общим заглавием «Над свалкой». Такая работа, очень интересная, вышла бы, конечно, за пределы настоящей заметки. Здесь сплетаются, иногда сливаясь, иногда расходясь, самые различные мысли, чувства и чаяния: в проповеди «Клерамбо» доминирует принципиальное осуждение насилия. Война против войны, война за мир — бессмыслица, иллюзия или сознательная даже ложь: насилие способно породить лишь

Стр. 261

насилие. Во имя этого же принципа Клерамбо отходит от большевистски настроенных революционных групп, представитель которых Моро заявляет, что ныне «свет идет с Севера»: «они не понимали (размышляет Клерамбо), что точно так же, как несправедливая победа вызывает реванш, который будет тоже несправедлив, и капиталистическое насилие приведет к пролетарской революции, которая, по его примеру, будет насильнической». И далее: «с Севера идет новый идол — диктатура пролетариата... Последнее насилие, которое убьет насилие... все та же бесконечная война». Свободный дух хочет разбить это кольцо. Но надежда его, сам Ромен Роллан признается, — религиозна («религии скомпрометировали это слово»), т. е. иррациональна. Действительную поддержку Клерамбо находит поэтому не среди этой молодежи, которая склонна видеть в его призыве сентиментальность и толстовство, но у нескольких действительно свободных умов. Один из них выражает очевидно интимнейшую мысль Ромена Роллана: «есть только два рода, умов: те, которые замыкаются в пределы, и те, которые открыты всему живому, которые в себе носят человечество и даже самих врагов своих. Эти люди составляют истинный интернационал, тот, который основывается на культе истины и вселенской жизни». Это тот новый «гуманистический» союз, о котором говорил Ромен Роллан и в статьях своих. Не трудно было бы, конечно, подвергнуть эти мысли критике и обнаружить, что здесь кроются, быть может, иллюзии, подобные тем, которые сам Ромен Роллан вскрывает в понятиях «отечества», «революции» и др. Но иллюзии эти во всяком случае красивы. Но рождается сомнение: Ромен Роллан чрезвычайно облегчил свою задачу тем, что взял своим героем пожилого человека, перешедшего призывной возраст: Клерамбо ограничивается лирическими статьями в журналах. А если бы «свободной совести» пришлось идти в траншеи? Как поступить ей? Не оказался бы Клерамбо перед неразрешимой нравственной антиномией?

Б. Шлецер