Даманская А. «Окно». Трехмесячник литературы. 2. Париж, 1923 // Дни. 1923. 8 июля. № 208. С. 15.

А. Даманская

«Окно». Трехмесячник литературы. 2. Париж, 1923

«О дураке Емеле, какой вышел всех умнее» — чудесно рассказанной сказкой И. Бунина, злым символом открывается вторая книга парижского трехмесячника. «Не сеял, не пахал и никакой работы не знал» — Емеля дурак, а вот — подите… Какая блажь в голову не приходила, и все «по щучью по веленью, по моему моленью» — все сбывалось, вплоть до… Ну, как в сказке — вплоть до царской дочери в жены и полцарства по всему закону. Достигнув предела земных мечтаний, стал Емеля о своем уделе радеть? Как бы не так!

Стал Емеля «жить да поживать, на бархатных подушках лежать, душу сладкими закусками ублажать. Мол, и без меня управятся — с государством-то!»

Хвалить И. Бунина даже как будто неловко. Похвала ему отдает уже литературным провинциализмом. Достаточно подписи И. Бунина под страницей для того, чтобы эту страницу принять целиком, как художественный дар — Sendung, — есть для таких редких случаев меткое слово у немцев.

Но автор бесподобно-изложенной сказки об удачах Емели дурачка «на том пиру, как говорится, был, да, признаться, все это дело забыл — дюже пристально угощали: и теперь глаз от синяков не продеру!»

Вот это — жаль! Ибо менее всего пристали И. Бунину, именно И. Бунину глаза невидящие, да по какой причине еще: из-за фонарей — пиршественных…

Как настойчиво вспоминаются при чтении этой сочной, мудрой, злой сказки, торжественные, страстные строки Верхарна из поэмы о корабле, долгожданном, не узнанном не пожелавшими его узнать…

Не узнали «ни снастей, ни матросов на нем, ибо слишком он был непохож на рассказы учителей старых…»

«Солнце мертвых» — ряд очерков И. Шмелева о пещерной жизни на юге России, у моря, где жил писатель последние годы. О голодной тоске, сближающей людей и зверей, о «прошлом, изодранном по частям», об оскверненной, уходящей жизни, о кончившейся жизни и наступившей сказке, «страшной сказке» рассказывает И. Шмелев. Рассказывает знакомое многим, недавно расставшимся с Россией, и для всех новое и волнующее, потому что подлинной скорбью, какою-то эпической печалью о безвинных и виновных насыщена каждая страница.

После шекспировской «Бури» трудно, казалось бы, сказать что-либо новое о конечном, неизменном торжестве Ариеля над Калибаном, но в наши дни так бесценна эта надежда, что с глубоким удовлетворением читается со вкусом написанный рассказ П. Муратова о Миранде, в муках и страданиях давшей миру Ариеля, одно имя которого звучит «нежным и чистым эхом блаженных дней в зловещей тишине колокола».

Э. Ренан в драме своей «Калибан» не дал развязки торжествующей вакханалии охлоса, и так понятно, что современный писатель по своему варьирует бессмертную поэму Шекспира. А на заключительные строки рассказа П. Муратова «из освобожденного города донесся звон колоколов, призывавших к молитве у неоскверненных более алтарей» — читатель откликается благодарным: конечно, так было, так будет.

Трогательны, убедительны своей простотой любовно зачерченные портреты декабристов Амари, и просится в память стих, свежий и своеобразный, без затейливых и безвкусных модных новшеств.

А. Ремизов назвал семьдесят с лишком печатных страниц «Письмами Розанова». — Но писем, в том числе записок в три, четыре строки — приходите чай пить, или не могу придти чай пить — очень мало приведено А. Ремизовым, да и приведенных, быть может, и лучше было бы не приводить. Наверно даже, отсутствие этих писем в так уютно, так домашне-семейном очерке А. Ремизов, было бы только приятно и умершему, и оставшимся на земле близким его. Хотя бы этот случай с барышней (стр. 164). — Мало ли какая муть вдруг зальет душу человека, — бо человек есть, — и уже другу ласковому, которому про наваждение дьявольское поведано, быть может, — все-таки лучше было бы об этом промолчать. Пишущим о мертвых, да и о живых хорошо бы следовать умному совету З. Гиппиус, предпосланному к превосходному ее очерку — портрету Вал. Брюсова, в той же книге «Окна». «О живых или о мертвых пишешь — надо о чем-то, о какой-то фактической правде, хорошей или дурной — умолчать. Эти умолчания не искажают образа. Но не надо прикасаться к “тайне личности”, которая должно быть и все равно будет — сокрыта навсегда.

«Тайны личности» — В. Розанова увлекающие страницы А. Ремизова не раскрыли, а немногое, что сказано автором о самом Розанове, вряд ли осветит этого сложного человека и неоцененного еще писателя не знавшим его лично.

К насыщенным мыслью страницам Л. Шестова «Странствия по душам», к увлекательным главам Д. Мережковского «Египет — Озирис» и блестящему очерку Б. Шлецера «Два течения русской музыки» — отсылаем читателя. Прочитает их, богаче станет…