Дивильковский А. Самочувствие эмиграции (Обзор второй – «Современные записки») // Печать и революция. М., 1926. № 8. С. 9–27. [СЗ № 25–27]

А. Дивильковский

Самочувствие эмиграции

(Обзор второй — «Современные записки»[1])

Эмигрантский журнал «Современные записки» принадлежит, как и «Воля России» (см. обзор 1-й[2]), к народническому направлению. Разница та, что «Воля России» — орган официальной партии с.-р. и, как таковой, имеет состав сотрудников более или менее определенный, однородный, следовательно, и вполне отчетливую, легко ухватываемую литературную физиономию. «Совр. записки» же заранее — см., напр., статью М.В. Вишняка «На родине и на чужбине (5-летние итоги)» — объявляют себя органом беспартийным, высказываются против всяких «религиозных стеснений свободы мысли». Следовательно, состав сотрудников в них значительно пестрее, разногласия шире, физиономия труднее уловима.

Приходится поэтому сначала же подразделить всю публицистику журнала, ближайший предмет обзора, на группы, глядя по степени близости взглядов к основному редакционному ядру. Тогда, конечно, окажется, что первую, наибольшую группу составляют определенно народнические статьи правого оттенка, известного во время мировой войны под именем «социал-патриотов». Имена бывшего министра в кабинете Керенского Н.Д. Авксентьева и одного из старейших эсеров И.И. Бунакова говорят здесь достаточно. Но, быть может, определяющее значение в этой группе имеют статьи М.В. Вишняка, который в каждой книжке журнала за все его более чем 5-летнее существование помещает ряд передовиц — руководящие статьи под общим заголовком «На родине». Сверх того сюда же (помимо статей В.В. Руднева) относятся и статьи близких к редакции по духу С.И. Гессена, Г.Д. Гурвича, Талина, Н. Лосского, Тимашева и других.

Ко 2-й группе, группе «левых», а правильнее, центральных эсеров, относится в разбираемых книжках один только К. Кочаровский, который, как мы видели, состоит одним из теоретических «столпов» «Воли России» и здесь служит наглядным доказательством своего рода круговой поруки между всеми эсеровскими оттенками, как бы они в полемике ни отгораживались друг от друга.

3-я группа статей и сотрудников — не народническая, даже (по воспоминанию, по крайней мере) социал-демократическая, из бывших «экономистов» конца XIX столетия, т.е. правее меньшевиков (!!). Это — достаточно «знакомые все лица»: Е.Д. Кускова и Ст. Иванович.

Наконец, последняя группа — кадеты и кадетствующие: З. Гиппиус с Д. Мережковским (они выступают здесь и как публицисты) и такие авторы, как барон Нольде[3]) и К. Ельцова, автор воспоминаний «Сын отчизны (на смерть князя Львова)». Последняя составляет уже, впрочем, переход к несомненно наличному в журнале «уклону» в сторону помещикофильства, о чем — ниже. «Уклон» этот находит себе выражение и в беллетристической части журнала, где первенствующее место — за «собственным его величества писателем» И. Буниным (ироническое прозвище почерпаю из критических статей «Воли России»).

Только выделение центрального оттенка в журнале дает нам возможность ближе уловить черты собственной его физиономии, а не физиономии его «составляющих». Читатель, впрочем, сразу же представляет себе, чего в общем можно ждать от первой, центральной, право-народнической группы, наиболее многочисленной и окрашивающей весь журнал. Поэтому и не буду останавливаться на общей характеристике ее взглядов, а главным образом, на их особенностях: 1) в связи с фактическим ходом событий за последнее время и 2) с замечательнейшим «опустошением» народнической программы в данном журнале, который нередко заслуживает уже названия «народничество без народа». Настолько мало занимается он судьбами «народа», т.е. крестьянских масс и настолько подавляюще интересуется отвлеченными вопросами «чистой демократии», т.е. в действительности демократии буржуазной против демократии пролетарской.

* * *

Каковы же особенности журнала в первом отношении — в связи с историей момента?

Любопытнейшей чертой его надо признать — подход ко всякому вопросу современности и даже общей «теории», всегда и всюду отправляясь от «проклятого коммунизма». От коммунистической «печки» танцуют все его авторы, как, впрочем, и авторы «Воли России», но с той значительной разницей, что там наблюдается старание «держать сравнение» по успехам коммунизма и советской власти, почему поневоле нет той начисто отрицающей ноты, как в «Совр. записках». А эти последние знать ничего не хотят о всем известных фактах успехов нэпа, производственных успехов нашей социалистической промышленности, успехов кооперирования в деревне и т.д. Они не торопятся, как Чернов, Сталинский, Кочаровский, примазаться к идущему полным ходом развертыванию живых сил социализма в Советском Союзе, не изобретают, как эти «лидеры» официального эсерства, никаких «социализаций земледелия» (не смешивать с просто «социализацией земли»!) — суррогата большевистского кооперирования деревни, как торной дороги к социализму. Нет, они «выше» таких авантюристских «перебежек» Чернова и его двойной маскировки (см. тот же наш 1-й обзор). Они желают оставаться, как народнические Катоны, всегда верными самим себе и отрицают наголо все факты нашего хозяйственного прогресса, которых уже не отрицает не только ни одна рабочая делегация любой страны (что им испорченные буржуазной культурой «индустриальные пролетарии»!), но и умнейшие или просто умеющие учитывать реальную выгоду крупные капиталисты Европы и Америки.

Как Катон, они твердят не только о разрушении Карфагена, т.е. первого в человеческой истории опыта действительно трудового, массами определяемого общества. Нет, вопреки громовому голосу неоспоримых фактов, они вопят: «Карфаген сгнивает на корню». Этими буквально словами вещает сам Марк Катон... то бишь Марк Вишняк в XXVI книжке журнала, в статье «На родине и на чужбине».

Это вот отмахивание, отбояривание начисто от всякой даже тени возможности самомалейшего успеха в области хозяйства ли, политики ли «Совдепии», и составляет своеобразнейшую черту журнала, ему в частности и в особенности свойственную манеру воздействия на назойливое жужжание мух-событий. Согласитесь, что эта почтенная манера имеет в себе какую-то реакционную логику, упрямую последовательность. Тогда как суетливая погоня Черновых со Сталинскими за злободневностью, за новенькими и самоновейшими лозунгами в ответ на каждое достижение большевистской политики — и зазорна, и чревата немалыми опасностями. Необходимость каждый раз бросать старую маску, изобретать новую, поворачивать в своих «принципах» сразу на 180°, ведь компрометирует маскировщиков, дает видеть их полную и продувную беспринципность даже наиболее темным и доверчивым.

Но подите ж вы. Относительная логичность «правых» не увенчивается популярностью, а «переимчивый» Чернов всегда успевает захватывать официальное знамя партии с.-р. в свои ловкие руки. Дело просто: логичность «Совр. записок» — при наличии быстрого фактического хода Сов. Союза к социализму — обрекает их на быстрое и нагляднейшее отставание все далее от живой жизни». Печать реакционности все ярче на их челе. А верткой «Воле России» на каждом этапе все еще удается плыть на поверхности и тем закреплять за собой главную часть масс... народнической эмиграции.

Это уже бросает заранее свет и на вторую часть нашего обзора — на вышеотмеченное «опустошение» право-народнической программы и на дальнейшие несомненные судьбы данного журнала. Но покамест ближе займемся тою обширнейшей частью его публицистики, где осуществляется редакционный лозунг: «Карфаген гниет на корню».

Тут, как мы видели, тон задаст «передовик» М.В. Вишняк. В своем очередном обозрении «На родине» в кн. XXVII он специально занимается нашей последней дискуссией на XIV съезде ВКП(б) и вокруг него. Известны надежды — увы, обманчивые, — вспыхнувшие снова по поводу этой дискуссии в рядах эмиграции вообще: большевики раскалываются, большевики перерождаются, уступают позиции капиталу и проч. Сам автор констатирует широкую наличность этого настроения, говоря: «Этот съезд почти всей зарубежной печатью провозглашен был историческим... открывающим новую эру, бодрящие возможности, долгожданные перспективы».

Но только не думайте, что таков же взгляд и автора. О, нет, он слишком плохого мнения о большевизме. У последнего вообще не может быть никаких перспектив, кроме полного «разрушения Карфагена». Вот почему подзаголовком статьи автор ставит: «От утопии к утопии». Т.е. там, где почти вся зарубежная печать находит победу оппортунистической правой фракции большевиков — «сталинцев» — над непримиримой левой, «зиновьевцами» (какой фантастический выворот фактических отношений. — А.Д.), автор видит только две утопии, одинаково безнадежных, одинаково осужденных «гнить на корню». Ни правой, ни левой он не согласен тут находить. Так сказать, «все хуже». И даже столь заманчивую, по-видимому, для каждого «критика» большевиков формулу: «вырождение» или «перерождение» — не приемлет. «Коммунисты, — говорит он, — верны себе и не перерождаются и не могут переродиться, что бы они ни делали и как бы ни называли свои и чужие дела. Этому порукой их душа, настоянная на 100-процентном растворе ядовитого ленинизма».

Вот до чего раз навсегда огорчили большевики Марка Вишняка. Можно даже сказать, что непримиримая ненависть делает человека более зрячим, ибо в приведенных словах — отбросив лишь «злопыхательские» выражения — содержится подлинная истина. Да, ВКП в ее целом, благодаря ленинизму, не перерождается. Но в чем же тогда гниение? А вот, видите ли, как раз в том, что обе фракции наталкиваются на невозможность своих утопий на практике и принуждены обвинять друг друга в неправоверии, во всяческих грехах. И тут, мол, обе одинаково правы и неправы во взаимных попреках, ибо обе одинаково гнилы.

Не правда ли, в своем роде цельная, почти художественная картина? Беда лишь в том, что сам автор не в силах соблюсти ее стиль до конца. И на каждом шагу сам же нарушает требуемую цельность. Рядом с упомянутыми утверждениями тут же опять «сталинцы» называются «правой» утопией, «зиновьевцы» — «левой», т.е. первые, по-видимому, больше склоняются к капиталу, а вторые меньше. Первым прямо приписывается склонность к «мирному общению с капиталистической Европой» и даже к «построению социализма руками западных капиталистов» (это уж не лозунг ли индустриализации, т.е. максимальной хозяйственной самостоятельности навел автора на такое замечательное утверждение?!). Но в другом месте, уже забывши этот мотив, он, наоборот, «зиновьевцам» приписывает то свойство, что они «не видят возможности подъема без уступок международному капиталу». Прибавим, что если б он мало-мальски был способен объективно излагать ход дела, то тут же бы отметил взгляд оппозиции на нэп как на «госкапитализм». И тогда к своему изумлению оказался бы вынужден титул «правой» утопии приложить именно сюда. Но путаница у него и без того, можно сказать, беспримерная, видно только, что очень уж ему хочется показать «гниение Карфагена». Охота смертная, да участь горькая!.. До того он тут кипит ядом против нас, что доходит до абсолютно-нелепой фразы: «Главный смысл съезда в тех идеологических и психологических расхождениях, которые ютятся за или под идеологическими разногласиями и которые и вызвали публичный “мордобой” на самом съезде и после него». У автора, можно сказать, «правая» с «левой» окончательно перессорились и заставляют опасаться на его здравие.

Можно, впрочем, войти в его положение и по-человечеству согласиться, что ничего другого он и выжать из себя не мог. В самом деле, очень бы интересно было обвинить ВКП в «сползании» к капитализму. Но тогда мелкобуржуазный соглашатель-автор, только за то и гневающийся на большевика, что тот слишком, мол, круто расправился с капитализмом и буржуями — полегче бы надо! должен ведь радоваться победе «правых» сталинцев. А между тем их победа, наоборот, наполняет его лишь самыми мрачными предчувствиями. Он даже предупреждает всех легкомысленных «возвращенцев» типа Е.Д. Кусковой, А.В. Пешехонова и «тысячи других» от преждевременной радости. Вы, мол, рассчитываете на более легкое теперь «обволакивание» большевика — напрасно! вспомните поучительный пример Станкевича, который напоролся... (можно присоединить и ряд «сменовеховцев». — А.Д.). Следовательно, сам автор на деле не верит в «правизну» победившей «утопии». Но тогда — говорить об ее «левизне», о неизменной враждебности соглашательству и капиталу? Да ведь это же — признать их не «правизну» уже, а правоту в споре с оппозицией, преодоление трудностей на пути к социализму, успешную борьбу против капитала. Нет, все, кроме этого... И вот автор топчется в безвыходном противоречии и, безусловно, компрометирует себя и журнал беспомощным, нечленораздельным лепетом.

Понятно, почему Чернов и «Воля России» выбирают другой, более извилистый, лисий путь «двойной маскировки». По крайней мере, они не терпят такого немедленного и наглядного идейного краха.

Тем не менее, положение обязывает. И вслед за неудачливым передовиком целый ряд авторов редакционной группы в ряде статей «теоретических» и «обозревательного» характера пытает счастье в картинах все того же «гниения большевистского Карфагена на корню». Обратимся к обозрениям.

Здесь особенно отличается некий В.И. Талин. Он тоже давно уже, почти из номера в номер журнала, вслед за М.В. Вишняком, поносит хозяйственные и другие достижения советской власти и ВКП(б). В данных книжках имеются 3 его обозрения: в XXV кн. «Дело, ума не требующее» — о детях в Сов. Союзе; в XXVI — «Господин Урожай», и в XXVII — «Диктатура профсоюзная». Вы заранее предвкушаете всю ядовитость этих обозрений. Ядовитость в особенности достигается тем, что автор строит довольно ловко свои статейки путем нагромождения друг на друга подлинных, впрочем, цитат из советских изданий. Мол, вот вам, читатели-беженцы, что говорят о своем гниении сами же большевики. Вещь, впрочем, общеизвестная, что надерганными из разных мест, односторонне подобранными цитатами, при достаточной ловкости рук и с соответствующими «комментариями» от автора можно осмеять, оплевать и «доказать» все, что угодно. Но здесь даже не это самое главное, а то, что автор слишком уж надеется на острую жажду своего читателя-беженца к посрамлению ненавистного большевика. До того надеется, что как будто вовсе не ждет самого естественного вопроса: да почему же большевистские издания так резко откровенны о своих недочетах и пробелах? Ведь всему, кажется, белогвардейскому «свету» известно, — этими же авторами натвержено в течение целых годов, — что у большевиков нет никакой свободы печати. И вдруг! В чем дело? Откуда такая смелость и откровенность «казенных» перьев монопольной, большевистской печати?

Бедняги и не догадываются, что причина простая: сознание своей силы и прочности своего революционно-пролетарского дела. Еще Ленин поражал всю заграницу бесстрашным признанием наших, иногда крупнейших ошибок, даже «глупостей». И если ВКП в своей работе идет и в этом по следам Ленина, то эта-то свободная самокритика и показывает всю веру в себя, в свою способность исправить любую ошибку, путем этих «уроков», этого революционного «опыта» (все ленинские словечки) строить коммунизм все дальше и все лучше.

Они не разумеют этих простейших истин и радуются, как глупые дети, выкопав у нас же, из нашей же публичной самокритики, тот или другой «перл» — по их выражению. Как они не видят, что в действительности сами же создают рекламу нашему суровому объективизму и революционному мужеству. Что же, тем лучше для нас иметь дело со столь недалекими противниками!

В.И. Талин с наслаждением собирает свои коллекции советских язв. Приправив их сатирическим перцем и ругательскими ароматами, он преподносит их уже в виде целой галереи советских «ужасов». Точь-в-точь, как на французских провинциальных ярмарках фигурирует «Замок ужасов» или «Театр дрожи» (du frisson), где за 4 су простаки-обыватели вдоволь натерпятся страху, пока не поймут, что все это — «нарочно».

Вот вам ужасы «диктатуры профсоюзной». Главная нить, на которую здесь нанизаны «потрясающие» цитаты, это — полный, мол, произвол в советских профсоюзах, полное отсутствие свободы и демократии. Впрочем, это — общая нота «Совр. записок» во всей их критике коммунизма. «Насилие», «патологическая логика насилия», «частно-вотчинная деспотия наместо публично-правовой государственности» — вот как кроют нас на каждом шагу в журнале. И даже выдумывают без зазрения совести такую якобы цитату из Ленина: «Никаких прав, никаких законов, никаких регламентов, никаких формальностей» (см. рецензию М. Вишняка на немецкую книгу — Timaschew, «Grundzuge des Sowetrussischen Staatsrechts»). T.e. нечто прямо противоположное известным мнениям Ленина о «революционной законности». Но сочинение небывалых цитат вообще — specialite de la maison (специальность фирмы) «Совр. записок».

Сочиняя, в свою очередь, «деспотический» облик для советских профсоюзов, Талин приходит к выводам, что профсоюзы эти, как организация несамостоятельная, подчиненная советской власти, просто новое воплощение «хозяина» над рабочим, как, впрочем, и наша советская госпромышленность — не что иное, как возрожденный, пусть и коллективный, капиталист. Рабочий у нее — в такой же капиталистической кабале. Так как профсоюзы защищают, мол, интересы организованного рабочего в первую очередь перед неорганизованным, то профсоюз — «организация штрейкбрехерская». Тем более что и состав ее — больше из совчиновников или бывшей буржуазии, а не из рабочих. И прочие ужасы. Но мы уже замечали, что все это в конце концов сводится к одной знакомой песне: соввласть, ВКП вырождаются, уклоняются в капитализм. Это было бы, правда, ужасно, не будь у нас защитника, М. Вишняка, который, вразрез с Талиным — впрочем, и вразрез с самим собой — отпустил уже нам наши грехи по части капитализма и «хозяйской» буржуазности. Нет, — категорически говорит он (см. выше), — они не вырождаются и не могут выродиться. И мы видели, что Вишняк все же в общем проницательнее своего «обозревателя», ибо отсутствие-то уклона к капитализму у советской власти и есть на самом деле самая печальная вещь для «Совр. Записок». А наивный Талин — раз, изобретает то, чего нет, по мнению самой же редакции, и два — радуется как резвое дитя своему же изобретению. Нет, думается, что Талина лучше бы журналу заменить кем-либо посмышленей!

То же — и с обозрением «детским»: «Дело, ума не требующее». Уж тут-то «ужасов» навалено свыше головы (опять-таки по «отрицательным» обрывочкам из советской газетной самокритики). И насильственное-де сгоняние малолетних в пионерские отряды, и состав-то этих отрядов (якобы по нашей же статистике) вовсе не из рабочих и крестьян, а сплошь из детей советских «чиновников», и насильственное коммунистическое «оболванивание» ребят при помощи «комсомолии». А сама-то эта «комсомолия» раскрашивается автором чуть-чуть получше черта: хулиганство, сплошной разврат, и половой, и разврат властью, предоставляемой этим привилегированным государственным юнцам. Читатель чувствует, конечно, что именно использует здесь автор из наших обсуждений в печати: горячие статьи о половом вопросе, о новом быте молодежи, о «болезнях роста» этого нового, небывалого быта. Стоит, конечно, только подхватить передаваемые там без мещанской «ах, стыдливости» неизбежные факты переходного момента, — и можно нагородить таких городов, что — люли!.. Семья, школа, нравственность — все, мол, гибнет, а с ними и молодое поколение. И главное, что есть тут помимо слабонервных, барышниных преувеличений и несомненная доля правды. Весь вопрос в том лишь: какая семья, школа и мораль гибнут? Старые, буржуазные, мещанские, барские. Так ведь это-то и доказывает, что родятся — в муках — новые. Но этого, конечно, Талины и знать не хотят, это для них и есть предельный ужас. Им и остается твердить о гибели вообще «всего святого». И тут — тесно сплестись рука с рукой со всею действительно гибнущей буржуазией.

Так что и здесь «ужасы» — довольно дешевые. Сводятся они опять к тому же: насилие, нет «демократии». Гораздо интереснее 3-е обозрение: «Господин Урожай». Пожалуй, можно даже сказать, что в упреках этой статьи по поводу нашего неуменья в прошлом году использовать дарованный нам небом (в смысле погоды, конечно!) урожай есть немало верного. Да, просчитались в учете урожая, да, не овладели крестьянским рынком, да, мужичок-середнячок поучил нас немало-таки уму-разуму, как следует с ним торговать, как он сам умеет использовать «конъюнктуры». С стесненным сердцем выслушиваем мы от ненавидящего нас противника и горькие, увы, факты нередкого доселе превосходства частных капиталистов над нами в деле реализации урожая. Досадно, и в то же время — по-большевистски признаем частичную правоту даже и противника в данном случае. Но... но ведь суть-то в том, что опять-таки всю эту критику он целиком черпает из нашей же самокритики. Значит, нечему нам от него научиться! Т.е. он, конечно, поучает нас, что вот кабы у нас демократия, а не Советы, кабы «свобода самодеятельности» и «предприимчивости» (читай: свобода капиталисту и спекулянту), то... и т.д., и т.д. Да ведь это же практически сводится, во-первых, к неизмеримо большему «превосходству» частного капитала при «демократии». А во-вторых, раз мы сами умеем учитывать своп промахи и «зевки», то мы же видим отсюда настоящую, социалистическую дорогу на будущие годы, а не чужую, буржуазную, какая снится «бывшим людям», народникам-демократам. Несомненный неуспех прошлогодней хлебной кампании послужит нам, как драгоценный, хоть и жестокий, практический урок, лишь тем более верным источником будущих успехов. По крайней мере, так и только так должен себе представлять дело подлинный, пролетарский демократ, т.е. революционер и социалист. И если бы мыслима была у наших противников мало-мальская объективность и добросовестность, они, конечно, много поучительного извлекли бы из нашей внутрипартийной дискуссии этого года — даже по чисто-»урожайному» вопросу. Дискуссия тут и была таким внимательнейшим учетом урока, такою разделкой с нашими неуклюжими и досадными просчетами и пробелами. Думается, что после основательной разделки хлебозаготовки и вообще реализация урожая пойдет тут несколько вернее. Но где же мелким буржуа Талиным понять, как критически и творчески решаются крупные исторические задачи?

Таким образом, и обозревателю, как и передовику журнала, одинаково не удается отрицание начисто всего, скоро 9-летнего социалистического строительства в советской стране. Журнал все дальше отстает от жизни и с величайшим лишь трудом и натяжкой осуществляет свои огульно-отрицающие задания. С улыбкой можно лишь читать такие статьи, как М. Вишняка «5-летние итоги», где он пытается доказать, что с 1920 по 1925 год ни «на родине», ни «на чужбине» (т.е. среди эмиграции), ни в собственном журнале М. Вишняка вообще ничего нового не произошло. Большевики гнили и гниют — скоро к эмигрантскому удовольствию догниют до конца. Эмиграция была вообще демократична, а сейчас стала еще демократичнее. Журнал стоял, яко скала, на своей право-народнической позиции — и стоит: никакого «возвращенства»; большевика взять можно «только силой». А вместе с тем — как будто нарочно для смеха — «течение» «Современных записок» характеризуется, как противное всякому революционному насилию, как эволюционный, «конструктивный», «правовой» социализм. Значит, отрицание насилия по отношению к господствующему в мире капиталистическому строю, но полное признание того же насилия — по отношению к единственным действительным, а не словесным строителям социализма — большевикам. Вот как раскрывается формула народнических «мирных» эволюций! Впрочем, это уж вовсе не ново. Новее, пожалуй, в данной статье лишь утверждение о крутом повороте большевизма, этой партии «индустриального пролетариата», от открытой враждебности к крестьянству на путь смычки с крестьянством. Но и эту ноту мы слышали уже в «Воле России», и она, по-видимому, является своего рода общей директивой по всему фронту правого и левого народничества. Своеобразие «Современных записок» и М. Вишняка в этом отношении — разве лишь опять-таки во вновь изобретенных цитатах. Так, автор заверяет, что Ленин прежде (до 1921 года) говорил: «беспощадная война крестьянству» — а потом-де раскаялся под влиянием мужицкого сопротивления. Между тем, из предыдущих цитат автора ясно видно, что Ленин говорил совсем другое: «война спекулянтам хлебом». И вот за спекулянтов хлебом М. Вишняк обиделся: это для него, очевидно, все крестьянство исчерпывается спекулянтами. Что, впрочем, и понятно для мелкого буржуа, защитника «свободы предпринимательства». Мы же тут повторять не будем, что еще ранее рождения партии эсеров Ленин в 1901 г. защищал и союз с крестьянством на почве национализации земли, и «диктатуру пролетариата и крестьянства». Надо очень уж рассчитывать на своего читателя, который ведь Ленина не читал и читать не будет, чтобы утверждать этакую бессовестную историческую ложь.

Еще одну поразительно беспомощную попытку начисто «отбояриться» от жизненности, более того, от в глаза бьющего роста большевизма дает другой редактор журнала, В.В. Руднев, в статье «Конец помещичьего землевладения в России». Голова с хвостом не сводится в этом достойном всяческой жалости «сочинении». Сперва с ученым видом знатока и даже со статистикой в руках автор стремится показать, что большевики не только не покончили с помещичьим землевладением, но, наоборот, в своих «совхозах», а затем и вообще — возрождают его. Основная нота здесь, впрочем, та же, что у Талина в «Диктатуре профсоюзной»: государственное, мол, принуждение, хозяйский произвол. Большевики, мол, только и сделали, что жмут и душат самопроизвольную, стихийную, мужицкую революцию, отнявшую помимо большевиков всю землю у помещиков.

Искусственность, историческая лживость этого удивительного «построения» и здесь самоочевидна. Хорошо тоже и это задним числом «признание де-факто» крестьянской аграрной революции — людьми, которые в бытность у власти в 1917 году только и сделали, что отсрочивали без конца конфискацию земли у помещиков и передачу ее крестьянам, да еще снаряжали карательные экспедиции против захватчиков-крестьян. Но не в этом еще главный крах статьи В.В. Руднева, а — в ее воистину вопиющем конце.

Начал за здравие: ликвидация помещичьего землевладения; а кончил за упокой: жаркою защитой обижаемых злодеями-большевиками «трудовых помещиков». Да, так и сказано всеми буквами! Дело идет о декретированной ЦИКом Союза мере — выселении всех остатков бывших помещиков из их старых гнезд. Этих «последышей», оказавшихся поневоле при усадьбе и при паре-другой десятин «надела», автор — уже без помощи всякой статистики, а единственно по непобедимой симпатии — и заносит огулом в «трудовики», не остановившись перед небывалым «научным» термином: трудовой помещик (сухая вода!). И — гром и молния против негодных большевиков и их «насилия», которым угнетается столь «демократический» (по природе, что ли?) элемент. Не смех ли? Не балаган ли форменный? Право, даже и у народника как-то не ожидаешь до такой степени превращения в свою противоположность. И напрашивается объяснение: да не лично ли обижен тут В.В. Руднев? Не «трудовой» ли он сам помещик, либо не родня ли его пострадала от этой, во всяком случае, последовательно-революционной меры ЦИКа? Очень уж желчь какая-то несоразмерная пробивается в несуразном конце статьи, не клеящемся с ее началом. То большевики — сами помещики, то — слишком помещичий класс гнут. Не угодишь никак на иных народников, позабывших самое главное: интересы «народа», т.е. (у них) крестьянства прежде всего. Нереволюционеру, «эволюционному» социалисту, конечно, и не понять того простого обстоятельства, что ведь «дворянские гнезда», пусть и обрезанные со всех сторон, образуют (образовывали до последнего времени) все еще достаточно густую сеть когда-то «правящего» класса, который не только не забыл своих «обид» от «народа», а наоборот, тем больше распаляется обидой, чем вернее рост свободного «народа» без него и на его бывшей земле. И сеть эта, в близком слиянии с таковою же сетью бывшего и настоящего кулачества, духовенства и прочих эксплуататорских элементов прошлого, во всякую трудную для нас минуту может оказаться организационным остовом для собственнической контрреволюции, для крупных затруднений этого рода, во всяком случае. Ах, да этого-то В.В. Рудневу в конце концов и надо. Отсюда — и гнев. Значит, эта мера действительно хороша и нужна именно потому, что такой гнев вызывает. В точку, значит, попала.

Характер подобного же бессильного «отбояривания» от живого прогресса социалистической революции имеет и статья К. Кочаровского «Будущее общины», — статья, впрочем, уже претендующая более на «теоретическое» значение. «Теория» здесь состоит, однако, лишь в «непримиримом», педантском повторении небезызвестных взглядов автора на общину, как на современное, а вовсе не ветхозаветное и разлагающееся образование, как на источник всяческого, хозяйственного и политического (конечно, «демократического») прогресса в деревне. Нас интересует здесь специально одна сторона этих набивших оскомину взглядов: как автор, принадлежащий как будто к другой, «левой» ветви народничества, находит себе не только дружеский приют на страницах «эволюционного» журнала (ведь «левые» выдают себя за ужасных «революционеров»), но и на самом деле служит главным выразителем в «Совр. записках» их крестьянской программы. Главным — чуть ли даже не единственным выразителем: ибо, как это ни странно может показаться свежему читателю, статей о крестьянстве, кроме Кочаровского, — полное отсутствие в журнале. Но это уже относится к тому идейному «опустошению», которое вообще свойственно «течению» «Совр. записок»; а здесь пока разберемся в «уничтожении» Кочаровским того же все коммунизма и советской действительности, в частности — с точки зрения «общины». Ибо и здесь ведь «будущее общины» служит лишь предлогом для подобного «уничтожения» нас без остатка.

Оказывается, по Кочаровскому, что все усилия советской власти искоренить общинный дух крестьянства (так он толкует все землеустроительные, агрономические и прочие крестьянские мероприятия соввласти) потерпели крах. Община прет себе повсюду с тех пор, как крестьянская революция (опять-таки без всякого участия большевиков) освободила, наконец, этот общинный дух от прежних пут. Опираясь, по образцу Талина, на данные советской же статистики — другой вопрос, насколько верно излагаемые и освещаемые, — автор «показывает» не только воскрешение правильных общинных переделов там, где они уже замерли было перед революцией[4], но даже переход к ним, напр., у подворников (т.е. необщинников) Запада (Белоруссии). Из тех же советских данных автор пытается извлечь и еще более для него важный вывод: что повсюду общинный крестьянский «мир» — сельские сходы — «эти 200 или 300 тысяч крестьянских парламентов» — обсудили и провели за последнюю, революционную пору крупные шаги и в сторону повышения сельскохозяйственной техники: многополья, травосеяния, технических культур — того, что мы в Сов. Союзе обычно обозначаем термином «увеличения товарности» крестьянского хозяйства. Словом, все, чем гордится наш Наркомзем, как своею «центральной» работой, и что мы считаем следствием мудрой ленинской политики нэпа в деревне, все это, по автору, зачисляется в единственную заслугу все той же знаменитой общине[5]. Она, — говорит он, — исполняет в деревне не только функции земельного распределения, уравнения, регулировки, но и функции организатора с.-хозяйственного производства. Это, разумеется, на тот конец, что здесь крестьянская «демократия» не только политическая, но и что-то вроде самобытного «трудового» социализма снизу, а не насильнического, большевистского, сверху. Последний-то тут и терпит, мол, поражение от все растущей стихийной «активности» деревенской общины, этого-де единственного и полноправною «хозяина земли».

Теперь мы понимаем, почему журнал в этом вопросе решился «призвать варягов» из стана «левых». По «беспартийности» «течения» «Совр. записок» ему все равно, кто и как и чем будет бить большевиков, лишь бы бил похлестче. Посмотрим, однако, чем именно стараются здесь нас бить. Истинно народническим, а лучше сказать, общесоглашательским кнутом — давно знакомой тактикой «хвостизма». Скомпрометировав себя в революции 1917 года упорным сопротивлением революционному крестьянству, единогласно требовавшему «земли!» — банкроты стараются теперь уверить, что крестьянство тогда в согласии с ними, а не с большевиками, провозгласившими немедленную «национализацию земли», сделало аграрную революцию. И, опираясь на эту неслыханную подделку исторических фактов, теперь думают составить себе капитал в хвосте той же крестьянской массы, стихийно продолжающей идти по общинной, т.е. народнической дороге. Льстить массам, чтобы тем вернее их провести — вот сжатая формула всякого демагогического хвостизма. Кочаровский надеется еще раз проехаться верхом на этой, не раз битой, хромой формуле. Верная неудача ждет его и здесь, как в 1917 году.

Большевики не льстят «народу», крестьянским массам. Из общины, отсталого, бессильного среди новых условий учреждения далекой старины они не создают ни какой-то «святыни», ни единоспасающего, домашнего средствица от всех социальных зол. Только крупно-хозяйствующие, действительно коллективные сельские хозяйства будущего на основе научной, машинной, новейшей техники — тракторизации, электрификации и пр. — считают они способными положить конец жалким бедствиям единоличного, мелкого «ковыряния» земли, хотя бы и с общинным ее распределением. Общины, как и единоличного крестьянствования, конечно, они и не думают насильственно искоренять — все это нелепые выдумки опять-таки тех же демагогов. Но то и другое они прямо и открыто объявляют делом, изжившим себя, отсталым, остающимся по необходимости благодаря низкой покамест культуре — проклятому наследству царя, помещиков и буржуев. Но переходными мерами — кооперации, кредитования бедноты и середноты, укрепления совхозов и колхозов и проч. — отсталость эта должна все больше изживаться, давать место растущему медленно, но верно, социализму в деревне.

Все это у большевиков основано на опыте — на великом опыте именно той самой крестьянской революции, которую так «стихийно» и «хвостистски», но так лживо изображают народники и правые, и левые. Большевики знают на революционном, массовом опыте крестьянскую «основную» массу во много раз лучше хвостистов, ибо за большевиками-то, за пролетарским авангардом и шли эти массы в революции. Народники надеются на отсталые свойства деревни — на общину, на стремления распыленного, мелкого собственника, враждебного, мол, обобществленному, социалистическому хозяйству советской власти. И есть тут своя маленькая, мизерная правота у народников: отсталые свойства общины и крестьянина отчасти тянут его вниз, т.е. назад в кабалу помещика и капиталиста, в тину народничества. Но во время революции восставший пролетариат успел-таки прочно пробудить в трудовом крестьянине другую, двигающую вперед его сторону: непримиримую классовую враждебность к барину и к слуге и союзнику барства — капиталу. Пролетарий создал уже из бедняка и середняка героя антибарской и антикапиталистической революции, и возврата нет: только подлинный, научный, а не доморощенный «общинный» социализм может довершить то дело, которое начато крестьянином под гегемонией пролетариата. И вот эту прогрессивную сторону, этот великий сдвиг стараются поддержать большевики в деревенских массах, чтобы на необходимой почве растущей активности масс даже в отсталой деревне двигать прогресс всего социализма в стране. До революции они толкали к этому сдвигу своей подпольной агитацией в деревне, теперь — всеми огромными средствами, всею мощью пролетарской власти.

Вот тактика предводительствования массами, тактика развертывания в них все высшего порыва к социальной борьбе и победе, а не тактика обольщения масс и поддакивания наиболее вредному для них же их свойству — пассивности, косности и сохранению изжитого старого. Хорошо тут, впрочем, и то, что «хвостисты» глубоко заблуждаются насчет этой косности масс. Как бы ни тянуло последних их ленивое прошлое, они уже попробовали нового хорошего, и никакие соловьи парижского или пражского хвостизма в общем и целом (всегда возможны частичные отливы) не отвлекут их от новых путей. Конечно, коли мы не наделаем сами глупостей, не уклонимся сами если не в народнический, то в квази-марксистский, меньшевистский хвостизм.

«Течение» «Совр. записок» само в действительности далеко отстало от реального, хотя и тяжеловесного, медленного движения деревенских масс вперед. Его выразители совершенно не понимают того, что даже в «Господине Урожае», с которым советская власть на первых порах не умеет совладать, сказывается уже не по старинке только «воля божия» и стихий, а сказывается на значительную часть «народная воля», воля к социалистическому подъему. Это уж выходит из рамок данного обзора, но не только поразительный порыв крестьянства, особенно бедняцкого и середняцкого, к тракторам, к ранней вспашке и перепашке, к очистке зерна и проч., но и повально растущее доверие к агрономии, к сельскохозяйственной кооперации, даже к этой ужасной «коммунии»[6] и проч., все это как раз и свидетельствует об этой «народной воле» к советским путям строительства социализма, а вовсе не о мнимом сопротивлении таковым. И в момент подобного, все более очевидного напора масс в эту сторону «общинные» оракулы Парижа и Праги тащат массы назад к общине и кулацкому «миру». Отрыв от крестьянских масс, раскол с массами у народников превращается в зияющую бездну.

И это сказывается в особенности на теоретических и программных взглядах главной группы журнала. Что касается программы, то тщетно будете ее искать на всем протяжении трех книжек, если не считать общих призывов к демократии, к правовому порядку да еще — к насильственному низвержению большевиков. С трудом можно выжать следующие, тоже порядком неопределенные пункты «течения» «Совр. записок»: 1) культурный прогресс в направлении перехода политической демократии в социальную, 2) самодеятельность внутренних сил самого русского народа, 3) объединение всех, искренне (?) порвавших со старым строем и ставших на сторону общенародной революции 1917 года (конечно, Февральской. — А. Д.).

Сама эта туманность программных идей говорит об отказе от действительной политики в смысле интересов живых, трудовых масс. Еще наглядней это сказывается на «теориях» журнала. Надо сказать, что, в отличие от программных вопросов здесь журнал до крайности щедр на статьи. Недаром список его сотрудников изобилует «академическими» именами: профессор Тимашев, проф. Бицилли, доцент Г.Д. Гурвич, проф. Н.О. Лосский, проф. бар. Нольде, не говоря о таких «приватных» ученых, как Л.И. Шестов, С.П. Мельгунов, К.Р. Кочаровский. И все их «теории» — приблизительно на одну тему: о большевистском насилии и о великих благах «мирной» демократии. Все — отвлеченнейшие, иногда свежеиспекаемые «системы», необычайно далекие от злободневных запросов жизни, в частности от ближайших интересов рабочего класса или крестьянства. По существу — никакой разницы с чисто-буржуазными профессорскими теориями этого рода; социализм здесь пристегнут лишь как-то сбоку к давно известным «демократическим» построениям, начиная от Руссо и Монтескье, продолжая Дж.Ст. Миллем и многочисленными юристами Германии, Англии и Франции.

Проф. Лосский в статьях «Органическое строение общества и демо-кратия» пытается дать будто бы новое философское и социологическое обоснование этому же вопросу, но надо признаться, что уходит при этом далеко вправо даже от таких определенных нереволюционеров и не-социалистов, как О. Конт и Г. Спенсер. В самом деле «иерархический персонализм» почтенного профессора (т.е. олицетворение общественных организаций от низших до высших ступеней во все более высокие «юридические», «политические» и т. д. «лица») прямиком приводит его к реакционнейшей идее «вселенского монархизма», сиречь — господа бога! До чего ни Спенсер, ни Конт не додумывались, будучи как-никак «позитивистами», т.е. робкими, непоследовательными материалистами. И характерно, что в статье «В защиту демократии» — дополнение к предыдущей — профессору приходится защищать свою «теорию» — против кого же? Против публицистов «Возрождения» — газеты, выходящей сейчас под ред. П.Б. Струве. И это монархическое, антидемократическое «Возрождение» преядовито уличает нашего «демократа» в явной тенденции к монархизму не только «вселенскому», не и вполне земному. И защита у Н.О. Лосского весьма и весьма слаба. Остается определенное впечатление, что из его посылок сделать монархические выводы — один только маленький шаг.

Не более счастливы ученые «демократы» журнала и в более частных теоретических темах. Даже особенно ярок получается провал их отвлеченной «демократии» именно в одной из частных статей: «Проблема независимости суда» проф. Тимашева (кн. XXVII). Отметим, что его книга против «советского государственного права» удостоилась высоко сочувственной рецензии в том же № журнала от «самого» Марка Вишняка. Конечно, в той книге всячески демонстрируются юридические «ужасы» советские. Здесь, в статье, — попытка с негодными средствами к коренной критике советского суда и «революционной законности». С негодными до смешного средствами, ибо, критикуя учение Ленина–Маркса о насилии, классовом насилии, лежащем в основе всякого государства, а следовательно, и всякого органа государственной власти, профессор сам себе преуморительно подставляет ножку. Ясно, что он вынужден по своей теме доказывать — и пытается доказывать — обратное, а именно: что и в основе государства, организации силы, в конечном счете лежит не сила, а «чистое право» (нечто, по профессорскому мнению, прямо противоположное силе, ее абсолютно исключающее). В частности же суд — орган общества, независимый «по самому определению» от государственной («исполнительной» лишь) власти. Таким он, по крайней мере, быть должен в подлинно-демократическом строе, а им, по мнению автора, является лишь строй социалистический. И вот автору с жалостным надрывом приходится «выкручивать» доказательства того, что могут быть в природе такие абсолютные[7] гарантии, которые делают судью и суд совершенно независимым от существующей власти — от господствующего класса. И как раз трогательная добросовестность авторских усилий ярче белого дня показывает читателю немыслимость, следовательно, и несуществование таких гарантий; отсутствие в буржуазной литературе намека на подобные гарантии суда от государства. Неумолимый вывод (казалось бы, ясный заранее) опять тот же ленинский: и государство — классовое насилие (вся разница лишь, в пользу какого класса и для какой цели: эксплуататорской, или же для освобождения масс) и суд — «правовой» институт в руках этого государственного насилия. В итоге авторского «судоговорения» — нуль, т.е. незачем было и писать безнадежную статью. Но раз ничего лучшего мелкобуржуазному демократу придумать нельзя, поневоле будешь писать на смех людям...

Таковы же и прочие глубокомысленно-теоретические статьи о демократии и о социализме (социализм здесь всегда толкуется как лишь производная разновидность демократии). Такова, напр., статья С.И. Гессена «Проблемы правового социализма». Достаточно для ее характеристики взять в самом начале постановку темы: «эволюция социализма от утопии до современного участия в правительстве». Понимайте, конечно, — в правительстве буржуазно-демократическом, и это есть, по автору, величайшее достижение по дороге к осуществлению «социальной демократии». Что называется — «конкретизировал» отвлеченные теории других сотрудников. После этого нет большой надобности и критиковать подробнее его «опровержение» сперва старинного утопического социализма (глава I), затем марксизма и ленинизма (глава II), не называемого у него утопией, но — хуже утопии, потому что-де на практике показал все смертные грехи «отрицательной революционности» и всю прелесть «эволюционности» и «демократизма» (министериабельного).

Отметим, что развиваемые этим автором идеи очень близки к идеям самой редакции, не вызывая с ее стороны никаких возражений. Тем любопытнее дискуссия редакции — в лице опять того же М. Вишняка — с другим усердным сотрудником, Г.Д. Гурвичем, тоже из первой редакционной группы. Дискуссия сосредоточивается в двух статьях кн. XXV Гурвича «Государство и социализм» и М. Вишняка «Социалистическое государство или социальное право». Суть ее — в том, что часть «течения» «Совр. записок» в лице первого автора гнет «теорию» еще дальше вправо, стараясь подвергнуть социализм, под нарочито-туманным именем «социального права», окончательному улетучиванию в область «метафизики» (так и выражаются в журнале многие авторы: социализм — категория метафизическая). Точка отправления доц. Гурвича по существу та же, что у юмористического юриста Тимашева: социализм — право, а государство — насилие; поэтому «отдайте кесарево кесарю, а божие богу». И здесь имеется своего рода логика — логика отступничества от социализма. Раз критики пролетарского революционного коммунизма свой огонь сосредоточивает на большевистском «насилии», т.е. в действительности на диктатуре пролетариата, то свою излюбленную «демократию» критики неизбежно должны толковать в конце концов (по крайней мере в «идее») как род толстовского «непротивления насилию», что благополучно и превращает его в реальное бессилие (перед капиталом и его государством). Это своеобразное толстовство и намечает в своей статье Гурвич. А редактор Вишняк в своем возражении, конечно, пытается отстаивать «государственный социализм» как последний остаток революции и просто «вещественной», а не метафизической борьбы в своем неудержимо все же испаряющемся социализме. Логично отстоять ему этот остаток, конечно, не удается, но, по крайней мере, он устанавливает здесь хоть фактически ту границу, до какой в данный еще момент позволяет себе докатиться правое народничество.

Подводя итоги и непосильным, увы, попыткам «уничтожения» большевизма, и собственным «Совр. записок» теоретическим «построениям», мы видим, как все это шатко, валко и мягкотело-бесформенно. С трудом лишь, под приличной внешностью «внепартийности» и «академической свободы мнений» удается скрыть крайний разлад и разноголосицу — выражение полной растерянности перед неминуемым крушением. «Свобода мнений» достигается самой дорогой ценой — отказом от собственной программы вообще, а в особенности от программы, даже от выражения каких бы то ни было собственных мнений по насущнейшему народническому вопросу — по аграрному, крестьянскому (статья «варяга» Кочаровского не может заткнуть зиящую пустоту, ибо необязательна для «правой» редакции). Идейное опустошение — вот ясный, злокачественный процесс, съедающий изнутри «течение» «Совр. записок». Характерно, что этот идеологический рак постигает в первую голову — по крайней мере, в открытой форме — именно правую ветвь зарубежного народничества. Мы, впрочем, уже говорили вначале, что объяснение тут — в стремлении данного крыла удержаться открыто на старонароднических позициях — на привычной демагогии наиболее отсталых масс. Конечно, тот же процесс пожирает изнутри и левое народничество (или «центр»), но, по крайней мере, извне ему удается лавированием и маскировкой отстоять свою социалистическую вывеску, получить какую-то видимость даже «развивающейся» программы. «Совр. записки» обеими ногами стоят уже в лагере буржуазного либерализма. И это — в тот момент, когда сам либерализм уже окончательно теряет свою былую (в эпоху национально-освободительных войн) почву под ногами и капитулирует повсюду перед «фашистскими» героями нашего империалистического времени.

Нет никакого сомнения, что переживаемая народничеством болезнь порождена в конечном счете как раз тем, на чем оно основало все свои эмигрантские надежды: слишком рьяным большевикоедством. Ведь можно в самом деле сделать себе неприглядную профессию из ежемесячного или периодического «уничтожения» большевиков, из расписывания советских «ужасов» в десятках статей. Но с живыми фактами долго не поборешься. Раз они ежедневно больно бьют по уничтожателям и сочинителям «советских ужасов», буквально валя их с ног своею неподкупною пролетарской правдой, то какой хотите атлетического сложения «уничтожатель», наконец, не выдержит, начнет терять уверенность в себе и страдать «собачьей старостью».

Спрашивается, до чего еще докатятся опустошенные народники, раз «возвращенство», т.е. новую «смену вех» они решительно отвергают? Определить не трудно. От масс все дальше отрываются — пристать могут лишь туда, где другая, немассовая, эксплуататорская сила. Ибо беспозвоночные, опустошенные соглашатели всегда вынуждены причалить к той или другой существующей силе. Мы уж и так видим, что «социализм» «Совр. записок» на деле означает причал к капиталу. Насчет второго причала — к помещику — мы кое-что тоже уже видали (В.В. Руднев о «трудовых помещиках» и проч.). Можно найти и побольше, напр., в воспоминаниях «Мои службы» поэтессы Марины Цветаевой, столь до небес прославляемой литературными критиками обоих народнических журналов.

Эта «народническая» поэтесса с каким-то раздевающимся сладострастием рассказывает о том, как она блестяще надувала бездельничаньем советскую власть, служа в Москве, и как читала там на вечерах свои черносотенно-дворянские стихи «в лицо комиссару» Луначарскому, там присутствовавшему. Еще эффектнее воспоминания, очевидно, заядлой кадетки К. Ельцевой «Сын отчизны» — «на смерть князя Львова» (премьера временного правительства). Сколько здесь прочувствованных слез сему квалифицированному дворянину, в частности по поводу его подвигов в молодости, как земского начальника! Наконец, верх помещичьего «уклона»: рецензия на книгу покойного Родзянко «Конец империи». Этот племенной помещичий производитель оказывается — удержите смех, друзья, — «возглавляющим революцию». Какова же у «Совр. записок» революция и каков у них — глава!

«О царстве божьем» профессора Лосского мы уже говорили. Завершает в этом направлении картину пресловутый «философ» Шестов в статье «Сыновья и пасынки времени (исторический жребий Спинозы)». Здесь настоящими безднами ученой эрудиции, в особенности богословской и по отцам церкви, клеймится «убийство бога» Спинозой, и превозносится, наоборот, «жизнь в боге». И, конечно, — по украинской поговорке «кстати о бураках, чтобы дали капусты» — метится при этом не столько в Спинозу, сколько в его прямых потомков —.материалистов-марксистов и ленинцев. Круг критики «безбожного», «богоборческого», «духоненавистнического» коммунизма (эти перлы см. в «Литературных заметках» Ф.А. Степуна, в кн. XXVI), таким образом, замкнут. Народничество — у порога церкви, капитала и помещичьей усадьбы — на весьма малом расстоянии от «возлюбленных стоп» царя. Дадим Вишняку время: при благоприятной погоде он доцветет и дозреет и до этой последней черты.

Не буду здесь излагать статей последних двух групп сотрудников: группы Кусковой — Ст. Ивановича и группы (верней: достойной четы З. Гиппиус — Д. Мережковского. Для характеристики особенностей журнала эти своего рода «попутчики» его не дадут ничего, только подчеркивая сказанную эволюцию «эволюционных социалистов» с разных сторон. Скажу лишь, что публицистика двух утонченных поэтов и художников, названных последними, по резвости и злобе против большевиков превосходит все прочее в журнале. Шип какой-то по-змеиному, свист по-соловьиному...

Соглашатели всех мастей в своих зарубежных журналах то и дело пытаются уловить малейший намек «вырождения» или «перерождения» у живого пока что — и все более живого, энергично работающего над разрешением своей нелегкой исторической задачи — коммунизма. Следует соглашателям «на себя оборотиться». Что дальше, то больше — идейная нищета и крах. Отвратительные черты политической «собачьей старости» — предвестника политической смерти. Уж вам ли, друзья, корить полную юных сил пролетарскую революцию «вырождением»? Займитесь лучше приготовлениями к своим похоронам.