Мирный В.С. [Яновский В.С.] Альманах «Круг» [№ 2] // Иллюстрированная Россия. 1938. 29 января. № 6 (664). С. 18.

 

 

 

В.С. Мирный

Альманах «Круг»

 

Три года тому назад в Париже начались собрания так называемого «Круга». На этих собраниях присутствовал целый ряд видных писателей, поэтов (главным образом «молодых», хотя многим уже перевалило за 40 лет), общественных деятелей, философов, публицистов, были также представители православного клира.

Благодаря одному этому перечню участников можно уже догадаться, что задача этих собраний выходила далеко за предел обычно-литературных или просветительных интересов; очевидно, эти «беседы» имели своею целью разрешение основных вопросов современности, выработать общее мировоззрение, которое бы можно было противопоставить надвигающемуся одичанию и хаосу.

Читая отчеты закрытых собраний «Круга» (напечатанные в журнале «Новый град») мы убеждаемся, что такого рода догадка вполне правильна. Вот заглавия некоторых докладов: Бердяев — «Мысль изреченная есть ложь»; Федотов — «Святость и творчество»; Шестов — «Перерождение идей у Достоевского»; монахиня Мария — «Злое чудо»; Адамович — «Что делать»; В. Варшавский — «Социализм Рамакришны и Вивекананды»; Фондаминский — «Метафизика интеллигентского ордена»; Вейдле — «Умирание искусства».

Одного такого перечня имен и тем достаточно, чтобы вызвать крайний интерес к этим собраниям. Когда же стало известно, что «Круг» начинает издавать альманах (под тем же названием), это показалось вполне естественным: наконец-то «Круг» получит возможность выразить свой внутренний лик. Но к общему удивлению ни в первом номере, ни во втором, не оказалось никаких прямых указаний на основную жизнь «Круга», — на его собрания. Вот самый существенный упрек, который можно сделать редакции «Круга»: полный разрыв, отсутствие связи между «беседами» и альманахом. Если за три года участники «Круга» ни до чего «общего» не договорились, с чем бы они могли выступить перед широкой аудиторией, можно ли надеяться, что они сумеют вообще к чему-то прийти? Не кончится ли обычной интеллигентской болтовней («мир, Европа, Россия»)? Для окончательного суждения подождем, однако, еще одного номера; а пока займемся беллетристическим отделом альманаха.

Номер второй (как и первый), начинается отрывком из романа покойного Бориса Поплавского — «Домой с небес». В большой одаренности Поплавского, в его необычайной талантливости, сейчас, — на некотором расстоянии, — уже никому не придет в голову сомневаться. Это имя надо запомнить; оно войдет в русскую словесность и займет там подобающее место среди некоторых других одареннейших неудачников. Ибо Б. Поплавский, поскольку можно уже судить, принадлежит именно к этой категории: несмотря на свой огромный дар, как-то мало что, конкретно, сумев сделать! От него осталась тоненькая книжка прелестных стихов («Флаги») и два романа.

Читая последний его роман «Домой с небес», беспрерывно негодуешь и сожалеешь: зачем слепая смерть так скоро подступила, не дала возможности автору завершить начатый, столь значительный, труд. Ибо впечатление такое, словно недостает еще одной, последней редакции! Местами похоже на черновик, изобилующий описками, где не все связано, подогнано (а как жаль)! Но странное дело, первый роман Поплавского («Аполлон Безобразов»), давно им законченный и оставленный, имеет те же особенности: отдельные главы необычайно хороши, блестящи, творчески насыщены, а в целом бледновато, сумбурно и — недоделано! Вот почему нам кажется, что Поплавский вообще, органически, не был способен закончить произведение. В этом неудача его; и, если угодно, сила: отдельные места выигрывают от этого, становятся огненными, напряженными.

«Домой с небес» это картина гибели эмигрантского молодого человека. Медленно и неуклонно выветривается душа, линяет, осыпается. Хулиганскими рывками герой, Олег, пытается войти в жизнь, врасти в нее, раствориться, быть как все; пробует любить, веселиться, работать. Но этот удел для других «счастливцев». Что-то в нем есть, в Олеге, хорошее, что мешает ему опуститься до уровня «всех», обывателей, рвачей. Но путь святости, подвижничества тоже не для него: кишка тонка. «Один. Один. Один. Свободен как лев в пустыне, лев вегетарианец, но кто он... Студент?.. Нет, Олег на первом же экзамене, о позор, на сочинении о Гоголе... Писатель?.. Да, в отхожем месте, пальцем на стене в мечтах, в дневниках, в отрывках, без головы и хвоста... Монах с грязными ногами и наодеколоненной головой. Пролетарий, нет, безработный буржуй, нет, нищий идеолог буржуазии... Бездельник?.. Нет, Олег целый день занят чем-то... Философ?.. Но ведь он ни единой книги не дочитал до конца... Дурак?.. Нет, потому что ему казалось, что это он сам мог написать... Никто... Никого... Ничто... Никакого народа... Никакого социального происхождения... политической партии, вероисповедания... И вместе с тем, какая неповторимая русская морда с бесформенным носом, одутловатыми щеками, толстыми губами»... — Так автор-Олег сам себя изображает и покаянно анализирует положение эмигрантского молодого человека, недоросля-профессора.

— Домой с небес! — решает Олег к концу романа. Но, полно, знает ли Олег точно, где дом, где небеса. Поплавский тоскует о любви, он отличает добро от зла, но порою дьявольская красота последнего соблазняет его.

«Отступление» — повесть Татищева. Автор довольно беспомощно (хотя и почитав новейших французских авторов) рассказывает о гражданской войне. Бой, отступление. Офицер неслышно молится, уходя под шрапнельным огнем, дает обеты: «Меня надо сохранить. Я еще могу быть полезен. Боже, клянусь, обещаю Тебе, что я это сделаю. Если я дойду до хутора, я уйду от них. Р-р-раз». На этот раз ему удалось уйти. Но опять приказ: его часть снова вводят в сферу огня. И т.д. Добросовестно, честно и не без дарования рассказано. Хорошо передана угарная обстановка такого боя, где не знаешь, где авангард, где тыл, где свои, где чужие. Можно ли негодовать на Татищева за то, что он не граф Толстой?

Отрывки Шаршуна и Алферова очень хорошо написаны, но, к сожалению, слишком коротенькие, чтобы можно было судить о целом.