Ходасевич В. Летучие листы. «Числа» [№ 1] // Возрождение. Париж, 1930. 27 марта. № 1759. С. 3.

 

 

Владислав Ходасевич

Летучие листы

«Числа»

 

Успех символизма и шум, поднятый вокруг него, вызвали в начале девятисотых годов чрезвычайную моду на всевозможные измы. Люди порою готовы были очертя голову писать заведомо слабые книги, лишь бы только наметить что-либо похожее на новое литературное течение, лишь бы попасть в число признанных зачинателей такого-то и такого-то изма. Отсюда пошло и тянулось до самых недавних пор: мистический анархизм, мистический реализм, адамизм, акмеизм, футуризм со всеми своими фракциями, потом имажинизм, экспрессионизм, фуизм, конструктивизм и так далее, — всего не упомнишь. В эпоху военного коммунизма, когда буйная жажда «делать историю» охватила столь многих, особенно мальчиков и девочек, литературные измы насчитывались буквально десятками. В иной «школе» состояло по два человека — что за беда? Только бы значиться зачинателями (впрочем, самое это слово к тому времени исчезло; но понятие и ореол вокруг него сохранились).

Надо признать, однако, что и в самые безответственные времена каждый изм не ленился, но в меру сил сочинял программу свою (пусть неудачную), а затем уже действовал ее именем (пусть недолго). Развитие, во всяком случае, протекало естественно: из идеи, хотя бы вымученной, возникала платформа и создавалась партия.

Организаторы нового парижского журнала «Числа» — кстати сказать, по сравнению с другими нашими журналами необыкновенно изящно изданного — не избежали этого увлечения, хоть оно в последние годы несколько выветрилось. Организаторам «Чисел» тоже хочется быть зачинателями «какого-то нового мировоззрения или чего-то еще неуловимого». Затруднение только в том, что никаких идей, ни общих, ни специально-литературных у них еще нет, — и они сами это мужественно признают. Казалось бы — течению возникнуть не из чего. Однако они себя утешают тем, что будто бы новые течения «начинаются иногда в связи с чисто внешним и по существу очень малым явлением, например, в связи с выходом какого-нибудь нового журнала». Затем высказывают они надежду, что и вокруг «Чисел» возникнет «что-то вполне новое и ценное». Иными словами: они составляют партию в надежде, что идеи в ней заведутся.

Нам кажется, что высказывать такую надежду было со стороны журнала неосновательно и невыгодно. Неосновательно — потому что законы самого естества ради «Чисел» никак не изменятся: идеи не заведутся от одной лишь наличности журнала, как в горшке, сколько воду ни кипяти, не зашевелится курица. А невыгодно — потому, что одна уже такая надежда, будучи высказана, понуждает предъявлять к «Числам» слишком большие требования. Если люди надеются, что среди них возникнет «что-то вполне новое», то, относясь к их словам серьезно, волей-неволей приходится посмотреть, имеются ли тут ростки этого нового, имеется ли хоть возможность появления таких ростков. Если люди надеются образовать партию, то надобно приглядеться, что их может идейно объединить.

 

* * *

 

Обширный поэтический отдел «Чисел» уже тем вызывает сочувствие, что он обширен: толстые журналы наши обычно стихов не любят. К тому же он составлен со вкусом: плохих стихов вовсе нет. Но вот вопрос: откуда взяться здесь новизне, если одни из лучших стихов подписаны именем З.Н. Гиппиус, которая справедливо причисляется к зачинателям — но к зачинателям символизма? Я давно люблю стихи Оцупа и не считаю, что прав, например, В. Сирин, когда называет их «претенциозными, прозаичными, пресными» или всего лишь «не очень успешными подражаниями». В частности, нравятся мне и стихи, напечатанные теперь в «Числах». Но, конечно, никому не придет в голову в них увидеть начало нового поэтического течения. Этих новых идей поэтических нет и у других участников «Чисел»: ни у Ладинского, нашедшего прелестный ритм для своего «Каирского сапожника»; ни у Поплавского; ни у позднего акмеиста Г. Адамовича; ни у Г. Иванова, о котором надо и сейчас повторить то же, что писал я лет восемнадцать тому назад: — изящные перепевы, преимущественно из Кузмина и акмеистов. Прибавим к этому, что все шесть участников поэтического отдела — сотрудники «Современных записок». Очень естественно, что если не образовали они нового поэтического направления в «Современных записках», то не образовали и в «Числах». Точно так же поэтика З.Н. Гиппиус не приблизилась к поэтике Б. Поплавского, ибо ничто не изменилось, кроме обложки.

Более новизны — в прозаической части «Чисел». Выделяются здесь «Водяная тюрьма» Г. Газданова, «Неравенство» Ю. Фельзена и отрывки из романа С. Шаршуна. О последнем судить не смею, не прочитав всей вещи. Г. Газданов изобретательнее, живописнее Фельзена, в нем больше блеска. Зато Фельзен мне кажется внутренне более тонким. У обоих есть дарование, но Фельзену должно еще подучиться русскому языку. «Уроки не могут вестись на равных», «не могла представить возмущенного признания», «поз на жалость», «плотный воздух заслуг» — все это не хорошо, а таких примеров можно бы привести еще немало. Дело не в том, однако. Для «Чисел» как новой группы важнее, что вещи Фельзена и Газданова звучат ново и согласованно. Казалось бы, вот и зародыш нового направления. Но если эта новизна и нова, то разве для русского слуха, и то, что объединяет Газданова с Фельзеном, не ими добыто: оба автора просто под влиянием Пруста. Лично для них в том беды нет никакой: оба молоды, оба учатся, Пруст — учитель, как всякий другой. Но хоть «Числа», судя по их предисловию, готовы клясться именем Пруста, — журналу никак не выжать новую литературную идеологию из того случайного обстоятельства, что два сотрудника находятся под влиянием умершего писателя, которому вообще теперь многие подражают.

Это тем более невозможно, что Газданов и Фельзен вполне одиноки в «Числах». В стихотворном отделе журнала, живущем традициями последних русских поэтических десятилетий, решительно нет ничего, что бы связывало поэтов «Чисел» с этими двумя прозаиками или с Шаршуном, который опять же стоит особо. И уж во всяком случае, если бы Шаршун, Фельзен и Газданов вздумали объединиться, — с сотрудниками отдела поэтического им не по пути.

Наконец — статьи. Вот где, казалось бы, должны были прежде всего обозначиться хоть неясные очертания новизны и спаянности. Но Антон Крайний здесь продолжает спор с Буниным, начавшийся тридцать лет тому назад; П.М. Бицилли, критик вовсе иного метода, нежели Антон Крайний, дал статью о Чехове, одну из отличных своих работ; Н. Оцуп (один из редакторов) пишет о Тютчеве. Словом — ни намека на осуществление тех гордых надежд, которые высказаны в наивной вступительной статье «Чисел».

Было бы много лучше, если бы устроители журнала не брали на себя явно непосильных задач (непосильных не только им, но, кажется, и всей русской литературе сегодняшней), — и вместо довольно дилетантских поисков «какого-то нового мировоззрения или чего-то еще неуловимого» просто сказали бы, что в эмигрантских журналах тесно, особенно молодежи (настоящей и так называемой) — а потому «Числа» и возникают. В этом случае их осталось бы только приветствовать.

Нельзя было бы приветствовать только рецензию Г. Иванова на книги В. Сирина. Автор «Защиты Лужина» не нуждается в нашей защите. Мы бы, впрочем, и не снизошли до спора с Г. Ивановым, статейка которого, наполненная непристойной бранью по адресу Сирина, подсказана причинами, слишком хорошо понятными литературным кругам. От изложения этих причин мы избавим наших читателей, но заметим вот что. Во главе большинства эмигрантских изданий стоят деятели политические, не всегда осведомленные по части мелких литературных дел.

Писатели вроде Г. Иванова этим нередко пользуются, чтобы в своих статейках делать «политику», сводить личные счеты и т.п. Таким образом, сами того не зная, люди уважаемые становятся их невольными соучастниками. К чести редакторов надо сказать, что в последнее время они стали осторожны. Но жаль, что редакция «Чисел», достаточно осведомленная, запятнала свой первый номер заметкой Г. Иванова.